Меня зовут Миша Прайс. Такие выводы вы можете сделать по скандированиям моих фанов. Они ждут, когда же, наконец, выйдет певец и исполнит их любимые песни. Знаете что? Мне наплевать. Я ещё не выкурил свой косяк. Эти люди уже заплатили большие деньги, чтобы попасть сюда, так что я уже заработал своё. Жаль, что всё-таки придётся выйти, чтобы не потерять людей, которые мне платят. Я думаю, они подождут ещё полчасика.
Хорошо одно: меня никто не торопит. Разве что организаторы, которых заботит их доля от концерта.
— Михаил Землеков, на сцену, чёрт подери! — кто-нибудь да зайдёт и точно это скажет. Этот уже третий, кто посмел меня потревожить.
Сколько раз им повторять, что мой сценический псевдоним — Миша Прайс. Знаю, тупо, но при выборе псевдонима меня никто не спрашивал, я бы назвал себя лучше. Не удивительно, что не слушают. На дворе 2036 год. Кому какое дело до чужих предпочтений. Может, даже жаль, что люди стали такими. Я помню, всего каких-то 20 лет назад всё было по-другому. Может и не было летающих скейтов и Айфонов 30, но было нечто такое… интересное в роде: друзей и настоящей семьи. Возможно, нас всех бы и не было, если бы правительство вовремя не отменило презервативы, противозачаточные и аборты. Из-за почти полного отсутствия луп… нет, любфи, я считаю это правильным решением. Ненужных детей отдавали в детдома, где вскоре они заботились о себе сами. Я был таким же, впрочем, как все мы, но выбрался из грязи в короли шоу-бизнеса. Титул самого известного певца мне не просто же так достался.
Ладно, хорош уже сидеть в кресле, сложив ноги на стеклянный кофейный столик. Пора бы выполнить свою работу и выйти на эту сцену.
Я лениво встаю и неторопливо иду к сцене. Ох уж эта глупая мода на резиновую одежду и длинные волосы. Если бы не нижнее бельё, я бы умер в этих чёрных латексных штанах на размер меньше нужного. Так натирают, я мог бы закричать. А греют они похлеще солнца в июле. Жаль, что трусы не могут спасти мои подмышки от этого жуткого рыжего пиджака. Ещё и длинные фиолетовые волосы лезут в глаза. Хоть они и только с одной стороны головы, но всё равно мешают. Собственно, зачем я это ношу? Потому что иначе на мои концерты никто не придёт. Если певец не модный, то и выступление будет отстойным.
Я выхожу на сцену, окружённую поклонниками. Они скандируют моё имя. Кричат, прыгают, пытаясь разглядеть хоть какую-то часть меня, особенно люди на задних рядах. Так я ощущаю себя Богом. Натягивая улыбку, я поднимаю руки вверх и трясу ладонями. Достаточно показать один раз, и они будут делать это на протяжении пяти минут. Глупые, наивные рабы. Я подхожу к микрофону, пафосно срываю солнечные очки, ведь глупо носить их ночью на открытом стадионе, и швыряю их в толпу. Так начинается настоящая битва. Когда одна девушка вырубила блондинку и победно подняла очки, тогда я взял микрофон и жестом приказал всем заткнуться.
— Сегодня я исполню песни из моего нового альбома «Живи для себя».
Каждый фанат тихонько подпевал знакомые строчки, но так как их было много, шум создавался немыслимый. Всё равно мои усилители покруче будут. Так и быть разрешу им попеть со мной. Краем глаза я заметил, как врачи выносили ту самую блондинку с кровотечением из носа на носилках. Забыл сказать, что врачи ещё не вымерли только из-за высокой зарплаты.
В глазах помутнело, я отшатнулся, но продолжил открывать рот, пока проигрывалась запись. Во время гитарного соло я достал из внутреннего кармана отвратного пиджака таблетку и проглотил её. Иногда приходится идти на такие меры, когда из-за плохого самочувствия нельзя отменять концерт. Бизнес. Ведь не за лежание на диване я каждый день ем чёрную икру на завтрак на пару с очередной сексуальной фанаточкой. Или фанатом. Кто ж сейчас разберёт у кого что между ног.
К середине концерта мне полегчало, но я устал стоять на каблуках, поэтому сел на край высокой сцены. Сколько раз я приказывал, чтобы мне поставили кресло, но тут постаралась лень, которая перебила жадность. Сам не понимаю, что такого экстраординарного — за деньги притащить мне мягкое массажное кресло, чтобы мои милые ножки смогли нормально отдохнуть?
Руки поклонников уже тянутся к моим ногам, что болтаются в полметра от них. От скуки я начинаю играть с фанатами — то опускаю, то поднимаю ногу перед их носами. Именно так кто-то спёр мой ботинок. Мой дизайнерский ботинок. От злости, во время очередного проигрыша, я снял второй и швырнул, что было сил в толпу. Я попал кому-то в лоб каблуком, и тот упал. Я заметил, как подбежали врачи в багровых халатах, на которых не видно крови, раздвинули толпу и присели. Когда они встали, то лишь пожали плечами. Я воспринял этот жест, как-то, что невозможно было спасти хоть что-то, кого-то и где-то. Врачи ушли, и моего жёлтого ботинка более не было в поле зрения. Досадно, конечно, что я покалечил один из моих кошельков, но ладно. С кем не бывает?
Всё равно этот случай не первый, так почему должен быть последним?
О, как же долго я ждал этого момента. Концерт закончился моими лестными словами:
— Это было великолепно только из-за вас!
Я ушёл за кулисы под громкие вопли.
От шума у меня разболелась голова. На кофейном столике уже была приготовлена таблетка якобы от головной боли. В прошлый раз такая вещица была от жизни. Всё обошлось, потому что у ассистента, притащившего аспирин, голова заболела первее. Дурак не знал, что подменили таблетки мои ненавистники. Гори теперь в аду — нечего жрать мои обезболивающие. Собственно поэтому я достал свою упаковку и проглотил одну штуку.
— Где Саня? — крикнул я никому конкретно.
— Кто? — послышался рядом недоуменный голос нового ассистента. — Нету тута таких!
Я хлопнул себя по лицу ладонью от его тупости.
— Слов таких тоже нет! Как ты не можешь знать Санька, моего водителя?
— Твой водитель всегда был Николай, он ждёт тебя у входа и грозится уехать, если не доплатишь ему.
— Чё совсем с дуба рухнул? Я ему поугрожаю. Ещё увидимся, Тупица.
— Для тебя, петух, я Анатолий.
— Толя, Тупица — какая разница? — я закатил глаза.
Тупица смахнул жёлтую чёлку с лица и показал мне средний палец, на котором блестело серебряное кольцо. В ответ я показал ему два средних пальца, где было в четыре раза больше колец, золотых, инкрустированных большими бриллиантами и изумрудами. Я удалился на парковку, где только хлипкая лента защищала меня от беспощадной толпы, готовой оторвать от меня хороший кусок.
Лишившись ботинок, стало удобно бежать, чем я благополучно воспользовался и добежал до машины живым. Конечно, бестолковое ограждение никому не помешало, и фаны уже липли к стеклу.
— Поехали, твою налево! — крикнул я водителю, когда люди начали бить кулаками затонированное стекло.
— Тебе ж направо.
Я снова шлёпнул себя по лицу. Удивительно, что на нём до сих пор нет ярко-красного отпечатка ладони — так часто я себя бью. Меня окружают одни идиоты, которые считают себя остряками или забавно-саркастичными. На самом деле они просто болваны.
— Они же сейчас расхерачат мою машину.
— Ослеп что ли? Проехать невозможно.
— Ты главное нажми на газ. Они разойдутся, им их жизнь дороже, чем моё состояние.
— Невозможно так сильно себя любить, — буркнул Коля, но на педаль надавил.
Толпа передо мной рассасывалась, как я и предполагал.
Я расслабился и растёкся на сидениях. Мерзкая одежда тут же напомнила о себе, сковав мои движения. Я не мог раздвинуть ноги. Ощущение будто сидел в юбке. Но пиджак я снял и больше надевать не собирался. К чёрту. Вообще, приду и выкину.
— Я тут слышал, — рассматривая свои длинные ногти, как бы невзначай начал я, — что ты без меня хотел уехать. Коля, это очень грубо.
— Как бы я без вас уехал, — деланной учтивостью проговорил водитель и ядовито добавил: — босс.
— Послушай, — наклонившись вперёд, приторно сладко прошептал я ему в ухо, — ты ведь себя любишь, Николай?
Он взглянул на меня, как на безумца, кем я отчасти являлся, и ничего не ответил. Это послужило для меня жестом, чтобы продолжать беседу.
— Любишь, значит. Так к чему я всё это веду? Слушайся меня, не перечь мне, не смей ставить мне условия, и тогда твой труп не загрязнит очередную реку, — резким повышенным тоном пояснил я.
Чтобы убрать это неверующую самодовольную улыбку с его тонких губ я показал ствол его бритому виску.
— А теперь прибавь ходу, я хочу домой. Тот дом, что на окраине города.
Коля громко сглотнул, не отрывая глаз от дороги, и надавил на педаль сильнее. Пистолет я кинул рядом с собой на сиденье. Достал телефон и стал проверять соц. сети и почту. Кругом сообщения от фанатов и не найдёшь от продюсеров. Многие письма просто удаляю, другие кидаю в спам и лишь мельком их читаю и то для забавы. Интересно читать то, как тебя обожают и всякие предложения руки и сердца хотя доноры мне не нужны.
Таким образом, удаляя угрозы и комплименты, я добрался до действительно полезной информации и до дома. Я быстро сохранил расписание моих концертов на этот месяц и вышел из машины, вдохнув свежего воздуха после ядрёных освежителей в машине. Да и без пиджака легче стало.
Водитель свалил, оставив меня одного на пороге дома. Прощай, пиджак, надеюсь, мы больше не встретимся.
Я достал ключи и, когда пытался повернуть их в замочной скважине, то осознал, что дом-то открыт. Я потянулся к пистолету… который я оставил в уехавшей машине. Не зная иного выхода, я тихонько зашёл. Свет был включён, а из приоткрытой двери комнаты доносились странные звуки. Прижавшись к стене, я открыл дверь нараспашку и в тот же момент из комнаты выехал шумевший робот-пылесос. Я облегченно вздохнул, вспомнив, что оставил горничную прибираться после вчерашнего. Просто вчера я немного взбесился, так как сегодняшний концерт должен был быть завтра, а не сегодня, а ещё вчера я немного перебрал водки и, в общем, разнёс половину дома.
— О, это ты, — сказала пухлая горничная, столкнувшись со мной в проходе. — Наверху тебя уже ждёт Анна.
Как-то без лишней радости она это сказала и удалилась, громко топая ногами. Я направился в ванную, что на втором этаже, просто хотел помыть руки, а на лестнице меня встретила Анна. Высокая, худощавая блондинка поглядывала на меня карими глазами. Она была невероятно красива, и портил её только белый невидящий глаз, прикрытый цветной линзой, но жуткий мутный зрачок не скрыть. Девушка медленно спускалась — ступенька за ступенькой, пока не встала рядом со мной.
— Долго же тебя не было, — умело прикрывая раздражение лаской, промолвила она и притянула меня к себе за ворот.
О, нет, начинается. Сначала — «ой, как долго тебя не было, я скучала», а потом — «где моя зарплата, петух?». Сегодня я не намерен тратить на неё деньги и время.
— Отвали, не до тебя.
Я отодвинул её и направился в ванную, как и хотел. Она пошла за мной. Денег ей, походу, на еду не хватает. Девушка не успела зайти, я закрыл дверь на замок прямо перед её носом.
Я помыл руки и обошёл комнату 3 раза, ожидая ухода Анны. Ни фига. Я прислонил ухо к двери и услышал, как она вздыхает и топчется на месте, поэтому я решил ещё и помыться. День выдался напряжённый, пора смыть его.
Закончив, я надел мягкий белый халат, что висел на крючке, открыл дверь, совсем не ожидая увидеть Анну. Улыбка слезла с моего лица и появилась на её. Я снова отодвинул блондинку рукой и прошёл в одну из комнат. Девушка за мной, отставая на пару шагов. До чего мерзкая женщина.
Я сел на диван и поставил на колени ноутбук, который лежал рядом. Когда появилась Анна, я уже делал вид, что очень занят, хотя на самом деле ноутбук ещё даже не включился, и я понятия не имею для чего его включаю. Блондинка обошла меня сзади и обхватила руками мою шею. Она испытывает моё терпение.
— Не мешай мне, я работаю, — как-никак ласково сказал я.
Девушка положила подбородок мне на плечо так, что я слышал и чувствовал её хриплое дыхание.
— Здесь же пустой рабочий стол, — шепнула она.
— Так, всё. Ты мне надоела, прочь! — я захлопнул ноутбук и бросил ей самый гневный свой взгляд, показав пальцем на дверь.
Её это нисколько не возмутило.
— Так быстро? — она приподняла нарисованную бровь. — А я тебе кое-что принесла.
Настала моя очередь приподнимать брови. Она улыбнулась моему недоумению и протянула небольшой прямоугольник бумаги из-за спины.
— Что это?
— Не знаю, — Анна пожала плечами, — но адресовано тебе.
Я взял в руки диковинную вещь, рассмотрел со всех сторон, аккуратно прикасаясь к бумаге, будто в первый раз её видел. Но этот кусок бумаги не был обычен. Ровным почерком были выведены забытые буквы из прописей, в которых содержался мой точный адрес и имя.
— Что это? — не поднимая глаз, спросил я.
— Не знаю, но думаю…
— А ты умеешь? — не выдержал я.
— Думаю, что это письмо, — она будто не заметила колкости. — Мне как-то приходилось им пользоваться.
— И как этим пользоваться?
— Просто рвёшь первую бумажку, чтобы достать вторую, с буквами.
— Но на первой тоже есть буквы!
Она посмотрела на меня как на придурка, хотя я не понимал почему.
— Просто рви!
— Понятно. А теперь уходи, — Анна надула губы. — Снова показать какой я меткий? А то дартс ждёт тебя.
Блондинка быстро засеменила к лестнице, давая понять, что эту партию игры она, пожалуй, пропустит. Хотя, я думаю, это отличная возможность использовать вторую цветную линзу из набора.
Я вскрыл письмо и начал читать аккуратные, но почти непонятные буквы, написанные от руки. Я так плохо их разбирал, потому что рукой я пишу только подпись.
«Дорогой Михаил, — так начиналось письмо, если бы не оригинальный формат, я бы давно удалил его.
Меня зовут Аня, — я невольно подумал о своей родной сестре с таким же именем, — и я большая твоя поклонница. Я слушаю твои песни с тех пор, как ты только вышел на сцену. Иногда мне кажется, что даже раньше, и я стала твоей первой фанаткой. По крайней мере, мне нравится так думать… — слишком много воды, девочка. Я пропустил этот абзац и перешёл на следующий, где началось дело.
Собственно, я пишу, потому что хочу выразить тебе свою благодарность, а таким необычным способом пишу, чтобы ты наверняка прочитал, — однако, хитрая женщина. — Спасибо тебе за твою музыку, хоть слова мне и кажутся довольно грубыми, но в них столько правды, — знала бы она, как они пишутся. Просто одна строчка рифмуется с другой и, наверное, надо быть очень умным или странным, чтобы уловить там смысл. — Иногда заставляет плакать и подумать о том, что стало с этим миром и что уже ничего не исправить, — тогда о чём разговор? Раз всё испорчено, зачем плакать из-за этого? Только потом, читая дальше, я понял, что имеет в виду эта девушка. — Новый стиль жизни, моральные и этические нормы не отменить. Законы не переписать. А как бы хотелось снова увидеть живых людей на улицах вместо бесчувственных оболочек, шагающих в пропасть к остальному обществу. Как бы хотелось снова увидеть ту очаровательную искорку в глазах влюблённого человека. Неважно во что или кого. Но не в себя. Это разрушило наш мир. Пусть лучше снова полюбит близкого человека, собаку, планету, травинку, цветок, который растёт, окружённый теплом и нежностью человеческих эмоций и лёгких прикосновений. Я хочу снова услышать ласковые слова из милых уст, что спасают других от губительных действий. Всё то прекрасное, которое и было счастьем.
Если честно, я упустила тот момент, когда приятные вещи стали исчезать из жизни. Мне показалось, что прошло всего мгновение.
Десять лет назад моя жизнь перевернулась полностью, и я ясно почувствовала проблему. Я кричала, умоляя о помощи, рыдала в подушку, стесняясь своих слёз. Никто меня не слышал и даже не пытался. До сих пор поверить не могу, что всё потеряла в один миг в январе 2026 вместе с ногами и желанием жить. Потому что инвалидом быть крайне отвратительно. Люди оглядываются и тычут пальцем, когда ты спокойно катишься по мощёной дорожке, наслаждаясь единственным хорошим, что осталось — жизнь. Жизнь ценна и красива, даже если лишена смысла, который ты пытаешься обрести в дуновении ветра или тёплом лучике Солнца. Но порой это не помогало. Я потеряла часть себя, своего тела, что заметно ослабило мой организм. Появились проблемы с ногами, которых я даже не чувствую. Кажется, что их нет, но счета в больницах говорят обратное. При этом просто физически невозможно: вкалывать на работе, когда у тебя больные и бесполезные ноги. Ещё труднее найти работу, где меня наймут.
Зато, проведя много часов в больницах, которые я заполняла невесёлыми мыслями и наблюдениями, я поняла, что нельзя так жить. Забыть гуманизм. Забыть себя, при этом до безумия себя любя.
До января 2026 года я была такой же, как все сейчас. В то время это только входило в моду, поэтому у меня ещё была любящая старомодная семья. Была. До 2026. А меня тогда не было. Было только жалкое подобие, презирающее чувства и эмоции. „Это бред“, „они не нужны“, „без них куда лучше“, „лучше не чувствовать ничего, чем столько боли от мира“. Прозрение стоило мне ног. Если бы не твои песни, особенно первый альбом, то и жизни. Пожалуйста, не повторяй моих ошибок. Люди не должны терять что-то меньшее, чтобы понять, что что-то большее потеряло человечество.
Именно поэтому я прямым текстом пишу тебе истину, которую мне удалось постичь — жизнь прекрасна, а её смысл в окружающих.
Я думаю, можно ещё что-то спасти, но, умоляю, помоги. Стань тем, кто верит. Стань другим, как я. Пожалуйста, поставь себя на место других, прояви любовь и терпение к ближнему, уважение к нему. Хотя бы попробуй. Мы люди. Мы одинаково живём, одинаково чувствуем боль от чужих слов и кулаков, одинаково ошибаемся, так прояви сострадание к потерянным. Чувства пропали, и человечество стало тем, что оно есть сейчас. Пожалуйста, покажи миру, что ещё есть место не только для них, но и для других. Я тебя очень прошу. У тебя, с твоим влиянием на толпу, точно получится.
С надеждой и мольбой,
Аня».
Что-то щёлкнуло у меня внутри. Я перечитал его четыре раза, так как с каждым становилось понятнее. Я не только понимал буквы, но и слова.
Меня одолело странное чувство. Будто ком в горле застрял. Хотелось говорить, но при этом молчать. Мою голову разрывали мысли, и я сидел, уставившись в пустую стену.
Я встал и подошёл к окну с мыслью, что всё действительно неправильно. Я смотрел на улицы и на одинокие фигуры людей, думая. Возможно, я стар, но я до сих пор помню, что поменялось. Друг за другом включались огни города. Может, эта девушка права? Внизу, на подошве пригорка, на котором расположился мой дом, жизнь идёт своим чередом. У каждого своим. Мы одни в этой жизни. А лет в восемьдесят, когда артрит не даст ходить, а склероз поможет забыть место жительства, никто не придёт, мы же одиночки, гордые и независимые.
Нет, всё-таки человеку нужен человек.
Из-под дивана я достал заначку, из ящика в тумбочке достал штопор, лёгким движением руки пробка поддалась и я, откинув её подальше, сделал первый глоток. Непрекращающийся поток мыслей отяжелил моё тело, и я сел на пол.
Послезавтра у меня ещё один концерт, и я постараюсь.
***
— Даже не закуришь перед «пением», братик? — спросила меня Анна. При малейшем движении девушки через край её бокала выливалось красное вино.
— Я же просил не называть меня так вне дома, — более сдержанно, чем обычно напомнил я, — или ты забыла, что ты моя, скажем так при людях, «девушка на ночь»?
— Да, запамятовала.
Я нервно перекатывался с пятки на носок. Вот-вот начнётся выступление, а затея, появившаяся вчера, затуманила мне взгляд. Энтузиазм переполнял меня, заставляя нервничать.
— Какой-то всё-таки странный ты сегодня, — Анна приглядывалась ко мне, рассматривая каждое изменение, будто они были снаружи.
— Наверное, тебе просто непривычно видеть меня без того ужасного пиджака.
— Если б дело в этом, — она горько вздохнула и бросила мимолётный взгляд в мои глаза, перед тем как удалиться.
Я всё ещё сильно нервничал. Пот ручьями стекал со лба, а ноги непроизвольно дёргались на месте. Хотелось поскорее высказаться, чтобы унять дрожь.
Я максимально ответственно подошёл к просьбе девушки, писавшей письмо. Её ровные буквы были пропитаны надеждой, каждое слово сочилось уверенностью, а между строк она поместила решимость. Это передалось мне. Вчера, когда отошёл от ночных размышлений, я сочинил целую речь, которая должна вдохновить людей вернуть всё как было. Вернуть тёплые чувства и нежность. Сейчас я готов был молить давно забытых богов об успехе.
— Миша, на сцену! — я вздрогнул от окрика, но, вытерев потные ладони о джинсы, совладал с собой.
Толпа встретила меня радостными криками, удивляясь, что концерт начался вовремя. У меня никогда не было страха сцены, наоборот, на ней я чувствовал себя великим, но сейчас пожалел, что не выкурил для успокоения. Я понимал, что в случае провала я потеряю всё: славу, деньги, спонсоров, толпа даже может лишить меня жизни. Лелея мечту о лучшем, я не отступил и приветствовал фанатов.
«Так, следуй плану, всё получится, надо просто верить».
— Я, конечно, пел это много раз, но для вас можно и повторить, — сказал я в микрофон и под людской шум запел, поправив ремень для гитары на плече.
Я пел сам, казалось, это поможет успокоить нервы. На записях тоже пою я, так что люди вряд ли заметят разницу. Для этого концерта я выбрал простые песни под гитару, где достаточно знать пять аккордов и как дёргать струны, чтобы играть самому.
Похоже, мой настоящий голос звучал лучше, потому что стало сравнительно тише. Люди, конечно, шептались, думая, что они одни такие «тихие», отчего создавался шум. Слушателей впечатляло живое выступление, и всё больше телефонов виднелось в их руках.
А я просто пел. Пел свои самые первые песни, когда ещё людям не были чужды чувства. Мои тогда принадлежали веснушчатой Вере. Я так давно не пел этих песен, и с каждым новым щипком струны моё сердце всё больше захлёстывала волна ностальгии. Я улыбался, вспоминая звонкий смех и глубокие ямочки на щеках девочки. Я ещё помнил как это — быть влюблённым, и это было хорошо.
Когда альбом закончился, я запыхался, но на ногах стоял. Фанаты аплодировали и кричали, пока я познавал эйфорию.
Отдышавшись, я собирался с мыслями, чтобы сделать то, ради чего устроил всё это. Когда все немного успокоились, я начал:
— Итак, я прошу у вас тишины. Я хотел бы кое-что вам сообщить.
Миллионы глаз прожигали меня, пока я клал чёрную гитару на пол. Я собрался, настроил микрофон под нынешнее положение и начал:
— Сейчас вы, наверное, задаётесь вопросами: «какого чёрта он вдруг соблаговолил выступить без записи?», «куда делась твоя „классная“ одежда, Миша, почему какие-то джинсы и футболка?», «зачем ты исполнил нам свой самый бредовый альбом?». На вашем месте я бы тоже удивился, — я оглядел толпу — как же много людей, но отступать было поздно. — Что ж, я сделал это не просто так. Я бы хотел вас попросить сделать кое-что. Это не будет стоить вам ничего, но получите вы многое, — мой голос эхом проходил по стадиону. — Взгляните друг на друга.
Люди повернули головы, но через секунду перестали смотреть на соседа.
— Нет, смотрите. Прямо в глаза, — я говорил мягко, как мог, чтобы мой сладкий голос затуманил им разум. Вроде это называется гипнозом. — Какие они? Голубые? Зелёные? Пустые?! Или же наполнены болью и слезами? Вы помните тот момент, когда вы перестали видеть настоящих людей? Я нет, но зато я помню, как раньше, лет 20 назад, глаза сверкали любовью, губы были подняты в искренней улыбке, а пустой, как у вас, взгляд являлся признаком сумасшествия. Значит ли это, что мы все сошли с ума, когда стали ставить себя в центр, выше других?
Я сделал паузу, слушал тишину, глотая слёзы, и пытался не сорваться на крик, чтобы люди продолжали смотреть друг на друга и видеть себя внутри каждого.
— Я тоже был как все, признаюсь и прошу прощения за нарциссизм и эгоизм. Что же изменилось? Вчера я начал думать. Размышлять, что дальше так быть не должно, — я сглотнул ком в горле, что срывал мой голос. — Вы когда-нибудь задумывались, насколько вы одиноки, пока смотрели на улицы полные людей? Думали, что у других людей давно есть люди, а вы одиноки? Так вот вы ошибались. Сейчас практически никто не думает об этом, но мы все одни. «У меня есть я» — вот и вся отговорка, а ведь человеку нужен человек. После таких фраз все научились любить себя, забывая о том, насколько окружающие прекрасны, упрощая понятие любви до единственного «я».
А дети? — продолжал я. — Где сейчас ваши дети? Вы не знаете, как я и думал. Вы бросили их. Выбросили из жизни напоминание об ошибке, которую совершили, поддавшись слабости любви. Какой же пример вы можете им подать? Вы вечно жалуетесь на жизнь, но не хотите ничего менять. Или хотя бы помочь своим детям что-то изменить, чтобы они не стали ещё более жалкой вашей копией.
Отовсюду уже доносились возмущённые выкрики, и лишь изредка кто-то кивал головой, хотя я еще не закончил.
— Я смотрю на вас, и вы вроде понимаете всю ситуацию. Сейчас вы на дне, хотя считаете себя на небесах. Так давайте изменим это. Ради других, ради будущего общества, даже ради себя. Давайте просто снова начнём видеть душу в телах. Любить. Чувствовать.
Для меня это была самая долгая тишина, что может существовать на свете. Я закончил и ждал реакции. Прошла целая вечность, прежде чем кто-то одобрительно зааплодировал, а другие закидали меня мусором со стадиона.