молитвы

альбедо не верит в бога, но перед юношей, лежащим на его столе, он беспрекословно становится на колени. холодный пол жжет нежную кожу, но крайденпринц, сложив руки на чужих бедрах, внимания на это не обращает. от молитвы не должно ничего отвлекать, верно? да и его личное божество не обращает внимание на неудобства.

венти смеется над глупым мальчишкой, смотрящим на него исподлобья, его голубые глаза влажно блестят в полумраке, и он думает, что никто прежде так не смотрел на него. он совсем не похож на чудо со своими растрепанными косами и тонким слоем пота и блесток на коже, но в тишине слышится бормотание, бесполезно восхваляющее его, и венти готов поверить в него, зарываясь дрожащими пальцами в копну светлых волос.

все в этой комнате кажется ненастоящим, отливающим позолотой со старых икон, а бледные руки, сдавливающие хрупкое горло, обманчиво нежны с ним, а еще пахнут ладаном. или им так кажется, но это совсем неважно.

единственное, что альбедо понимает – чужие стоны и тяжелое дыхание, а может, и не чужие даже.

стол неудобный – поверхность жесткая и почти что ледяная, а в контрасте с горящей кожей и вовсе кажется пыткой со льдом. в этой квартире всегда холодно, на самом деле.

у альбедо есть кисти и масло, холст и муза, чьи бедра покрыты неаккуратными укусами. белая рубашка разметалась по столу как ангельские крылья, а чернеющие пятна засосов на его острых ребрах подобны множеству глаз. в своих альбомах он много раз рисует его эфемерный образ, искаженный с каждой страницей все больше, и каждый лист смотрит на него беспорядочной кучей зеленеющих глаз. 

у венти есть длинный язык и его флейта – она плачет за него на сцене в подвальном клубе, как птица в запертой клетке. он запирает себя в эту тюрьму с золотыми прутьями сам, под ярким желтым светом жалеет себя и пьяниц, слишком гордых, чтобы идти напиваться в обычные бары, и слишком бедных, чтобы приходить в другие места.

они познакомились там же: псевдо-интеллигенты, ведующие дуэли долгими томными взглядами, смешавшиеся с толпой.

в углу комнаты, до них – едва знакомых, даже не знающих имен друг друга,– никому дела нет. венти перестает быть всем нужен с первым шагом со сцены: его белая одежда, подсвечиваемая единственным софитом под потолком, чернеет на глазах. он опускается на чужие колени, забирает без спросу легкую сигарету и целует его, будто видит его точно не первый раз в жизни, обвивает руками плечи и медовые речи, что он шепчет, наверное, выучены из сборника чьих-то стихов.

они почти не говорят.

альбедо не знает ни его возраста, ни адреса. ничего, кроме пустой страницы в инстаграмме, явно фейковой. он даже не уверен, что венти – настоящее имя.

но менять это не хочется.

эта неизвестность ложится вуалью на чарующий неизвестный образ, и ему кажется, что интерес угаснет, едва он узнает хоть что-то, но вместе с этим, он роется в чужой сумке, чтобы найти ответы, едва тот отойдет.

крайденпринц задается вопросом, можно ли полюбить что-то настолько пустое и неизвестное, близкое к божественному лишь по виду тонких запястий, и если да, то какой идиот клюнет на такую откровенную и глупую ловушку. он спрашивает себя это, когда пишет ему в чат, просит отправить голосовое с кавером на какую-то песню; когда рассматривает высланные мутные фотографии, где в глубокой ямке ключиц налито вино, или пальцы сжимают мягкую кожу бедра; когда сам опрокидывает его на кровать, от венти пахнет алкоголем, а собственная голова пугающе пустая.

пальцы венти ловят его за подбородок, невесомые, как дым от горящей ароматической палочки. губы усыпают его скулы сухими поцелуями, и альбедо, истерично смеясь где-то внутри себя, уже знает ответ.