На улице льет как из ведра, Мэнди ушла на все утро, а Йен трахает Микки, как будто ни одному из них никуда больше не нужно.

Когда Йен стучит в дверь, Микки решает, что это Мэнди, забывшая ключи, телефон или что-то еще, но вместо нее обнаруживает Йена, с которого прямо на коврик перед их дверью стекает дождевая вода. Микки моргает и поднимает бровь.

‒ Ты пригласишь меня войти или как? ‒ спрашивает Йен, и Микки, конечно, впускает его.

‒ Я начну взимать с тебя арендную плату, ‒ ворчит он, а Йен прислоняется к кухонному столу с мокрыми волосами, торчащими сзади, и улыбается. Микки знает, что Йен собирается его поцеловать, но все равно испытывает нечто вроде того ощущения, которое возникает, когда ты балансируешь на вершине американских горок, когда Йен скользит рукой по подбородку Микки и приподимает его так, что губы Микки встречаются с его губами.

Целоваться с Йеном, это как… Это похоже на полет, может быть, и Микки приходится открыть глаза, чтобы убедиться, что рев в его крови и это головокружение не вызваны его внезапным и неожиданным подъемом в стратосферу.

Они целуются, Микки с силой вцепляется пальцами в бедра Йена, на мгновение прижав их к стойке, а потом отстраняется и делает шаг в сторону своей спальни. Он оглядывается через плечо, спрашивая: ‒ Ты идешь за мной или как? ‒ тем же тоном, каким Йен говорил у двери.

И теперь они здесь, пальцы Йена держат бедра Микки, локти Микки упираются в матрас, а руки сжимают смятые простыни, которые он не потрудился застелить раньше. Йен трахает его медленно, но целенаправленно. Его руки движутся вверх по спине Микки, чтобы запутаться в его волосах, и Микки выгибается к нему, заставляя Йена ругаться себе под нос, прижимаясь еще сильнее, еще ближе, он наклоняется вперед так, что его рот касается плеча Микки.

‒ Блядь, ‒ выдыхает он, и ругательство наполовину приглушено плечом Микки, но он может различить его в касаниях губ Йена о его кожу. Микки выгибается еще сильнее, чтобы почувствовать, как у него перехватывает дыхание.

‒ Постой... блядь... ‒ это нехорошее «блядь», потому что Йен отстраняется.

‒ Галлагер, ‒ говорит Микки, наполовину резко, наполовину жалобно. ‒ В чем проблема?

‒ Я слышал... ‒ раздается характерный щелчок поворачиваемого в замке ключа, затем звук открывающейся входной двери.

‒ Мэнди, ‒ говорят они одновременно. Йен встает, ударяясь коленом о раму кровати и начинает рыться в простынях в поисках футболки. Он натягивает ее на себя.

‒ Какого хрена ты собираешься делать? ‒ рявкает Микки, переворачиваясь. Голос Мэнди отдается эхом. Она все еще в коридоре, наверное, разговаривает по телефону.

‒ Я не знаю, ‒ Йен вертится по кругу, пока не находит свои штаны, начинает натягивать их, а затем понимает, что держит их задом наперед. ‒ Она, видимо, висит на телефоне со Светланой, и не обратит внимания. ‒ Я просто... мигом выскочу в гостиную.

‒ А мне, мать твою, что делать? ‒ кричит Микки.

‒ Залезть в душ?

‒ Что?

‒ Понятия не имею, черт возьми! ‒ Йен лихорадочно убирает волосы с лица. ‒ Тебе хочется быть откровенным с Мэнди по этому вопросу прямо сейчас? Потому что я не хочу, чтобы меня допрашивали.

Это хороший аргумент, и хороший план, как и любой другой. Стоять в душе с огромным стояком предпочтительнее, чем бежать в гостиную, или вылезать из окна своей спальни, или разговаривать с сестрой. Йен выскакивает из спальни и бросается на диван, а Микки ругаясь устремляется в ванную.

Он включает холодный душ.

Когда он выходит через шесть или семь минут, Йен сидит на диване с самым равнодушным видом, а Мэнди сушит волосы полотенцем. Она удивленно поднимает брови, глядя на его мокрые волосы.

‒ Чертова машина обрызгала меня грязью по дороге домой, ‒ оправдывается Микки. ‒ Вся эта херня у меня в волосах застряла и рубашка просто в говно.

‒ Ага, ‒ энергично кивает Йен. ‒ Не помогло и то, что он два квартала гнался за машиной под дождем.

‒ Уверен, что просто не дрочил прямо посреди дня? ‒ Мэнди швыряет полотенце в сторону ванной. ‒ Репетиция группы, придурок.

‒ Отвали, ‒ говорит Микки. Мэнди высовывает язык и встает, направляясь к двери и лестнице, ведущей в подвал. Микки топает за ней следом.

‒ Уверен, что это не то, чем ты занимался? ‒ Йен шипит ему в ухо, когда они выходят за дверь, и Микки оборачивается, поднимая бровь.

‒ Обхохочешься. Что ты делаешь? Присоединяешься к группе?

‒ Черт возьми, нет, ты же слышал, как я пою.

‒ Ты просто хочешь посмотреть на гениев в действии, да?

‒ Не стал бы возражать.

‒ Ах вот как? Это все, на что ты согласен? ‒ Микки ухмыляется. Йен закатывает глаза. ‒ Нет, правда, ‒ продолжает Микки, ‒ у тебя должны быть дела поважнее, чем торчать здесь и смотреть, как мы играем.

‒ Не особо, ‒ Йен пожимает плечами, и протискивается мимо Микки, чтобы спуститься по лестнице. Микки смотрит на его удаляющуюся спину, а затем бежит за ним, когда Мэнди выкрикивает его имя.

Репетиция проходит очень хорошо, учитывая, что обычно у них не бывает аудитории. Йен не аплодирует и не делает ничего раздражающего, а только слегка посмеивается, когда Мэнди и Микки вступают в десятиминутную жаркую дискуссию о том, правильно ли звучит Ми-минорный аккорд в их новой песне. Йен в основном сидит на полу и слушает, положив голову на колени. Когда они заканчивают, он следует за ними наверх и принимается натягивать кроссовки.

‒ Чем вы двое сегодня заняты? ‒ Микки падает на диван, а Мэнди садится рядом с ним, зевая.

‒ Ничем, ‒ отвечает она. ‒ Собираюсь вздремнуть, разобраться с линией клавишных в этой песне, а затем иду в кино.

‒ Горячее свидание? ‒ Йен шевелит бровями. Мэнди бросает в него свою куртку. ‒ На которое меня не приглашают. Я просто оскорблен.

‒ На днях мы решили, что если нам обоим будет за сорок и мы никого больше не найдем, то распишемся ради налоговых льгот, ‒ говорит Мэнди. ‒ Но это не значит, что тебе можно приходить.

‒ У меня все равно есть планы, ‒ говорит Йен, бросая куртку Мэнди обратно. Его бросок проходит по широкой траектории, и куртка приземляется на голову Микки. Она все еще мокрая.

‒ У тебя планы при таком ливне? ‒ Микки бросает ее на пол, и она хлюпает, столкнувшись с полом.

‒ Да, Кев проводит что-то типа благотворительного вечера в «Алиби», и я чувствую себя обязанным заскочить и немного поиграть в бильярд, чтобы публика представляла собой нечто большее, чем пятнадцать бездельников, пьющих Олд Стайл*, плюс моя сестра.

* Old Style – марка пива.

‒ Ты имеешь в виду тот дерьмовый бар с красным фасадом? ‒ спрашивает Микки, и лицо Йена становится возмущенным.

‒ Это вовсе не дерьмовый бар! ‒ Он делает паузу. ‒ Ну, ладно. Это, вроде как, дерьмовый бар, но это наш дерьмовый бар. ‒ Микки поднимает руки в шутливом признании поражения.

Йен заканчивает засовывать ноги в обувь, он встает и подходит к дивану, чтобы обнять Мэнди сзади. Его рука касается плеча Микки, что заставляет Микки стиснуть зубы и выпалить то, что у него на уме.

‒ Хочешь, чтобы кто-нибудь надрал тебе задницу в бильярде, да? ‒ спрашивает он.

Йен, все еще обнимая Мэнди за плечи, хмурится.

‒ Ты хочешь пойти со мной?

‒ Не занят ничем другим, ‒ пожимает плечами Микки. ‒ Откуда такой скептицизм?

‒ Не знаю, ‒ Йен на секунду прикусывает губу, ‒ мне показалось, что ты не очень-то стремишься околачиваться в Саутсайде после того, как... «После того единственного раза, когда я поцеловал тебя, а потом мы поссорились», ‒ написано на его лице.

‒ Эй, ‒ Микки закатывает глаза. ‒ Не говори мне, блядь, чего хотеть или не хотеть делать.

‒ Хорошо, ‒ лицо Йена светлеет, и он улыбается. ‒ Я, наверное, подъеду к семи или около того. У меня еще есть кое-какие поручения. Хочешь встретиться со мной там?

‒ Да, конечно, ‒ говорит Микки, а затем добавляет: ‒ придурок, ‒ чтобы подчеркнуть, что он не смягчился.

‒ Ты, э-э, собираешься меня отпустить, блин? ‒ произносит Мэнди, и Йен робко отпускает ее.

________________________________________

Микки определенно узнает «Алиби», когда позже в тот же вечер тащится через весь город; фасад окрашен в ярко-красный цвет и бар втиснут между двумя другими магазинами, так что сначала Микки почти проходит мимо него. Когда он открывает дверь, то видит, что описание Йена было более или менее правильным. В помещении около двадцати одетых в клетчатое усталых мужчин и женщин, а также сестра Йена, сидящая рядом с Йеном, и у барной стойки еще одна женщина, которую Микки не знает.

Его глаза рефлекторно обегают заведение три раза, но он не видит никаких лиц, которые были бы близки к знакомым, поэтому заходит внутрь.

Йен глубоко увлечен рассказом Фионы о чем-то, поэтому не замечает, как Микки подходит и садится рядом с ним. Микки наклоняется, похлопывает Йена по плечу и со всей возможной ухмылкой в голосе спрашивает: ‒ Значит, ты часто здесь бываешь?

Йен быстро оборачивается, замирает и его губы изгибаются в улыбке. ‒ Иногда, ‒ говорит он. ‒ Не видел тебя здесь раньше.

‒ Наверное, потому что ты ходишь с закрытыми гребаными глазами, ‒ говорит Микки, и Йен чуть не роняет свое пиво. Он аккуратно ставит его на стойку и машет в направлении дальнего конца бара, крича: ‒ Эй, Кев!

В Кеве сразу угадывается тот парень, который жарил гамбургеры на барбекю у Галлагеров, потому что он около миллиарда футов ростом и с длинными волосами. ‒ Микки, верно? ‒ спрашивает он. ‒ Что будешь?

‒ Бойлермейкер*, ‒ говорит Микки, наслаждаясь тем фактом, что никто в этом баре не собирается спрашивать, в какое крафтовое пиво он хотел бы бросить рюмку. Кев пододвигает выпивку по стойке к нему, и Микки принимает ее, а затем смотрит на Йена. ‒ Где же тогда остальные члены клана Галлагеров? ‒ интересуется он.

* «Бойлермейкер» — алкогольный коктейль, содержащий любой крепкий алкоголь и пиво (или просто «Ёрш»).

‒ Лип сказал, что работает допоздна, ‒ Йен закатывает глаза, ‒ что, как я думаю, является кодовым обозначением того, что он спит с кем-то из коллег.

‒ Остальные в том возрасте, когда они не хотят проводить свое время со взрослыми «родителями», ‒ говорит Фиона, одетая в клетчатый жилет без рукавов и пьющая то, что, вероятно, является чистым виски. ‒ И в любом случае, мы провели весь день, пытаясь закупиться для дня рождения Дебби. Мне нужен был перерыв.

‒ По крайней мере, ты хотя бы имеешь представление о том, что нравится семнадцатилетним девушкам, учитывая, что ты когда-то была одной из них, ‒ говорит Йен, допивая пиво. ‒ Ты все еще хочешь поиграть в бильярд?

‒ Если ты готов к поражению всей твоей жизни, ‒ ухмыляется Микки.

‒ Вообще-то, я думал, что ты и я против Ви и Фионы… не могу победить Ви в одиночку. ‒ Женщина в леопардовом платье и с ярко накрашенными губами, сидящая по другую сторону от Фионы, машет рукой.

‒ Одна партия, ‒ говорит Фиона, ‒ а потом у нас с Ви целый выводок детей, которых нужно уложить спать. Что скажешь? ‒ она усмехается.

‒ Ладно, давайте, я в деле, ‒ говорит Микки. ‒ Вы оба самодовольные ублюдки. ‒ Он спрыгивает с табурета, и Йен дает «пять» Фионе над его головой по пути к бильярдному столу.

‒ Кстати, меня зовут Вероника, ‒ подруга Фионы улыбается Микки с другой стороны бильярдного стола, когда они готовятся к игре. ‒ Или Ви. Думаю, меня можно считать неофициальным Галлагером.

‒ Определенно, они относятся к нам как к одним из них, учитывая, как часто одалживают наш тостер, ‒ Кев ставит еще один раунд пива рядом с бильярдным столом. ‒ Или телевизор? Или мой душ? Или мой гребаный грузовик? Галлагеры как рой, ‒ Кев тычет пальцем в лицо Микки. Палец опускается с миллиарда футов над головой Микки. ‒ По локоть откусят, стоит тебе палец показать. Кстати о…

Дверь «Алиби» с грохотом распахивается, и Йен, Фиона и Ви одновременно закатывают глаза.

‒ Как будто его призвали, ‒ вздыхает Фиона. ‒ Ну же, давайте играть. Ни у кого из нас нет денег, Фрэнк!

‒ Слышите, как мои дети разговаривают со мной? ‒ Человек, в котором определенно угадывается отец Йена четырехлетней давности, только с более седыми волосами, устроился за стойкой бара.

‒ Дамы вперед, ‒ говорит Йен Ви, указывая на бильярдный стол. Когда она прицеливается, чтобы сделать удар, Йен наклоняется, пока его рот не оказывается у уха Микки.

‒ Уверен, что где-то здесь должна быть шутка о палке и шарах, но я приберегу ее на потом, ‒ шепчет он.

‒ Ты же не просто так сейчас это сказал, ‒ отвечает Микки, и Йен пятится вне досягаемости его локтя.

Они эффектно проигрывают, и Фиона с Ви торжествующе выпархивают за дверь. Йен и Микки возвращаются к бару для еще одного раунда выпивки и Кев качает головой в ответ на попытку Йена расплатиться. ‒ За счет заведения, ‒ говорит он. Йен начинает качать головой, но Кев обрывает его: ‒ Не по-джентльменски отказываться от бесплатной выпивки. Заткнись и прими это. Я рад видеть тебя здесь.

‒ Будь джентльменом, Галлагер, ‒ говорит Микки.

‒ Ладно, хорошо, ‒ Йен берет пиво. ‒ Отлично, твоя взяла.

‒ Мне ты никогда бесплатно не наливал, ‒ бормочет голос справа от Йена. Фрэнк наклоняется к ним через стойку.

‒ Это, э-эм, скидка военным, ‒ говорит Кев. Йен усмехается в свое пиво.

‒ А она и на семью распространяется?

‒ Черт возьми, нет!

‒ Я налогоплательщик! ‒ возмущается Фрэнк, и Кев останавливается, вытирая стойку бара, чтобы посмотреть на него. ‒ Знаете, что поддерживает наши вооруженные силы? Налоги, вырванные из рук трудолюбивых американцев, чтобы наши сыновья и дочери могли уехать за океан и подорваться!

‒ Если ты найдешь здесь трудолюбивых американцев, дай знать, ‒ Кев закатывает глаза и уходит, чтобы начать собирать стаканы.

‒Ты даже не заметил, когда я уехал, Фрэнк, ‒ говорит Йен. ‒ И чтобы платить налоги, ты, знаешь ли, должен на самом деле иметь работу.

‒ Слышите, как он со мной разговаривает? ‒ вопрошает Фрэнк, ни к кому конкретно не обращаясь.

‒ Правда, ‒ говорит Йен Микки. ‒ Я вернулся домой после учебного лагеря, и он спросил, не сидел ли я в тюрьме.

‒ Это не моя вина, что никто в этой семье не говорит мне, что происходит! ‒ возмущается Фрэнк.

‒ Ты был на моей прощальной вечеринке!

‒ Вовсе нет.

‒ Ты съел треть моего торта еще до начала и отключился под кухонным столом.

‒ Мои дети... ‒ начинает Фрэнк, а Йен оборачивается и закатывает глаза.

‒ Да, да, мы тебя не уважаем. Все это знают.

Фрэнк встает, пристально смотрит на него и, шатаясь, уходит в туалет.

‒ Судя по тому, что я помню, он почти не изменился, ‒ криво усмехается Микки.

Йен вздыхает.

‒ Наверное, никогда и не изменится. Ему пересадили печень несколько лет назад, через неделю он снова запил. Его нельзя убить.

‒ Как таракан?

‒ Да, когда мы все погибнем в ядерном взрыве, мир будет населен насекомыми и Фрэнком.

‒ Прям фильм ужасов, ‒ говорит Микки, и Йен хихикает.

Какое-то время они наблюдают за крайне невнятной игрой в бильярд нескольких пьяных завсегдатаев, и Микки наполовину прислушивается к Кеву, в подробностях рассказывающему Йену об одной из попыток его детей почистить собственные зубы. Он прерывается, когда из уборной раздается внезапный и страшный грохот.

‒ Фрэнк! – кричит он, отбрасывая барное полотенце и уходя прочь.

Йен со вздохом вскакивает с табурета.

‒ Сейчас вернусь, ‒ говорит он и бежит за Кевином.

Микки сосредотачивает больше внимания на игре в бильярд. Игроки, похоже, не могут вспомнить, кто в какой команде, и продолжают меняться туда-обратно. Микки наблюдает, как они пьяно спорят об этом, когда двери бара открываются, являя два знакомых лица, и он чувствует, как кто-то ударил его в живот. Воздух стремительно выходит из него.

Карсон и Роско. Друзья Терри или, по крайней мере, те люди, которым Терри звонит, чтобы заняться доставкой или ограбить дом, когда у него нет времени или сил, чтобы сделать это самостоятельно. Про себя Микки всегда называл их Страшила и Тупица. Они его сразу же замечают, его просто невозможно не заметить и Карсон шагает к нему, в то время как Роско уходит в уборную. Значит, Страшила. Пальцы Микки сжимают одну из пустых пивных бутылок на столе.

‒ Ну, ‒ Карсон ‒ скинхед с гнусавым голосом и большими уродливыми передними зубами. Его ухмылка, как у гиены, демонстрирует их. ‒ Смотрите-ка, кто это, черт возьми. Микки Милкович. Думал, что ты теперь не околачиваешься в этом районе. Я думал, ты переехал в Бойстаун. ‒ Он смеется так, будто это самая смешная вещь, которую кто-либо когда-либо говорил.

Пальцы Микки сжимаются вокруг бутылки, как тиски.

‒ Карсон, ‒ говорит он, ‒ приятно знать, что ты не стал ни смешнее, ни симпатичнее. ‒ Он поворачивается лицом к бару, хлопая себя по колену.

‒ Терри ведь не знает, что ты тут околачиваешься? ‒ спрашивает Карсон, и сердце Микки сбивается с ритма. ‒ Потому что я не думаю, что он будет рад. Нисколько.

‒ Заткнись нахуй, если тебе нравятся твои черты лица такими, какие они есть, ‒ огрызается Микки. ‒ Хотя я, конечно, не понимаю, с чего бы они тебе нравились.

‒ Напрашиваешься? ‒ говорит Карсон, как раз тогда, когда Кев подходит к бару.

‒ Какие-то проблемы, ребята?

‒ Никаких проблем, ‒ отзывается Карсон. ‒ Просто я не сразу понял, что это за бар.

‒ Ты о чем вообще? ‒ голос Кева становится жестким. Микки про себя отмечает, что Карсон действительно уродливый, подлый и совершенно лишенный самосохранения, потому что Кев около семи футов ростом и выглядит так, как будто может снести кому-то голову, если его спровоцировать.

‒ Я о качестве твоей клиентуры.

‒ Я спрашиваю себя об этом каждый день, ‒ говорит Кев. ‒ Но мы не можем не пускать Фрэнка. Поверь, я пытался.

‒ Я имею в виду, ‒ Карсон хлопает Микки по плечу, и все тело Микки напрягается, ‒ пидорасов. Как этот.

‒ Плевать мне, кто с кем трахается, ‒ говорит он, сузив глаза, и, хотя Микки его почти не знает, он очень благодарен за его семифутовую задницу. ‒ А вот на то, что в моем баре затевают драки ‒ нет.

Карсон снова хлопает Микки по плечу.

‒ Не трогай меня, мать твою, ‒ рявкает Микки.

‒ А то что?

‒ Переломаю тебе все костяшки пальцев. Но снаружи, потому что у меня есть элементарная вежливость.

‒ Отвали, чувак, ‒ говорит Кев. ‒ Не начинай никаких неприятностей.

‒ Ты действительно собираешься встать на защиту этого воришки? Маленький голубой паршивец того не стоит, ‒ говорит Карсон, как раз в тот момент, когда Йен выходит из-за стойки. Он резко останавливается и переводит взгляд с лица Микки на руку Карсона, лежащую на его плече.

‒ Ты, блядь, кто такой? ‒ спрашивает он, и голос у него злой и резкий. ‒ И какого хрена ты только что сказал?

‒ О, Милкович, это твой парень? Он придет тебе на помощь?

Микки хватает его за руку и отталкивает ее от своего плеча, а затем встает. В висках у него пульсирует нечто раскаленное, и он хорош в том, чтобы быть злым, и побеждать в драках. Но ему не стоит ввязываться, поэтому он делает глубокий вдох.

‒ Ну же, Галлагер, давай свалим отсюда, ‒ говорит он. Йен издает сдавленный, сердитый звук себе под нос. Карсон начинает смеяться, когда Микки поворачивается к двери.

‒ Ага, убегай! Я обязательно передам твоему отцу привет от тебя и твоего дружка-членососа!

Йен двигается внезапно, неожиданно и так быстро, что Микки даже не успевает подумать о том, чтобы остановить его. Он хватает Карсона за плечи и бьет головой в лицо. Сильно. Карсон пошатывается, и Йен наносит ему удар кулаком в лицо с такой силой, что парень опрокидывается, а Микки бросается на спину Йена, прежде чем тот успевает ринуться за ним на пол. Йен выше его ростом, и он зол, но Микки ухитряется заломить ему руки за спину и оттащить вверх и назад. Кажется, в баре уже все подскочили на ноги, и Микки слышит радостные возгласы или крики, или что-то еще ‒ отдаленный рев, звучащий на большом расстоянии. Губа Карсона разбита и окровавлена, на лице Йена кровь, а венка на виске подпрыгивает, и когда он пытается высвободиться из хватки Микки, Микки может сказать, что его дыхание неровное, а сердце колотится быстро.

‒ Ах ты маленький засранец! ‒ Карсон схватился за лицо. ‒ Я убью тебя, гаденыш!

‒ Собираешься позвать сюда своего друга? ‒ кричит Йен, все еще пытаясь вырваться из рук Микки. ‒ Давай. Зови его сюда и скажи, что тебя избил какой-то сраный педик. Вперед!

‒ Галлагер! ‒ Микки рывком разворачивает Йена, борясь с ним какое-то время, пока ему не удается обхватить руками запястья Йена.

Зрачки у Йена огромные и расширенные, а по носу со лба стекает струйка крови. Он смотрит на Микки так, как будто его там вообще нет. Микки смутно осознает, что Кев поднимает Карсона на ноги и толкает его к двери за его спиной, но он фокусируется на лице Йена.

‒ Йен, все в порядке, ‒ говорит Микки, потому что должен что-то сказать, и на самом деле он понятия не имеет, что происходит, за исключением того, что внутри Йена есть что-то такое, что Йен всегда тихо обходит, и прямо сейчас это нечто побеждает. ‒ Господи. Посмотри на меня. ‒ Он медленно отпускает запястья Йена. ‒ Все в порядке. Йен.

Руки Йена опускаются.

‒ Вы оба, убирайтесь отсюда, ‒ говорит Кев позади них. ‒ Мне пришлось вызвать полицию, если эти двое будут слоняться здесь, то их арестуют. Не стоит быть поблизости, когда это случится. Мне чертовски жаль. Твари.

Микки мягко толкает Йена, чтобы тот пошевелился, и они выходят из дверей «Алиби» в ночь. Йен все еще тяжело дышит, и выглядит так, как будто хочет рухнуть на обочине, но они не могут остановиться и остаться здесь, поэтому Микки хватает его за руку и тянет в случайном направлении, шагая так быстро, как может. Ноги несут его влево, потом четыре квартала вниз по дороге, затем вправо, и в итоге они останавливаются перед старым и очень захудалым бейсбольным полем, где Микки играл в Малой Лиге. Место темное и пустынное. Микки толкает обветшалую металлическую калитку, и Йен, прижав рубашку к лицу, чтобы остановить кровотечение, проходит мимо него к траве.

________________________________________

‒ Эй, парень, стой, ‒ Микки наблюдает, как Йен ходит взад-вперед, как качающийся маятник, то приближаясь, то снова удаляясь. ‒ Эй, да замри ты на секунду, Йен. Йен.

Йен останавливается, и Микки подходит к нему, оттягивая от его лица скомканную рубашку. У него небольшой порез над глазом. Микки откидывает волосы Йена назад, чтобы осмотреть его, и Йен морщится, но кровь уже не течет. Микки чувствует биение пульса на его висках, когда Йен делает глубокие вдохи через нос.

‒ Плохо? ‒ спрашивает он, и звучит так, как будто что-то сдавливает ему диафрагму.

‒ Нет, ‒ говорит Микки. ‒ По мелочи, на самом деле. Должен признать, у тебя действительно есть мужество.

Йен ничего не говорит. Верхние большие прожекторы не горят, то ли потому, что поле не используется, то ли потому, что лампочки перегорели (что вероятнее всего, потому что техническое обслуживание стадиона не является приоритетом ни для кого в этом районе). Свет просачивается от уличных фонарей за рядами сидений, но лицо Йена в темноте нечитаемо. Его глаза закрыты, он все еще дышит ровно, но немного неспокойно и льнёт к прикосновению руки Микки.

Минутой позже он отстраняется, проводя руками по волосам, чтобы убрать их с лица. Он мотает головой, как собака, отряхивающая воду. ‒ А почему ты остановился тут? ‒ спрашивает он, оглядываясь вокруг.

‒ Знаю, как сюда пробраться, ‒ говорит Микки. ‒ Подумал, за нами никто не пойдет.

‒ Играл в Малой Лиге?

‒ Когда был подростком, то обычно прокрадывался сюда и трахался, ‒ сухо говорит Микки, и Йен фыркает. ‒ И в Малой Лиге играл тоже. Не одновременно, очевидно. ‒ Йен смеется над этим, и смех превращается во вздох, который Микки практически чувствует своими костями.

‒ А кто вообще были эти придурки? ‒ спустя еще минуту спрашивает Йен. Микки знал, что он поинтересуется, это всего лишь вопрос времени.

‒ Друзья Терри, ‒ коротко отвечает Микки. Он чувствует на себе взгляд Йена в сумерках, и многозначительно смотрит на пустое поле мимо главной площадки.

‒ Очаровательно, ‒ с горечью говорит Йен.

‒ Ага, ты, блядь, и не представляешь.

‒ Они всегда такие? ‒ голос Йена звучит нежно и тихо в ночном воздухе. Вдалеке грохочет поезд.

‒ Да! Все нормально. Это был милый и приятный разговор, я отлично провел время, ‒ огрызается Микки.

Йен вздыхает и некоторое время молчит. Он тоже смотрит на бейсбольное поле.

‒ Это место и правда обветшало, да?

Микки готов признать, что это странное место, чтобы решить сюда вернуться. Сработал автоматический рефлекс ‒ немедленно пойти в одно из тех мест, где он обычно прятался, когда возникали проблемы. Сесть в автобус имело больший смысл. Даже пойти в дом сестры Галлагера всего в нескольких кварталах отсюда, где по крайней мере можно было бы присесть на что-то, кроме слегка влажной травы. Но тогда люди задавали бы вопросы, требовали ответов, вмешивались в ситуацию и заполняли пространство между словами Микки и молчанием Йена.

‒ Думал, что сломал свой гребаный нос, ‒ Йен разворачивает рубашку и морщится от вида крови, размазанной по ней, а затем бесцеремонно бросает ее на траву. Он присоединяется к ней секундой позже, вытягивая перед собой ноги. Микки внезапно чувствует себя очень усталым, поэтому он тоже садится, скрестив ноги и погрузив пальцы в траву.

‒ С твоим носом все в порядке, тупица. ‒ Микки потирает рот большим пальцем. ‒ И все же, тебе, наверное, не следовало этого делать, ‒ говорит он. ‒ Они могут причинить тебе неприятности позже.

‒ К черту это, ‒ рявкает Йен, а затем вздыхает. ‒ Я знаю, это был немного импульсивный шаг. Но я просто слишком часто слышу подобное дерьмо, понимаешь? Иногда ты не можешь просто, бля, сидеть там и принимать это. Не беспокойся обо мне.

‒ Ты идиот, ‒ говорит Микки. ‒ По крайней мере, предупреди свою чертову сестру, ладно? Терри, вероятно, отдал гребаный приказ атаковать на месте, когда мы с Мэнди удрали, и ты вляпался в мое дерьмо, ударив парня головой в лицо. Ты не хочешь участвовать в этом говношоу. Так что, будь чертовски осторожен, потому что это не шутка. Он вовсе не шутит.

‒ Я знаю…

‒ Ты ничего не знаешь, ‒ перебивает Микки. ‒ Не притворяйся, что ты, блядь, знаешь, о чем говоришь, потому что это не так.

‒ А что, если я хочу попытаться? ‒ говорит Йен.

Микки выдергивает из земли пучок травы и отшвыривает от себя. Что-то в его животе кажется тяжелым и горячим, что-то твердое и ужасное давит на его внутренности изнутри: на ребра, язык и основание черепа. Он чувствует себя дерганым и пугливым, слишком маленьким для своей кожи и неспособным сидеть спокойно, и он хочет ударить что-нибудь, хочет открыть рот и позволить всему выплеснуться. Йен ничего не требовал, и потому что он этого не сделал, Микки хочет ему рассказать. Он делает глубокий вдох, и тело Йена слегка вздрагивает, как будто он знает, что Микки собирается сделать.

‒ Микки... ‒ говорит Йен, и ему кажется, что он никогда не слышал, чтобы кто-то произносил его имя так, как это делает Йен. ‒ Я не это имел в виду... ‒ он замолкает, потом начинает снова. ‒ Все в порядке, ты же знаешь. Я понял. Тебе не нужно ни хуя объяснять, это нормально…

‒ Галлагер... ‒ рявкает Микки, и, как ни странно, Йен закрывает рот.

Когда Микки снова заговаривает, ему кажется, что он поднимает огромный груз из глубины своего существа, вытягивая его и волоча за собой, невероятно тяжелый, раздражающий и порочный. Требуется несколько попыток, чтобы его губы сформировали слова, и когда он произносит их, его поражает, что он никогда не говорил этого. Никому. Он никогда никому не смотрел в глаза и не выплевывал это.

‒ Когда мне было восемнадцать, ‒ говорит он, ‒ мой отец пытался убить меня. ‒ Следующая часть еще сложнее. ‒ Потому что я... потому что он застукал меня, когда меня трахал какой-то чувак, тогда как я думал, что папаша уехал из штата на неделю, ‒ говорит Микки. Йен с шипением выпускает воздух сквозь зубы, звук выходит резкий сердитый, но он ничего не говорит.

‒ Это была моя собственная гребаная вина, ‒ продолжает Микки. Его голос дрожит, и он ничего не может с этим поделать. ‒ Я был идиотом. Неосторожным. Я очень хорошо научился быть начеку, учитывая район, в котором рос, учитывая Терри. А когда я стал небрежен, меня поймали.

‒ Нет, ‒ голос Йена звучит так, будто кто-то держит его за горло. ‒ Это не так, блядь, не вини…

‒ Я знал, что со мной будет, если он когда-нибудь узнает, и все равно сделал это. Тупость не исправить, да? ‒ Микки смеется. А Йен ‒ нет. ‒ Терри постоянно нас поколачивал, это просто данность. Но в тот раз... это было совсем другое.

Микки понял, что все иначе, как только Терри влетел в комнату. Парень, чье имя и лицо ‒ не стоящие никакого внимания детали, которые в любом случае никогда не были так важны, убежал еще до того, как Микки поднялся на ноги. Но потом это уже не имело значения, потому что Терри обхватил руками шею Микки, а кулак столкнулся с его лицом. И было что-то такое в намерении, с которым наносились удары и чистом, кипящем гневе на его лице, что Микки знал, он не отделается только несколькими синяками.

Терри кричал, ядовитый поток его ругательств соответствовал потоку ударов по лицу Микки. Он их не регистрировал. Ему и не нужно было. Что-то, какой-то инстинкт борьбы или бегства глубоко внутри него, подсказал ему, по крайней мере, попытаться сопротивляться, и он пнул Терри, угодив тому в живот. Микки сумел подняться на ноги и сделать два шага к входной двери, но что-то твердое ударило его по ребрам, выбив из него дух и поставив на колени. Бейсбольная бита. Нет. Лом.

Терри перевернул его на спину, ударил ногой в живот, наступил на запястье и занес ломик над головой. Кровь заливала глаза и рот Микки, и он смотрел на ломик в кулаке Терри сквозь плывущую красную дымку. В его голове даже не осталось места для паники, которая уже прошла. Просто тошнотворная уверенность, что это все, что он вот-вот умрет с голым, блядь, задом. Он уже закрыл глаза.

До резкого, безошибочно узнаваемого звука того, как кто-то нажимает на спусковой крючок.

Микки понимает, что уже некоторое время сидит молча, и откашливается.

‒ Мне чертовски повезло, что Мэнди вернулась именно в тот момент, и мне чертовски повезло, что она, не колеблясь, наставила пистолет на него, ‒ говорит он. ‒ Я на самом деле тоже поверил, что она это сделает.

Лицо Мэнди было мертвенно-бледным, палец на спусковом крючке неподвижным, а глаза темными и злыми.

‒ Отвали от него нахуй, ‒ сказала она. Кулак Терри дернулся, и Микки вспомнил, как лом с глухим стуком упал на ковер в нескольких дюймах от его головы. ‒ Назад, блядь, ‒ сказала Мэнди, все ее тело напряглось, практически вибрируя. ‒ Я сделаю это, ‒ сказала она. ‒ Отойди к чертовой матери.

Терри отступил назад, а Мэнди шагнула вперед, жестом указывая ему сесть на мягкий диван. Она пристально смотрела на их отца, и ее палец напрягся, и сквозь пропитанный кровью страх Микки был уверен, что она выстрелит ему в голову. Позже она сказала ему, что подошла очень, очень близко.

‒ Мэнди подняла меня, сунула штаны и вытащила из передней двери, и мы рванули вниз по улице так быстро, как только могли, ‒ говорит Микки. ‒ Я даже никаких чертовых ботинок не надел. Мы пробежали четыре квартала, прежде чем поняли, что свалили, не захватив мне ничего из обуви и украли пару, чтобы добраться до бесплатной клиники. У меня был сломан нос, три ребра и запястье. Но мы вырвались. Мы сели в автобус и даже не оглянулись.

‒ Господи Боже, ‒ выдыхает Йен. ‒ Господи. Микки. Он ‒ само зло. ‒ Он выплевывает это слово, будто оно неприятно на вкус. Это почему-то кажется Микки забавным. Одно маленькое слово несет в себе столько ненависти. Оно резюмирует сущность Терри. ‒ Что вы... куда вы пошли?

‒ Какое-то время перебивались у тетки, пока не нашел работу и не снял самую дерьмовую квартиру на свете. Денег на мебель не было, поэтому мы спали на полу. Некоторое время я работал как проклятый, чтобы Мэнди не пришлось бросать учебу. Она собиралась. Хоть один из нас должен был, блядь, окончить школу, и вполне логично, что это была она. Она сказала, что закончит, если я действительно соглашусь быть с ней в гребаной группе. По-настоящему. Она выполнила свою часть сделки, а я ‒ свою.

‒ Ну конечно, ‒ говорит Йен. Его голос звучит нежно.

‒ И, хм, она рассказала мне, через какое дерьмо Терри заставил ее пройти. Я не знал. Иначе сам бы его застрелил. И я, ну, знаешь. Открылся, или как там еще. Сказал ей, что я гей. ‒ Йен издает звук, который Микки не узнает. ‒ Что?

‒ Впервые слышу, как ты это произносишь, ‒ говорит он.

‒ И что это должно означать? ‒ фыркает Микки.

‒ Ничего, ‒ быстро отвечает Йен. ‒ Правда.

‒ Не все из нас могут говорить, что чувствуют каждую гребаную минуту, знаешь ли, ‒ говорит Микки.

‒ Ты, вроде как, только что это сделал, ‒ отвечает Йен.

У Микки внезапно кружится голова, вся кипучая гниль, скопившаяся в его желудке, исчезает. ‒ Так что, эм, получается... ‒ говорит он, и ему хочется смеяться, но от чего-то близкого к эйфории, а не от горечи или иронии. ‒ Через три месяца после того, как мы скрылись, я вернулся домой после долгой смены и обнаружил Мэнди, сидящую в середине огромной кучи вещей, наших вещей из дома. Одежда, ее детские игрушки, моя долбаная гитара.

‒ Она их выкрала? ‒ с изумлением спрашивает Йен.

‒ Ага, ‒ говорит Микки. ‒ Да. Она вломилась в дом, когда там никого не было и украла все наше барахло, три тысячи долларов и три пистолета. Я так разозлился, что начал орать, потому что Терри ни за что не расстанется с несколькими тысячами баксов, и ему не составит труда выяснить, кто их взял и где мы прятались. А Мэнди посмотрела на меня, пожала плечами и сказала: ‒ Знаю, вот почему я взяла оружие!

Наступает тишина. Йен пристально смотрит на него, а потом неожиданно начинает смеяться. Он смеется так, словно сам удивляется своему смеху. Это сразу же становится заразно.

‒ Твою мать... ‒ говорит он. ‒ Черт, я не должен... блядь... прости, черт... ‒ он зажимает рот рукой, но это не очень помогает.

Микки тоже начинает смеяться, и кажется, что смех льется из него, нелепый и слишком громкий. Йен падает навзничь на траву, схватившись за живот.

‒ Мне так жаль... ‒ он задыхается, ‒ это не смешно... это не... черт... прости, ‒ он, кажется, изо всех сил пытается побороть свой смех, его лицо искажается так, что Микки смеется еще сильнее.

‒ Чертова Мэнди... ‒ голос Йена слегка дрожит, когда он пытается взять себя в руки, и Микки наклоняет лицо вперед, чтобы заглушить свой смех. Йен делает пару очень глубоких вдохов. ‒ Господи, это было грубо, ‒ говорит он. ‒ Я не хотел обоссаться от смеха... ‒ его голос срывается, ‒ черт, мне так жаль...

Микки чувствует, как еще один смешок пузырится у него в горле.

‒ Ты гребаный мудак, ‒ говорит он. ‒ Слышишь меня?

Йен улыбается ему, его плечи все еще дрожат, когда он пытается сдержать свой смех.

Микки позволяет себе откинуться назад в траву, немного влажную, но прохладную на его затылке. Облака туманные и серые в темном небе, они заслоняют Луну, которая в любом случае едва ли является серебряным осколком. По улице проезжает машина, шум от нее на мгновение нарушает тишину, но, когда он затихает, единственным звуком остается ветер и дыхание Йена, лежащего в траве рядом с ним. Микки поворачивает голову и видит, что Йен наблюдает за ним, заложив руки за голову.

‒ Ты уверен, что мой нос сейчас не искривлен? ‒ спрашивает он.

‒ Ты что, блядь, настолько тщеславный?

‒ Я должен быть симпатичнее Липа, ‒ говорит Йен, и Микки снова начинает смеяться.

‒ Ты напрашиваешься на комплименты, Галлагер, ‒ огрызается он. Он на все огрызается. Он не всегда хочет этого, просто так получается. Йен все равно улыбается; уголок его рта приподнимается.

Микки ощущает легкость и у него кружится голова. Он чувствует себя так, словно сбросил с плеч огромный долбаный груз, который таскал с собой целую вечность, и, вероятно, миллиард других нелепых метафор, но он слишком устал и слишком ошеломлен, чтобы вспомнить их прямо сейчас. По большей части, он действительно поверить не может, что Йен бросился в эту драку и подключился, и он рад, что не лежит в траве один.

Йен все еще смотрит на него, его взгляд и дыхание мягкие. Нет никаких звуков, кроме ветра и поезда, сливающихся воедино, как белый шум на заднем плане, и никакого освещения, кроме слабого свечения с улицы, и ни души вокруг. С таким же успехом во всей Вселенной могло не быть ничего, кроме мокрой травы, серо-черного неба и того, как Йен смотрит на него.

Микки приподнимается на локте, наклоняется вперед и целует его, очень медленно, очень мягко, положив другую руку на плечо Йена. Пальцы Йена, немного влажные и холодные от травы, скользят вверх, обрамляя его лицо, и он мягко притягивает Микки ближе, пока их бедра не соприкасаются, и Йен лежит между локтями Микки.

Микки нравятся практические стороны пребывания в группе: написание музыки, исполнение песен, ощущение гитары в его руке и факт того, что его и Мэнди голоса хорошо звучат вместе, когда они поют, что они могут создать что-то, что звучит хорошо. Мэнди лучше справляется с пребыванием на сцене: улыбается, остроумничает и заставляет людей покупать футболки. Людям нравится просить сфотографироваться с ней, покупать ей выпивку, пьяными получить ее автограф.

Микки никогда не возражал, что это она, а не он. Мэнди заслуживает всего внимания и симпатии в мире, а он просто пишет песни. На прошлой неделе какой-то чувак попросил Микки подписать пятидолларовый компакт-диск, который купили у них, и Микки был уверен, что тот шутит. Мэнди пыталась убедить его, что парень говорил серьезно, но Микки ей не поверил. Это действительно абсурдная мысль, кто-то хочет, чтобы его каракули украсили весь компакт-диск, даже дерьмовый, купленный за пятерку в баре.

Но Йен Галлагер целует его, как будто он чего-то стоит, и возможно, на одно мгновение, Микки верит в это.

________________________________________

Когда Микки возвращается домой, Мэнди еще не легла, стоит на крыльце и курит сигарету. Он думает о том, чтобы просто завалиться спать, так как время ближе к двум, чем к часу ночи, но он не может. Она стоит, c локтями под дождем, ее волосы собраны в пучок на макушке, и сестра выглядит усталой и хорошенькой, и очень похоже на то, какой Микки помнит их маму, и Микки нужно сказать ей то, что он хотел сказать, поэтому он зовет ее внутрь. Мэнди тушит сигарету в пепельнице на кухонном столе и улыбается ему.

‒ Что случилось? ‒ спрашивает она. ‒ Ты вернулся домой позже, чем я думала. Как провел время в баре?

‒ Отлично, ‒ говорит Микки. ‒ Это было весело. Слушай, Мэндс. Я хочу, чтобы ты пообещала мне кое-что.

‒ Да, ‒ говорит она, пожимая плечами, ‒ конечно.

‒ Хочу, чтобы ты пообещала, что будешь осторожна, хорошо?

‒ А? ‒ Ее брови взлетают вверх. ‒ Тебе придется быть более конкретным, Мик.

‒ Я имею в виду, когда ты со Светланой, ‒ говорит Микки. Он собирается продолжить, но Мэнди бледнеет, и на ее лице появляется выражение, граничащее с паникой.

‒ Как... ‒ говорит она, и голос ее замирает.

‒ Видел вас на прошлой неделе возле бара, ‒ поясняет Микки.

‒ Вот дерьмо, ‒ говорит Мэнди. Она смотрит на него, потом в сторону, потом снова на него. ‒ Послушай, я... я давно хотел тебе рассказать, хорошо, я работала над этим, но не знала, как это сделать…

‒ Эй, ‒ перебивает ее Микки, ‒ ты действительно думаешь, что я рассержусь на тебя за то, что ты не выложила мне все сразу? Я? Неужели?

Мэнди снова оглядывается на него и тихонько смеется.

‒ Справедливое замечание, ‒ говорит она. Она делает глубокий вдох. ‒ Так что, похоже, мне нравятся девушки. Я би, или что-то вроде того. Я пока не поняла. ‒ Она делает глубокий вдох, и он выходит дрожащим. ‒ Черт, а с этой херней сложно, я имею в виду, я знала, что это сложно, но я не знала, насколько, и вот я просто говорю тебе…

‒ Я не сержусь, ‒ говорит Микки. ‒ Все хорошо, Мэндс. Все в порядке. ‒ Он кладет руку ей на плечо, сжимает его, и Мэнди вдруг делает шаг вперед и крепко обнимает его.

‒ Спасибо, ‒ говорит она ему в грудь. Микки в ответ обнимает ее за плечи и крепко прижимает к себе. ‒ Засранец.

‒ По большому счету, я испытал облегчение, ‒ говорит Микки. ‒ Думал, что ты просто проклята смертельно плохим вкусом в романтических привязанностях, но Светлана хороша.

‒ Может быть, это верно только по отношению к моему вкусу на мужчин, ‒ фыркает Мэнди. ‒ Кажется, мне всегда попадались те, что втягивали меня в неприятности.

‒ Были и другие девушки, о которых я не знал?

Мэнди щиплет его.

‒ Не совсем. С несколькими я целовалась на вечеринках и все такое, о чем, наверное, просто старалась не думать. Так было и со Светланой, только оказалось, что я ей нравилась еще до того, как это случилось. Она мне тоже нравилась, просто странно было так думать. ‒ Она откидывается назад, чтобы посмотреть на него. ‒ Есть много вещей, в которых я, не знаю, пытаюсь разобраться. Хотела подождать, чтобы убедиться, что это действительно куда-то идет, думаю.

‒ И это так?

‒ Да, ‒ Мэнди улыбается ему немного застенчиво. Такого взгляда Микки не видел у нее уже очень давно, с тех пор как они были детьми. ‒ Она мне действительно нравится.

‒ Я вижу, ‒ говорит Микки, потому что это правда. Мэнди улыбается ему, ее лицо практически сияет от облегчения. Микки помнит, что он почувствовал, когда наконец сказал ей, когда все это вышло наружу. Как будто что-то огромное и тяжелое вытянули из его груди. Оно все еще там, иногда в глубине его живота, а иногда прямо в горле, а иногда оно повсюду, в каждом дюйме его тела, сочетание страха, отвращения и паники. Но ее приятие означало, что ему не придется нести этот груз в одиночку. У Микки сдавливает горло.

‒ И все-таки это довольно забавно, ‒ неожиданно говорит Мэнди, посмеиваясь про себя. ‒ Два Милковича нетрадиционной ориентации. Это бы сделало день Терри.

‒ Мэнди... ‒ горло Микки сжимается все сильнее.

‒ Извини, ‒ быстро говорит Мэнди. ‒ Чертовски глупо было так говорить.

‒ Не беспокойся об этом. ‒ Он немного отстраняется и снова кладет руки ей на плечи. ‒ Это то… что я хочу, чтобы ты мне пообещала. Быть осторожной. Я знаю, что Светлана будет, и я буду приглядывать за вами одним глазом, но люди ‒ придурки. Это легко забыть сейчас, когда мы здесь, а не там, но забывать нельзя.

‒ Я знаю, ‒ тихо говорит Мэнди. Уголки ее рта слегка опускаются.

‒ Не хочу драматизировать, ‒ говорит Микки, внезапно почувствовав себя немного плохо. ‒ И ты можешь сама о себе позаботиться. Но я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

‒ Я тоже тебя люблю, ‒ Мэнди протягивает руку, хватает его за плечо и задерживает на секунду. ‒ У нас богатый опыт заботы о себе и друг о друге, я не перестану сейчас.

Микки сглатывает комок в горле и отпускает ее спать.

Прежде чем заснуть, он достает свой телефон и пишет Светлане: ‒ Я скажу тебе то же самое, что говорю всем, кто встречается с моей сестрой, ‒ печатает он, ‒ если ты ее наебешь, то я наебу тебя.

Светлана отвечает почти сразу с рядом сердец, и Микки засыпает, не чувствуя особой безопасности и утешения, но все в порядке.