***

Морозные узоры расписали оконные стёкла лишь по краям, подвели тонкой кружевной каймой, в голубовато-белых завихрениях едва можно было что-то различить. Хильде нравилось раньше в редкие особенно холодные дни, когда инистые витки затягивали окно полностью, угадывать в их плавных сплетениях и резких мелких штрихах очертания чего-то знакомого. Сказочных зимних лисиц. Диковинных птиц, распахнувших ледяные крылья. Ёжиков, ощетинившихся морозными иголками. Рихард в свободное время присоединялся к ней. Водил тёплыми пальцами по стылому стеклу, придавая смутным силуэтам больше художественного сходства с избранным образом. Под его мягкими осторожными прикосновениями плавилась мёрзлая белизна — оживала сказка.

Хильда вздохнула. Это был первый канун Рождества без Рихарда. Мама объяснила, что он бы, конечно, хотел приехать, но скорее всего не успел бы добраться к вечеру двадцать четвёртого, зато точно проведёт с ними рождественские каникулы. Вопрос был исчерпан. Обсуждение — закрыто, а детские капризы в качестве аргументов не принимались. В конце концов, Хильда слишком большая — целых десять лет! — чтобы картинно становиться в позу и требовать, сердито притопывая ногой. А Рихард — её любимый старший брат — взрослый со своими взрослыми скучными делами, учёбой в университете, жизнью в далёком большом городе. У неё же хватало своих друзей, многочисленных шумных кузин, с которыми так здорово плести друг другу косички, рождественских хлопот, подгонявших хитрые часовые стрелки. Однако каждое Рождество до этого они проводили вместе. С первого, которое Хильда помнила весьма туманно: она, четырёхлетняя, гордо восседала на плечах четырнадцатилетнего Рихарда, одной рукой цеплялась за его волосы, чтобы удержаться, а другой — пыталась водрузить Вифлеемскую звезду на вершину ели. Он стойко переносил это испытание и лишь придерживал сестру за коленки, чтобы она не сорвалась на пол, попутно сняв с него скальп. До последнего, прошлого, когда Рихард по негласной традиции принёс Хильде марципаны, позволив втайне от родителей отведать сладостей до начала праздничного ужина.

Злиться было не на кого, поэтому Хильда злилась на всё вокруг. Тихо, балансируя на грани тягучей грусти. Её раздражали мелочи: то, что в штоллене больше апельсиновых цукатов, чем изюма, что заняться, когда все родные увлеклись последними приготовлениями — по дому распространялся аппетитный запах гуся, запечённого с яблоками, — было совершенно нечем. Что привычное потихоньку уходило в прошлое. Поэтому, чтобы не путаться ни у кого под ногами, Хильда решила выбраться на прогулку.

Фрайбург блестел, словно елочная игрушка, в последних сердоликовых лучах заходящего солнца. Ранние зимние сумерки уже захлестнули синеватой пеленой Швардцальд, похожий на огромного уснувшего зверя, дышащего хвойной свежестью. Однако в самом городе, где в каждом окне загадочно перемигивались вспышки гирлянд, а площади сияли средоточием огней, было светло как днём. Узкие улочки петляли между рядов уютных фервехтовых домов, сохранивших очарование старины и будто застывших вне течения времени. Люди оживлённо сновали по мощёным переходам — счастливые, спешащие завершить последние приготовления к празднику, шумные и беззаботно радостные. В небе зажигались первые льдисто-молочные звёзды, мерцающие бледно и колко в прогалинах сизо-серых туч. Уходящий вверх ажурный готический шпиль кафедрального собора, казалось, мог пропороть мягкий серый пух, укутывавший небеса, и заставить снежинки легко закружиться в стылом воздухе, подчиняясь изящному ритму вальса. Хильде город напоминал миниатюру, заключённую в стеклянный шарик. Стоит встряхнуть легонько — и над черепичными крышами завьётся снежная крошка.

Она выдохнула маленькое облачко пара и спрятала покрасневший нос в складках мягкого шерстяного шарфа. Погрузила руки в карманы пальто, пожалев о забытых дома перчатках. Пальцы мёрзли. Хильда вспомнила, как раньше Рихард с коварной усмешкой щекотал её холодными руками, а она взвизгивала сквозь смех, прося пощады. Рождество — это семейный праздник. Время собраться вместе. Время веселья, улыбок и шуршащих под торопливыми движениями пальцев лент да обёрточной бумаги. Зажжённых свеч, образующих желтоватые купола света, и зелёных венков. Пряничных человечков в яркой, чуть хрустящей глазури и ванильных крендельков. Смеха без причины, тёплых объятий и усов, нарисованных сахарной пудрой. Время надежды и чудес.

— Прости, милая. — Хильда остановилась, когда к ней обратилась незнакомая старушка, будто склонившаяся под тяжесть прожитых лет. Лицо её испещряли многочисленные глубокие борозды, от уголков глаз разбегались лучистые добрые морщинки. Седые, лунно-серебристые и кажущиеся тонкими, будто нити паутинки, волосы чуть-чуть выбивались из-под старомодной шляпы. — Не уделишь минутку старой женщине?

— Конечно, фрау, — вежливо ответила Хильда. Было в незнакомке, в её голосе, потрескивающем, словно поленья в камине, что-то располагающее, вызывающее доверие с первого взгляда.

— Ох, спасибо, милая, — улыбнулась старушка, и всё её сухое лицо будто собралось в складочки, став похожим на яблоко, запечённое в тесте. — Давненько не гостила я в славном Фрайбурге, а с годами память стала подводить меня. Не окажешь ли старой женщине услугу, не проводишь ли меня, милое дитя, до Турмштрассе?

Фрайбург привлекал путешественников сохранившейся средневековой архитектурой, торговыми площадями и кварталами, где можно найти сувениры или настоящий антиквариат на любой вкус, узкими улочками с журчащими вдоль тротуаров «бэхле». В общем, всем очарованием южной Германии. Так что Хильда не единожды видела отбившихся от группы или решившихся на самостоятельные прогулки туристов. Те чаще всего пытались объясниться на английском или ломанном немецком с отчётливым акцентом, требовали чего-то от навигаторов в телефонах и, признав бесполезность этого действия, обращались за помощью к кому-нибудь из прохожих. Но старушка ничем не напоминала туристку, да и говорила на чистом немецком, пускай несколько непривычно.

— Мне несложно, — согласилась Хильда. — Тут совсем недалеко идти. Минут за десять добёремся.

— Вот и хорошо, милая. Ты необычайно добра.

— Ничего особенного. — Краска прилила щекам. Хильда, скрывая смущение, фыркнула и поспешила перевести тему: — А у вас в городе семья?

Если старушка не была туристкой, то наверняка спешила к близким, чтобы провести вместе праздничные дни. Это предположение казалось логичным.

— Нет, одно важное дело. Знаешь, старые легенды? — Незнакомка взглянула на приноровившуюся к её неспешным шагам Хильду, а после подняла глаза к налившемуся густой иссиня-чёрной тёмнотой небу. — Говорят, что канун Рождества — время, когда оживает забытое, когда старое и новое как никогда близки, когда то, чего желаешь всем сердцем, может сбыться. Награждаются те, кто готов ближнему прийти на помощь в любой момент. А ты ведь из таких, милая?

— Да пустяки, я же не сделала ничего особенного, — поспешила возразить Хильда. — Тем более тут даже идти недалеко. Правда, ерунда.

Старушка ласково погладила её плечу.

— Я долго жила, дитя. Много троп и дорог исходила, да только не каждый спешил помогать мне. Иногда спасение — не в великих делах, но в малых. В протянутой страждущему руке. В указании заблудшему пути. Каждый огонёк рождается от крохотной искры. Вот и поступки любые имеют последствия.

Хильда не знала, что ответить на эти странные слова. Смысл был понятен, но не укладывался полностью в голове, да и щеки пылали от смущения, горели так жарко, будто их поцеловало солнце. Однако спутница в ответе, кажется, совершенно не нуждалась.

— А есть ли у тебя, милая, то, чего желаешь всем сердцем? — спросила она, и в голосе её неожиданно прорезались молодые нотки — перезвон серебристых монеток.

— Я… — Хильда неловко замялась, опустив взгляд. Не рассказывать же незнакомой старушке про Рихарда. Да и чем помочь та сможет? Утешить разве что.

— Посмотри на меня, дитя, — голос окончательно преобразился, утратил старческую хрипоту, прозвучал сильно, властно, как ветер, в бесконечной свободе распахнувший невидимые крылья над степью. Но при этом мягко, с теплом — так просят, а не приказывают.

Хильда подняла голову и замерла от удивления. Весь мир словно застыл. Остановились люди, не закончив движение, затих ветер, даже редкие мелкие снежинки повисли в воздухе, будто закреплённые незримыми нитями. Хильда недоверчиво коснулась одной из них, но та не растаяла под тёплыми пальцами, даже не дрогнула, вмороженная в пространство. Старушка легко повела рукой, словно лениво дёрнула за струну времени, и оно покорно отозвалось, как отзывается инструмент под умелыми пальцами. Снежинки взметнулись, но не упали, а плавно поплыли вверх. Будто возвращались обратно в небо, где успели прогореть последние отблески заката. И сама старушка тоже менялась: исчезали морщины, черты лица становились благороднее, строже, волосы рассыпались по гордо расправленным плечам — переливчатые, как нетронутый снежный покров в бледном лунном свете. Через несколько секунд перед Хильдой стояла женщина, лишённая возраста, но наделённая нечеловеческой красотой. Такой, на которую почти больно смотреть, словно на прозрачный драгоценный камень, собравший на гранях хитросплетения солнечных лучей. Она казалось более юной, чем первый снег, и более древней, чем сам город. В глазах женщины отражалась таинственная тёмная синева неба, блестел Млечный Путь.

— Кто вы? — с трудом проговорила Хильда, во рту пересохло. Стук сердца отдавался шумом в ушах.

— У меня много имён, дитя, — улыбка едва тронула бескровные тонкие губы, отливавшие лиловым. Лицо казалось собранным из подвижных льдинок — резкие изломы скул, точеный подбородок, острые линии, что поражали странным совершенством, симметрией, которая в равной мере притягивала и отталкивала. — Я — та, что приносит снег. Та, что гуляет меж звёзд. Та, что летает на вьюге и поёт с волками. Я та, что может наградить доброго и покарать жестокого. Можешь звать меня фрау Хольда.

— Чего вы хотите? — робко спросила Хильда. Она не могла отвести взгляд, скорее покорённая внезапным волшебством, нежели напуганная. Чувствовала, что таинственная спутница не причинит ей вреда.

Фрау Хольда рассмеялась — будто запели ручейки, сбегающие по извилистым склонам, будто зашумел вековыми вечнозелёными кронами весь Чёрный лес.

— Желания бессмертных для смертных — бессмыслица, как случайный каприз, как подброшенная монетка, — пояснила она и поймала застывшую нить лунного света, накрутила на белую ладонь, словно на веретено. Сплела ловко, перемежая серебристые волны и золистые искры, да сплавила свободные концы вместе. — Протяни руку, дитя.

Хильда немного помедлила, но выполнила указание. Браслет легко замкнулся на запястье, от чего по всей руке распространилось приятное тепло. Звенья сияли, искрились лунным светом, вспыхивали зимним звёздным серебром.

— Теперь ты всегда найдёшь дорогу к желаемому, куда бы тебя ни завели тропы жизни, дитя, — сказала Фрау Хольда и нежно погладила Хильду по волосам. — Иди же, милая, туда, куда столь сильно тянет тебя сердце.

— Спасибо вам.

Снежинки уходили в небо, растворяясь в бездонной синеве. Фрау Хольда развернулась и пошла по воздуху, словно по ступеням, вверх, к тучам, обещающим снегопад, к звёздам, столь же равнодушным к течению времени, как старые боги. Под невесомыми её шагами рождались и умирали бураны. Хильда смотрела ей вслед, пока её фигура не затерялась в звёздном пространстве. И волшебство истаяло вместе с Фрау Хольдой, белые хлопья снова посыпались вниз. Вернулись звуки — весь городской шум, мелодии, льющиеся из открытых магазинов, — а прохожие продолжили свой путь. Лишь браслет, согревавший запястье, напоминал о чуде. О кратком приобщении к неведомому, к таинственному устройству мира, простиравшегося за пределами доступного человеческому взгляду.

Хильда поспешила домой, чтобы рассказать о случившемся. Она сомневалась, что кто-то поверит в такую фантастическую историю, однако впечатления переполняли её. Смех плескался под рёбрами, вырывался широкими улыбками. Улицы проносились перед глазами — залитые золотистыми бликами, полные лениво расползающихся теней, бархатных, как коробка с подарком. Снежинки оседали на ресницах, таяли на раскрасневшихся щеках.

Хильда ворвалась в собственный дом, словно порыв ветра, поднимающего пургу, быстро сбросила шапку, расстегнула пальто и стянула шарф, оставив болтаться его свободные концы.

— Мам! Я… — Она остановилась, когда заметила в гостиной брата, и бросила к нему раньше, чем он успел распахнуть объятия. — Рихард! Ты приехал!

Хильда уткнулась лбом в грудь брата и засмеялась. Нужный путь нашла она, и нужный путь нашли к ней.