Шляпа Хокаге на самом деле весит всего лишь чуть больше, чем самое лёгкое пёрышко. Она опускается на стол почти бесшумно, с едва слышным стуком — не услышишь, если специально не прислушиваться. Но почему-то, когда Какаши смог наконец отгородиться от праздничного гула стенами своего нового рабочего кабинета и снять её, поправляя примятые и слегка влажные от пота волосы, он почувствовал огромное облегчение. Как будто разрушились, рассыпались массивные железные оковы, не дающие двигаться свободно, тянущие вниз, на колени.

Какаши невесомо проводит пальцами по ткани, задерживается взглядом на алеющем ярким пятном иероглифе пламени и отворачивается, криво усмехнувшись.

Вот уж действительно — на воре шапка горит.

За спиной раздаётся негромкий скрип двери, и в кабинет заходит Тензо. Что это именно он, Какаши уверен, даже не оборачиваясь: его выдают четкие, гулко отдающиеся в тишине шаги — упорная попытка избавиться от привычки, оставшейся ещё со службы в Корне, попытка притвориться, что этого этапа в его жизни никогда не было. Такая же, как и облачение Какаши в тесные официальные одежды — слишком явная и совершенно бесполезная.

Впрочем, об этом Какаши предпочитает молчать. Тензо сказал, что он принял верное решение. Значит, так и есть, ведь ещё раньше он принял решение никогда не ставить под сомнение слова Тензо.

— Обживаешься? — он подходит к Какаши и прислоняется бедром к подоконнику, скрестив руки на груди. На лице у него играет по-доброму насмешливая улыбка.

— Тут уютней, чем дома, — фыркает Какаши, пытаясь игриво подколоть в ответ. Он надеется, что это не прозвучало жалко, потому что он так совсем не думает.

— Даже при том, что дома — я?

— Ты и здесь со мной, — нарочито беззаботно пожимает плечами Какаши.

— Но ты не рад, — улыбка сползает с лица Тензо, и теперь он смотрит укоризненно.

Какаши, наоборот, болезненно растягивает губы в улыбке, которая больше похожа на последнюю дамбу перед мощным течением. Напрасно он надеялся утаить что-то от Тензо: за годы знакомства они друг друга так хорошо изучили, что скрыть правду можно только на виду — честно и открыто высказав её.

— Я не могу радоваться, — полностью капитулирует Какаши. Он подаётся вперед, преодолевая расстояние в полшага, и с тяжёлым вздохом опускает голову на плечо Тензо. — Ты же знаешь, это не моя мечта и не моё место. А мне… мне не нужно ничего чужого. Особенно такой ценой.

— Горе ты моё луковое.

Тензо тихо, тепло усмехается, а спустя мгновение лба Какаши нежно, практически бережно касаются горячие губы. Какаши миллион раз сминал их своими в порыве страсти, ласково исцеловывал, переполняясь любовью и благодарностью за разделенную на двоих жизнь, но сейчас — сейчас этот простой по своей сути, гораздо более невинный и ни к чему не обязывающий поцелуй трогает его настолько сильно, что ему кажется, что он заплачет, особенно когда Тензо шепчет вслед поцелую:

— Жители деревни, все, как один, доверили тебе свои жизни. Ты доказал, что способен защитить их, и они пошли за тобой. Ты не представляешь, как я горжусь.

«Нет, это не так. Я не способен— Это ты всегда защищал меня!» — хочется закричать Какаши, но слова застревают внутри, наталкиваясь на внезапное воспоминание, как на мягкий, но беспощадный ответ «Ну и что с того?».

В комнате, несмотря на дневное время, царит полумрак. Черный, слегка расплывающийся из-за мутного взгляда плинтус настолько же равнодушен к скрючившемуся на футоне мальчику, как и сам мальчик — к нему. У мальчика только одни мысли: «Почему я? Чем я заслужил эту жизнь? Она давно мне не принадлежит. Если бы принадлежала, я мог бы что-то изменить, ведь так?»

Внезапный порыв ветра разметает в стороны занавески. Когда он успел открыть окно? Мальчику было бы всё равно, если бы за ветром в помещение не ворвался яркий свет и — глухим шлепком о пол — пакет с торговой маркой местного магазина сладостей. Из-за окна раздаётся радостный голос, постепенно приближаясь и переваливаясь вместе с владельцем через подоконник: «Семпай, я, представляешь — впервые попробовал данго! Я в восторге, просто объедение. Я и тебе захватил, ты просто обязан съесть».

Мальчику хочется огрызнуться. Хочется выплюнуть ядовито, что данго он уже пробовал, и это оказалась самая отвратительная вещь во вселенной. Хочется вышвырнуть и пакет, и незваного гостя, и его радость, которую он не способен разделить, и свет, и всё хорошее, что только отыщет в этой комнате, обратно в окно.

Но он уже не сможет. В тот момент, когда он поворачивается, чтобы сказать что-нибудь, о чём он потом обязательно пожалеет, он проигрывает всухую.

Мальчишка напротив улыбается слишком искренне, и данго слишком вкусные, чтобы их выбрасывать, и в груди теплым комом оседает единственное желание — ответить на подаренные ему чувства, которые, наверное, больше даже, чем любовь, если бы он знал что-то, с ней соразмеримое.

Как подаренный ему поцелуй любящего и гордящегося им человека.

И он отвечает — тем единственным способом, который возможен в этой ситуации:

— Спасибо, Тензо. Я люблю тебя.

— Я знаю, — Тензо кладёт ладонь ему на макушку, поглаживая пальцами колючие волосы. Какаши надеется, что он не обращает внимания на то, что его водолазка на плече стала немного влажной.

А даже если и обращает, ему нечего стыдиться. Самое главное, что его ответ принят — и не в последний раз.