Во сне человек борется со стрессом. Информационный шум, негативные эмоции, переживания, мрачные думы — весь этот губительный шлак, который методично подпиливает внутренний стержень, мозг обрабатывает во время сновидений. Страдающие бессонницей либо от недосыпа люди справляются со всем, бодрствуя, но обычно проблемы отбрасываются. Всегда найдётся нечто более важное, чем психологическое состояние: волокита на работе, поджимающие сроки, болезнь, быт и прочее в таком же духе. Проблемы копятся. Под эмоциональным гнётом стержень трескается, а его обломки острыми краями впиваются в искажённое стрессом сознание. И вот уличные сканеры сообщают в бюро, что появился новый латентный преступник. Он сам виноват, что вовремя не прошел любезно предложенную дронами профилактику; в суете будних дней человек просто не сумел выкроить для этого свободный час.
Гиноза выкраивал. Он стабильно посещал дорогие, и, как выяснится позже, бессмысленные сеансы психотерапии, глотал убийственные дозы антидепрессантов, но психопаспорт продолжал меняться. Незначительно для окружающих и критично для него. Стоило коэффициенту преступности увеличиться на одну жалкую единицу, и Гиноза мрачнел. Болезненный пунктик из-за отца. Инспектор — лицо "Сивиллы", её преданный консул и опорная балка. Инспектор обязан быть образцом для подражания, быть тем самым потолком, к которому стремятся и выше которого не могут прыгнуть. В этом смысле Гиноза безупречен, исправно надевая непроницаемую маску изо льда, чтобы никто не узнал, какие бури случаются в его душе, сокрытые под ледяной коркой.
Никто, кроме Когами.
Для гордости Гинозы это оскорбительно, но для его измученной, изъеденной души — истинный бальзам. Принципиальный, он бы и рад держать сошедшего с верного пути напарника на расстоянии вытянутой руки, но Когами не позволит. Когами понимает. Когами знает его, как никто другой, знает обо всех терзаниях, и потому спокойно сносит и пренебрежение, и хроническое недоверие, и нередкие уличения в возможном предательстве. Гиноза всегда был подозрительным сверх меры, с возрастом это лишь усугубилось. И потому Когами не оставит его наедине с самим собой.
Взгляд тусклых глаз устремлен в одну точку, куда-то в пространство и сквозит тоской. Он хочет уснуть, но не осмеливается. Даже чувствуя спиной надёжное тепло тела, его руки на себе, его размеренное дыхание, щекочущее затылок, — даже сейчас он сомневается в нём. Не потому, что один — исполнитель, а другой — инспектор, но сами отношения кажутся Гинозе зыбкими, несущественными, почти ирреальными. Да и отношения ли?..
Нет, всё полнейший бред. Что он тут делает, зачем? Скинуть бы рывком одеяло, но объятия спящего Когами слишком крепкие. Не получится уйти, не потревожив его и не нарвавшись на докучающие и неудобные вопросы. Гиноза ворочается, собственное состояние его доконало, а разбуженный Шинья что-то бурчит сквозь сон.
— Куда ты собрался? — интересуется он тоном, ясно говорящим, что из постели не выпустит.
— У меня полно работы, — отрывисто отвечает Гиноза и порывается встать с кровати.
— В три часа ночи?
— Я вообще не собирался задерживаться.
— Для этого слишком поздно.
Короткая пауза. Безмолвный поиск одежды на полу и очков на тумбе.
— Гино...
Невыносимо мягкий тон, от которого по ледяной маске расходятся трещины. Гиноза замирает на мгновение, и Когами этим пользуется, разворачивает к себе. Без очков лицо первого в бюро инспектора не выглядит суровым, ночной мрак сглаживает его черты, смягчает. Усталость в потухшем взгляде, раздражение и нетипичная робость провоцируют, Когами находит в темноте его губы, и Гиноза против воли расслабляется в этом тепле.
— Я не прошу доверять мне. Знаю, что бесполезно, — в убаюкивающем шёпоте слышна ласковая улыбка. — Но не уничтожай себя. Не становись таким же.
— Я умею справляться со своими проблемами, — задетая гордость возвращает Гинозу в реальность, он противится и включает начальственный тон. Бесполезный, пока оба в одной постели.
Противостоять напору Когами он не может. Не хочет. Руками и губами тот исцеляет выжженные участки души и с лихвой заполняет все пустоты. Лишних слов не звучит, да в них и нет нужды. Немую поддержку не сующего далеко свой нос Когами Гиноза ощущает как прочную скалу. Пока она есть, он не сорвётся и не утонет. Пока под чёрным льдом, пусть лишь изредка, разливается спасительное тепло, он может двигаться вперёд.
Гиноза ни за что не признается себе и тем более не признается Когами. Ему не хватит сил обдумывать ещё и это. В горячем дыхании он черпает крупицы силы, согретый чужим телом перестаёт анализировать. Все мысли растворяются точно дым, и сатанинская карусель самоедства замирает в темноте среди тихих несмелых стонов.
Они обнимают друг друга так крепко, словно от этого зависит жизнь: один — цепляясь в исступлённом отчаянии, другой — спасая от демонов в холодной глубине.
Рядом с Когами Гиноза сдаётся, пресыщается и устаёт настолько, что, наконец, проваливается в долгожданный сон, забывшись до рассвета. И можно не чувствовать на себе давление обстоятельств, условностей и собственных тревог, разъедающих человеческую суть; можно ненадолго поверить, что в его жизни есть хоть что-то и кто-то помимо работы и сложных отношений с отцом. А утром можно снова надеть привычную для всех личину невозмутимого инспектора, равнодушного стоика, в котором не заподозрят ни тени эмоций. Не заподозрят истерзанный системой разум, который однажды просто не выдержит. Можно просто играть роль.
Настоящее останется только здесь, в этих стенах и в этой постели. Настоящее останется секретом и единственной соломинкой, не дающей сорваться в бездну. Настоящее всегда будет спрятано в самом надёжном тайнике — в памяти Когами.