Последний рубеж

"Не думай, что прошлые заслуги тебе зачтутся, и я тебя пощажу".

Прозвучало циничнее, чем могло бы. Всякая близость обесценилась враз. Горькие воспоминания нагрянули неожиданно, словно непрошеные гости, и теперь предательски расползались ядом по венам. В чёрном зрачке, обрамлённом красной радужкой, плескалась глухая ярость. "Тоби" или "Мадара" — уже не имеет значения, важнее его непоколебимая решимость отправить Конан на тот свет. Её побледневшие губы плотно сжались; в таком случае она заберёт его с собой.

"Предателей не прощают. Тебе ясно?"

Голос стал тише и мягче, превратился в почти нежную издёвку. Яд воспоминаний, сжигающий всё тело и органы, желчью подкатил к горлу. У каждого свои счёты, и чей разум этот яд отравляет сильнее, сказать невозможно. Их общая память раскрылась подобно медвежьему капкану, приглашая одновременно и его, и её, в надежде сомкнуть свои металлические челюсти хоть на чьей-нибудь ноге.

Оба понимали, что их единственный бой станет последним.

Интрижка, возникшая между ними незадолго до появления в Акацки такого персонажа, как "Тоби", с самого начала строилась отнюдь не на светлых чувствах. Даже со временем их зыбкие отношения не получили развития, не успели дать и крохотного ростка, как корни мгновенно сгнили. Возможно, мрачная тоска Конан после смерти Яхико в какой-то момент просто достигла своего предела и немым эхом откликнулась в покалеченной душе человека, называвшего себя Мадарой. Молча, в один миг, без флирта и лукавых взглядов украдкой. Их общая печаль, пусть и на короткое время, стала подобна связующей нити, тянувшейся из зияющей дыры где-то глубоко в сердце одного к сердцу другого. Такой связи трудно подобрать название, особенно если слова не нужны ни ему, ни ей.

Тайком, в тишине, в полумраке. Он редко целовал её сам — чаще отдавал инициативу и уступал нежным прикосновениям, понимая, что ей это нужнее. Они потеряли близких в слишком разном возрасте, и эта разница навсегда определила их чувства к прошлому. Та едва теплящаяся крупица света, что жила в нём самом, похороненная под пеплом ненависти, всегда оставалась больше платонической и не шла в сравнение с более серьёзными, но также канувшими в глубину чувствами Конан. Поэтому он позволял ей сдвигать маску со своего лица, пока широкая повязка плотно закрывала глаза; касаться старых шрамов, губ, зарываться пальцами в густые волосы. В такие моменты ему удавалось забыться и ни о чём ни думать: ни о болезненном прошлом, ни о мрачном настоящем, ни о призрачном будущем. Он мог забыть о том, кем пытается быть сейчас, и существующая реальность переставала казаться абсурдной хотя бы в эти минуты. Иногда он силился позвать её, губы приоткрывались в немом зове, но всякий раз Конан понимала, что застревающее в горле имя принадлежит не ей. Ещё один его шрам, никому не заметный и самый болезненный. Такой же, как у неё.

Они никогда не переступали черту, даже если она чувствовала, до какой степени он её хочет. Словно все их действия ограничивал негласный договор, не позволявший предать память о погибших любимых. Лишь поцелуи и объятия — заходить дальше не имело смысла, как не имело смысла растрачивать себя на бурные эмоции. Люди, какими они в итоге стали, оказались слишком холодны для страстей. Их связь была размеренной и плавной, сдержанность граничила с нежностью, дарившей временное успокоение душе. То нерастраченное тепло, что Конан подавила в себе после пережитой трагедии, понемногу находило выход и вместо Яхико доставалось тому, по чьей вине Яхико погиб. Знай она, что из-за непосредственного участия Тоби товарищи не сумели до них вовремя добраться и предупредить о ловушке, всё обстояло бы совсем иначе. Ей и Нагато не пришлось бы прибегать к помощи этого человека, потому что истинный лидер Акацки оставался бы с ними до сих пор. К счастью или к несчастью, всего этого она не знала и продолжала смотреть на частично скрытое повязкой лицо, неожиданно спокойное и поднятое ей навстречу.

"Ты задержался здесь дольше, чем планировал, Мадара".

"Не называй меня этим именем".

В этом человеке всегда чувствовалась фальшь. "Мадара", "Тоби" — умелые роли, сыгранные без преувеличений талантливым актёром. Лишь наедине с Конан в нём просыпалась некая искренность и проступало что-то настоящее. Возможно, виной странное спокойствие на лице, но медленно касаясь этого лица и приоткрытых губ или скользя ладонями по покатым плечам и ощущая уютное тепло чужого тела, она не могла отделаться от чувства, что видит нечто, не предназначенное ни для чьих глаз.

Размеренные поцелуи затягивались надолго, превращая происходящее в глоток свежего воздуха для обоих. Закрывая глаза, они представляли на месте друг друга совершенно иных людей, а если что-то и сохраняло их связь с реальностью, то лишь запахи. Ей никак не удавалось сопоставить его опасную, подавляющую одним своим присутствием личность, таившую в себе уйму секретов, с тем лёгким и свежим запахом, что исходил от его кожи. Тоби, он же Мадара, должен пахнуть кровью, металлом, влажной землёй. Но он пах летом. Таким, какое характерно для Конохи: с зелёной листвой, полевыми травами и солнцем. От его запаха и беззвучных поцелуев в шею кружилась голова, а по телу разливалась преждевременная истома.

Иногда они просто сидели в молчании, обнявшись. Молчание вообще было характерным для их связи. Чувствовать тепло чужого тела на груди, как волосы и дыхание щекочут кожу — этого более чем достаточно. Порой она сжимала коленями его бедра, будто хотела прижаться ещё ближе, а кончиками пальцев забиралась под высокую горловину и машинально массировала хрупкие позвонки на шее. В тот же миг руки в перчатках оказывались под её майкой и рассеянно гладили по спине, отзываясь на ласку. Неосознанно. Их встречи всегда строго планировались, но всё, что происходило после за закрытыми дверями в сумраке контролю не поддавалось. Нежность и стремление к обоюдному утешению, немое понимание чужой боли оставались искренними.

Расходились они тоже молча. Крепкие и нежные объятия Тоби сменялись грубоватой хваткой, вынуждавшей Конан подняться на ноги. Она никогда не возражала, даже если хотела продлить это мгновение. Молча возвращала маску на место, спокойно встречая пронизывающий взгляд, молча опиралась на его плечи, молча вставала с колен. Небрежно наброшенный плащ с красными облаками бережно укрывал распалённую от поцелуев кожу и вздымавшуюся от глубоких вдохов грудь; пульс всегда учащался, стоило ей вспомнить судорожное дыхание и мелкую дрожь находившегося на пределе Тоби. Сам он озирался в полутьме в поисках собственного плаща, который всякий раз оказывался в руках у Конан. После этого они расставались не сразу и могли ещё подолгу просто стоять рядом. Молча. Случалось, что она тянулась к рыжей маске вновь — в первые несколько встреч он всегда останавливал её руку, заметно напрягаясь, — но лишь затем, чтобы открыть его губы и поцеловать снова. В последний раз. Долго. Подступить к нему вновь, чтобы ощутить его тело своим. Жаль, что в этой маске он мгновенно преображался, становясь "Мадарой", и терял свою невнятную суть, которую показывал исключительно в минуты их уединения.

Стоять друг напротив друга сейчас оказалось до невозможности тошно.

"Акацки основал Яхико".

"Ты лишь приживала".

"Красные облака - "наш" символ правосудия".

Смешно. Смешно, что она действительно во всё это искренне верит. И стало бы ещё смешнее, не всколыхнись так некстати злая ревность при упоминании Яхико. Лишь слабый отголосок, но его достаточно, чтобы также искренне, как прежде желал с ней близости, захотеть теперь эту женщину умертвить.

"Ты — тьма".

Ни больше, ни меньше.

И в этой тьме завянут абсолютно все цветы.