Темно.
Тихо.
В этой тишине различимо только прерывистое дыхание. Она сидит рядом. Аккуратно убирает с его лба взмокшие от холодного, липкого пота волосы, нежно гладит по напряженному лицу и молит всех известных богов о милосердии.
Без четверти два ночи.
Неестественно бледное лицо искажает очередная гримаса боли. Она видит это даже сквозь ночной мрак. Сердце испуганно сжимается, рука вздрагивает. Словно мантру она мысленно твердит слова: всё будет хорошо. В исступлении. Верит в них, хочет верить. Но ему становится хуже.
Пять минут третьего ночи.
Ни единого звука. Ни крика, ни стона. Только дыхание. Она лежит рядом и ласково перебирает его волосы — как заботливая мать. Одаривает теплом, которого он никогда в своей жизни не знал. Надеется, что сумеет перебороть этим болезнь, истязающую его будто демон.
На мгновение он приоткрывает глаза. Кажется, что даже слабое движение век причиняет ему нестерпимую боль. Онемевшая рука плохо слушается — он хочет обнять её, лежащую сейчас рядом, как новый приступ пронзает сердце подобно ножу. Резкие, металлические объятия. Сжимает блузу на её спине и силится вздохнуть.
Двадцать минут третьего.
Сон. Спокойный, исцеляющий. Она осторожно, стараясь не разбудить, обтирает влажным полотенцем его лицо, шею, руки и грудь. Через разбитые окна в комнату врывается свежий ночной ветер, колышет рваный занавес. Угрожающе плывут тени по стене.
Тридцать пять минут.
Очнувшись, он тихо зовет её. Она бережно берёт его ледяные руки в свои горячие от волнения ладони. Господи, до чего же ей страшно. Ничто в этом мире не пугает её так, как его боль. Она смиренно примет собственную смерть, но погибнет от отчаянья, если что-то случится с ним. Глаза застилает слезливая пелена. Она наклоняется — целует его щеки, губы. И твердит, что всё пройдет, всё будет в порядке. Всё будет хорошо.
Через силу он делает вдох.
Закрывает глаза.
Молчит.
Холодные, не слушающиеся пальцы касаются в темноте её лица.
В этом мире нет справедливости и никогда не будет – это она знает наверняка. Не будет и прощения, в особенности, для них. Но она пойдет против мировых устоев, против мирового порядка. Одна.
Потому что теперь, спустя столько лет, настала её очередь защищать его.