Безликий

Вы вечно молитесь своим богам,

И ваши боги всё прощают вам.

Холодный октябрьский вечер. Полусонное забытье.

Мукуро отчаянно кутался в изорванный плед. Свернувшись калачиком на старой прогнившей софе, он дрожал от холода и старался не растерять то немногое тепло, что успел накопить. Ледяной ветер врывался в окна без стёкол и лизал его болезненно-бледные щёки, морозил нос. Перед внутренним взором мальчика мелькали обрывочные картины: пугающие воспоминания, увиденные днём лица, произошедшая неделю назад драка. В этом хаосе, отравлявшем незрелую душу, время от времени возникал образ, который заставлял его сердце болезненно сжиматься от тоски.

Мать.

Во сне её лицо всегда казалось мутным, нечётким, иногда залитым ярким светом. Он узнавал её лишь по тёплым и нежным рукам, по мягкой и любящей улыбке. Эти короткие мгновения — вкрапления истинной радости для него — единственное, что хоть как-то согревало морозными вечерами. Осень в этом году выдалась нестерпимо холодной и ранней.

В дверном проёме показался Кен — жутко хрипящий, изнурённый лающим кашлем и болями в горле — и робко позвал его. Мукуро открыл глаза. Сегодня им с Чикусой предстояло идти на улицы вдвоём.

Он ни разу не подумал, что после побега их троицу скорее всего настигнет именно такая участь, и боялся признаться себе в этом. Побираться на улицах, попрошайничать, ночевать там, где придётся. Если бы они могли остаться в тёплом и надёжном особняке Эстранео; иметь крышу над головой, постель и еду. Но хуже места и представить нельзя. Каждый камень во дворе напоминал о кощунственных процедурах и опытах, которым подвергали беззащитных, не смеющих и не могущих дать никакого отпора детей. Они бы ни за что там не остались, даже уничтожив остатки мафиозного клана. И хотя Мукуро сумел освободить их от прежних страданий, нынешняя участь не стала шагом в новое светлое будущее. Не по годам развитый, рано повзрослевший, он никак не мог отделаться от беспрестанно угнетавших его вины и безысходности. Мукуро твердил себе, что должен от них избавиться, но не мог.

И неизменно — как и всегда, как и каждый день до этого, как и всё жаркое лето — они бродили по многолюдным улицам, заглядывая в лица прохожих заискивающим взглядом и надеясь на подачку. На милостыню. Мукуро всегда становилось тошно, но выбора у них не осталось. Приходилось выживать, даже если это давалось нелегко.

За всё время они не услышали ни единого доброго, сочувствующего или унизительно жалеющего слова, хотя в теперешнем положении радовались бы ему, как наступлению рождественских праздников. Зато часто видели, как взрослые баловали своих детей — по сути таких же, как они: обнимали, целовали, покупали игрушки и сладости, тепло одевали и неизменно любили. А избалованные дети капризно надували щёки и требовали ещё. В такие минуты Мукуро подчинялся разгоравшимся в груди злобе и ревности: он был бы рад любой случайной ласке или улыбке. Этим изнеженным детям не знакомы лишения, нужда, мучительное чувство голода и постоянный страх за свою жизнь. Они ничего не смыслят в жизни.

— Прочь отсюда, оборванцы! — рявкнул продавец, закрывая свой магазин, но даже не удостоил мальчиков взгляда. На них вообще никогда не смотрели, только стыдливо отводили глаза в сторону. И это мучило сильнее всего. Нередко случалось, что не выдерживавший такого холодного равнодушия Кен прямо посреди толпы начинал вызывающе кричать: "Посмотрите на меня!" Чем лишь отталкивал. Как самый бойкий из троицы, он осмеливался высказать вслух то, на что ни у тихого Чикусы, ни даже у Мукуро не хватало духу. Но и они мысленно молили: "Посмотрите же, посмотрите на нас. Не прячьте взгляд. Мы ни в чём не виноваты, мы такие же, как вы. Почему? За что?"

Сегодня Кена с ними не было. Пусть вдвоём, но мальчики робели. Непривычно вдруг оказаться во враждебном и холодном мире без задора Кена. Но Кен болен. Он через силу заставлял себя улыбаться, хрипел несмешные шутки, иногда сквернословил, чему научился столь рано, — Кен всегда старался нарушить убивавшую их детские сердца тишину. А по ночам его лихорадило. Он кашлял так сильно, что казалось, еще чуть-чуть — и из его рта полетят кровавые брызги. Мукуро и Чикуса принесли ему все те немногие тёплые вещи, что им удалось прихватить при побеге из особняка, и те, что нужда заставила искать по помойкам. Но по заброшенному складу, где все они прятались, по-прежнему гуляли ледяные сквозняки, из-за которых и продуло Кена.

Лишённые лекарств, лишённые средств на лекарства, лишённые возможности деньги или лекарства украсть. Мукуро и Чикуса панически боялись, что Кену станет хуже, и тогда понадобится врач. Как со всем этим справиться? Совершенно одни, лишённые малейшей поддержки. Но всё же и Мукуро, и Чикуса, и простуженный Кен сходились во мнении, что каким бы горестным ни было их положение сейчас, оно всяко лучше того, в каком они находились в Семье Эстранео. Ну и пусть, пусть так. Они сбежали из настоящего земного Ада, значит сумеют выкарабкаться и из «этого дерьма», как стал часто выражаться Кен.

Мукуро с Чикусой вернулись ближе к ночи и, встретив полный надежды взгляд Кена, помрачнели. Им ничего не удалось достать: ни монетки, ни медовых леденцов, которые могли бы облегчить другу страдания, ни какой-либо еды. Вновь пришлось засыпать с сосущим чувством голода и осознанием собственной беспомощности, никчёмности и ничтожности.

Ночью Мукуро снова увидел во сне мать, но почти сразу проснулся от холода. Он плотнее закутался в свой рваный плед и пустым взглядом уставился в окутанное полнейшим мраком пространство. Мама. Если бы только она была сейчас тут, рядом с ним, возможно, тогда удары судьбы не казались бы столь горькими. Она защитила бы его, обогрела, обняла. Но она не смогла защитить его от членов их собственной Семьи — не спасла бы и теперь. И всё же в своих мечтах, в своих до поры до времени глупых, детских иллюзиях он находил слабое утешение, цепляясь за подобие жизни из последних сил.

Утром приключилась новая напасть. Испуганный Чикуса первым нашел стонавшего от боли Мукуро, который держался за правый глаз. По щекам Мукуро против воли текли горячие слезы, а глаз он словно пытался выцарапать, выдавить, настолько нестерпимой казалась вновь вспыхнувшая боль. Глаз пылал, будто охваченный огнём, и возрождал в Мукуро тот ужас, что он испытал на операционном столе в подвале особняка. Боль, страх, паника — всё это по-новому овладевало им в моменты приступов. А Чикуса и Кен, забывая о себе, начинали беспомощно метаться вокруг, не зная, как помочь тому, кто спас их. Единственное, что они могли, — удерживать руки Мукуро, который в самом деле намеревался варварским способом избавиться от своего «проклятия».

Первая в их новой жизни зима. Они переживут.

Забредая в пригород и проходя мимо роскошных, богато обставленных и украшенных снаружи домов, они в искушении заглядывали в залитые ослепляющим светом окна в попытках разглядеть, что делается там, в тепле и уюте. И видя других детей и любящие их семьи, тёплые свитера, огонь в камине и аппетитно накрытый стол, острее всего чувствовали себя брошенными на произвол судьбы. Никто в целом мире не желал им помочь. Иногда, когда отчаянье накрывало с головой, им на ум приходило позвонить в дверь и попроситься внутрь, чего они, разумеется, никогда не делали.

Ненависть к людям росла постепенно. К людям, к родному краю, к мафии. Они возненавидели весь мир с его предрассудками, стереотипами и пренебрежением, понимая, что для выживания среди холода и голода, необходимо стать безжалостными и жестокими; ни в чём никому не уступать, не жалеть, как не жалели их. Лишь тогда удастся поднять голову от унизительного дна.

Держаться только друг за друга, ни за кого больше. Вместе им хватит сил — отомстить и заставить мир ответить за всё.