кондратий разлепил глаза оттого, что над ухом нетерпеливо орал рингтон его собственного телефона. ругнувшись под нос и даже не представляя, кто может звонить ему в такую рань, он достал телефон с тумбочки и, даже не глянув на имя абонента, поднял трубку. в динамике — знакомый и даже родной голос, сегодня удивительно весёлый.
— кондраш, доброе утро! не разбудил? — трубецкой явно был как минимум в довольном настроении, чтобы в такой час (стрелка старых часов, оставшихся в комнате едва ли не от ребят, выпустившихся лет пять назад, указывала на половину девятого, и это, между прочим, в субботу!) звонить приятелю и столь радостным голосом задавать столь очевидные вопросы.
— доброе, сергей, доброе, — сдерживая зевок, сонно ответил рылеев, — вообще, если честно, то да, разбудил.
на другом конце трубки раздалось какое-то шебуршение, а затем чуточку виноватый голос:
— прости, дорогой, прости. просто я помню, ты вчера говорил, что не знаешь как провести выходные, и у меня появилась одна идейка… не хотел тебя будить, правда, — кондратий полусонно-полуудивлённо выдохнул. обычно это он в их с трубецким странном недо-любовном пере-дружеском тандеме отвечал за внезапные идеи и всякие активности, но тут видимо матушка вселенная решилась поменять их ролями.
— вещай, — рылеев всё же зевнул и сел в постели, понимая, что уснуть обратно уже не удастся.
— в общем… я, ты, сегодняшний вечер, безлюдный пляж на берегу финского, бутылка хорошего дорогого виски. мысли, мнения?
рылеев помолчал несколько секунд. всё перечисленное трубецким было ему вполне по нраву: он любил и виски, и вечера, и безлюдные пляжи финского залива, и трубецкого он тоже довольно сильно любил… однако предложение товарища было настолько неожиданным (особенно в восемь утра), что требовало хотя бы короткого промежутка времени под размышления поэта.
наконец, очнувшись, он улыбнулся и сказал, постаравшись сделать налёт нежности на свои слова максимально незаметным для абонента на другом конце провода:
— я согласен. во сколько встретимся?
***
трубецкой, как и было оговорено, заехал за молодым представителем филологического факультета филиала вышки в петербурге и заодно новой русской поэзии, в шесть часов вечера. уже за десять минут до этого кондратий стоял у входа в своё общежитие и неспешно курил, поджидая сергея. тот приехал точно вовремя в 18:00 — рылеев безошибочно запомнил его машину. ещё через секунд тридцать трубецкой вышел, нет, прямо-таки выпорхнул из авто и приблизился к кондратию, улыбаясь.
— привет, — первым протянул руку сергей.
— здравствуй, дорогой, — пожал кондратий протянутую ладонь и улыбнулся, зажав в зубах сигарету, своей этой улыбкой, от которой трубецкой попросту сходил с ума.
сергей, как и всегда, одет был в полу-деловом стиле: рубашка в серую клетку, голубые джинсы, серые кеды. казалось бы, ничего необычного, но от этого его стиля неустанно несло каким-то утончённым аристократизмом, который, как и улыбки, как и вообще всё в сергее, вызывал у рылеева какие-то особые чувства, которым поэт упорно отказывался давать хоть какое-то название.
не зря, всё-таки, трубецкого среди их компании прозвали князем — когда они только начали общаться, пестель подметил в приятеле эти его какие-то дворянские замашки и стиль, и тут же метко обозвал сергея князем. тот сначала обижался, негодовал, но одноразовое обзывательство вскоре переросло в настоящую кличку и трубецкой смирился, и даже её полюбил.
расправившись со своим любимым красным лд, кондратий со всей своей уверенностью глянул на друга:
— поехали?
— поехали, — с готовностью ответил князь, — виски и финский залив нас ждать не будут!
рылеев кивнул, улыбаясь, и последовал за трубецким к машине.
уже минут через пять пути в сергеевой инфинити кондратий подумал, что преодоление расстояния от его общаги и до побережья финского рискует стать лучшей частью вечера — хотя, конечно, подсознательно понимал, что это не так. просто трубецкой сразу же включил музыку — плейлист, который они с кондратием как-то составляли один на двоих, — и параллельно с песнями летова и гребенщикова радостно-спокойным голосом рассказывал про то, как его бывший одногруппник, закончив бакалавриат истфака вшэ, ушёл работать тату-мастером в один из видных салонов питера и звал старых товарищей бить у него татухи, вместо того чтобы «просиживать штаны в своей магистратуре».
— серьёзно? так и сказал? — рассмеялся рылеев, отправляя в рот чипсу из купленной трубецким пачки.
— да, прикинь, именно так и сказал! я сам в шоке был. ну тут понятно, на кого намёк, с моей группы я один в магистратуре остался, — трубецкой улыбнулся и, протянув руку, спёр чипсу из пачки в руках кондратия.
разговаривали в основном ни о чём. до выборгского побережья финского залива ехать было около двух часов, так что темы для разговоров в машине рисковали кончиться быстро. а ведь нужно было о чем-то общаться и на самом побережье во время пикника или что они там собирались устраивать. кстати, об этом.
— князь, кстати. как ты собираешься пить и при это возвращаться обратно, так ещё и в ночи?
трубецкой улыбнулся, лёгким движением головы поправляя волосы, и ответил:
— а мы и не будем возвращаться сегодня. я взял палатку и вообще всё необходимое, так что до утра мы с тобой побудем на побережье.
сказать, что кондратий был ошарашен этой новостью — значит, не сказать ничего. он-то думал, они просто посидят часок на пляже, выпьют, полюбуются закатом на море и поедут обратно, но ночёвка у воды финского залива… во-первых, рылеев не особо как-то включал в свои планы ночевать на улице в начале сентября, но это не было так уж и важно, а во вторых… во-вторых, с трубецким явно было что-то не то.
— сергей… с тобой точно всё нормально? обычно тебя без чёткого распланированного регламента, составленного за неделю до события, и из дома было не вытащить, а тут ты так внезапно сам потащил меня бухать на финский и ночевать на его берегу… тебя не подменили? — осторожно поинтересовался рылеев.
трубецкой, услышав это, рассмеялся каким-то металлическим смехом, снова поправил волосы движением головы, и, внезапно посерьёзнев, ответил:
— я просто… осознал сегодня утром кое-что важное… ты поймешь позже. — он вздохнул, всеми силами стараясь не глядеть в сторону поэта, и замолчал.
рылеев подзавис на пару секунд, а затем, придя в себя, кивнул с улыбкой.
— хорошо. кстати, судя по навигатору, нам совсем немного осталось. хочешь, переключу песню?
трубецкой глянул на него и благодарно улыбнулся. до побережья оставалось ехать минут двадцать.
***
приехали ровнёхонько к закату. ужасно хотелось забить на все приготовления, наскоро постелить плед, достать алкоголь с закуской и, устроившись на каменном пляже прямо напротив неба, любоваться этой удивительной гармонией алого-жёлтого-оранжевого цветов и тёмно-синего моря. однако суровая правда жизни не давала даже крохотной возможности насладиться этой романтикой. пока небо ещё было светлым, а парни — трезвыми, нужно было поставить палатку, разложить покрывало, всё приготовить и только потом можно было уже занять почётное место королей одинокого пляжа. в четыре руки управившись со всеми хозяйственными делами за какие-то двадцать минут, сергей с кондратием устроились на намеченном месте — прямо напротив солнца.
трубецкой в суматохе сборов не закинул в багажник стаканы, благодаря чему студенты теперь были обречены пить виски с горла, естественно, не разбавляя — трубецкой вообще отрицал разбавление алкоголя как факт, также, как и отрицал существование водки. зато князь не забыл захватить колонку — и теперь на ней играл всё тот же совместный плейлист.
говорили о чём попало, но теперь уже немного по-другому, не так, как в дороге. там что попало было каким-то будничным и скучным, тут же парни совсем скоро ударились в философию.
спустя примерно дюжину больших глотков, несколько случайных прикосновений рылеева к его пальцам в процессе передачи бутылки и пара его тех самых с-ума-сводящих улыбок, трубецкой уже плыл. и, если его не обманывало под влиянием алкоголя его зрение, рылеев медленно уплывал тоже. сергей из последних сил боролся с желанием прямо здесь кинуться сергею на шею, зацеловать, наговорить всяких там разных слов и не отпускать ни на мгновение.
а кондратию будто бы всё было побоку. он легко поднялся с места и, обернувшись к сергею, проговорил пьяно:
— замечательная играет песня, князь, — улыбнулся поэт и, сделав глоток из протянутой ему бутылки, направился к морю, на ходу снимая лёгкие кеды вместе с носками и подворачивая джинсы.
сергей с ужасно плохо скрываемой нежностью улыбнулся, глядя, как кондратий, двигаясь в такт музыке, бросил обувь на берегу и ступил в воду. тихо взвизгнув в первую секунду, он, однако, не вышел из воды, а повернулся к сергею и заливисто крикнул:
— иди купаться, сергей петрович! вода — просто супер!
трубецкой засмеялся, и, не шевельнувшись даже с места, крикнул в ответ:
— вернись на берег, кондраш! простудишься, кто тебе будет в твою общагу возить лекарства да фрукты?
рылеев ничего не ответил, лишь послушно зашлёпал из воды к пледу, подцепив с земли свою обувь. приблизившись к сергею, он устроился совсем близко к нему и, усмехнувшись, сказал:
— как кто, сергей петрович? ты, разве не так?
и, всё с той же усмешкой-ухмылкой, взъерошил трубецкому волосы и отвернулся, потянувшись к своей сумке за пачкой.
трубецкой не выдерживал.
— кондратий.
— ау? — не оборачиваясь, переспросил поэт, выудив из кучи своего барахла в виде блокнотов, обрывков какой-то бумаги, салфеток и прочего мусора пачку сигарет с укрытой в ней зажигалкой и, обернувшись к сергею, приготовился закурить.
— я в машине сказал, что понял сегодня утром кое-что важное.
— ага, — кивнул рылеев и поднёс зажигалку к сигарете.
— и... вот, это важное, — и, едва выдохнув эти слова, трубецкой с невероятной стремительностью наклонился к поэту, выдернул из его губ пока незажжённую сигарету и, зажмурившись, ткнулся губами в губы рылеева.
— серёжа, — пробормотал поэт и, запоздало осознав, что происходит, ответил на поцелуй.
и тут подействовало всё. виски, опьяняющее море, все накопленные за столько времени чувства по отношению друг к другу, горячее дыхание и попытки высказать всё-всё-всё, не используя слов. и попытки, между прочим, успешные.
несмотря на алкоголь, в памяти рылеева плотно отпечаталось, как после этого первого поцелуя им обоим буквально сорвало башню. не отнимая губ, трубецкой повалил поэта на плед под собой и тут же тёплые руки князя принялись остервенело шарить по всем квадратным сантиметрам тела рылеева, до которых только могли докоснуться. кондратий, собственно, в долгу тоже не оставался — надкусывал губы трубецкого в поцелуе, и, едва оказавшись лежащим на спине, принялся расправляться с пуговицами рубашки сергея.
и уже неважно было, что оставшиеся на дне бутылки пара глотков пролились на покрывало, оттого что рылеев по неосторожности задел её ногой. и совсем было до лампочки на уже, фактически, ночную прохладу, воцарившуюся на берегу. им достаточно было лишь звёздного неба над заливом, перевёрнутого ковша большой медведицы, шёпота медленно набегающих волн, вскруженных голов от виски, разгорячённых тел друг друга, стонов и обжигающего шёпота.
Примечание
вся моя любовь этим мальчикам и этой песне