Ничего, кроме жалости этот кот не вызывал. Мокрый, с грязными, очевидно, после ходьбы по лужам, лапами, некрасиво торчащими клочками шерсти — это от когтей других, более сильных бродяг — да к тому же, самое ужасное, еще и выколотыми каким-то безумцем глазами. Хотя, возможно, это тоже дело все тех же его агрессивных сородичей. Тай не слишком-то разбирался в причинах кошачьей слепоты.
Кэт принесла беднягу буквально минут пять назад, прямо в голых руках, нежно прижимая к себе, от чего ее чудесное теплое платьице совсем испачкалось, а белые кружева на нем посерели и намокли. Ее, это, впрочем, совсем не волновало. Тай тоже никогда не был особым чистоплюем, но тут как-то само заметилось. И почему-то покоробило. Возможно, ему просто стало жалко служанок, мимо которых так аккуратно кралась его названная сестра, чтоб не увидели и не доложили матери, которая строго-настрого запретила излишне доброй дочери таскать найденных и, разумеется, несчастных животных дальше хозяйственных пристроек. Тай вполне мог ее понять. Почему-то доброта Кэт распространялась только на котов, а не на вообще-то такую же несчастную прислугу, которой теперь добавится работы и по оттиранию полов от грязных брызг, и по стирке одежды.
— Это как в детстве, помнишь? — нежно улыбнулась Кэт, не глядя на Тая (и потому не замечая скептичности на его лице) и ласково поглаживая кота по свалявшейся шерстке. — Мы тогда постоянно помогали всяким бездомным зверькам!
— О да, — саркастично усмехнулся Тай, закатив глаза — это был Золотой век всех бродяг внешних кругов!
Десять лет назад Кэт была еще впечатлительнее и ранимее, чем сейчас. И, к тому же, с куда большим количеством свободного времени, а тем более времени, проводимом во внешних кругах — месте обитания подавляющего большинства уличных животных в столице. Так что тогда подкармливание и выхаживание всех, показавшихся ей обиженными жизнью, было их обычным послешкольным занятием. Монеты еще не успевали зазвенеть в ее кармане, а уже были спущены на еду в местных лавочках. Иногда девочка решалась унести недоеденное со стола или даже пронести котят к себе в комнату — конечно же, не без помощи названного братца. Для него это тогда было больше развлечением и очередной шалостью, которую не слишком бы одобрили взрослые, что только разжигало интерес. Но, чего уж кривить душой, и жалости он тогда испытывал порой не меньше сестрицы, просто не так явно демонстрировал.
После их поступления в академии, а затем и попадания во дворец, часто ходить во внешние круги стало не только не статусно — на это, кажется, им обоим в равной степени всегда было наплевать — но и банально некогда. В голове прочно засели мысли поважнее, чем мерзнувшие где-то там животинки. Но изредка Кэт все-таки умудрялась каким-то образом найти таких в средних кругах, где они очень редко, но пробегали. И, сколько бы ей не было лет, не могла пройти мимо.
Тай, в свою очередь, стал куда равнодушнее. Не то, чтобы ему было совсем наплевать — он все еще чувствовал противный скрежет в сердце каждый раз, видя подобную несправедливость. И это даже до сих пор казалось ему несправедливостью: ну почему от чужой безответственности должны страдать самые невинные существа? Просто… в какой-то момент он смирился с этим. Понял, что как бы они ни старались, а всех спасти не смогут: на одного пристроенного придется пять брошенных. А некоторых так и вообще милосерднее было бы добить, чтоб не мучались сами и не плодились дальше. Вот, например, этот слепой кот. Ну куда его теперь? На улицу обратно выпускать — обречь на бессмысленное жалкое существование да все ту же смерть. Пристроить — да тут и здорового орка с два всучишь, а с таким-то подавно никто не захочет возиться. Тай вздохнул.
— …а потом накормим, напоим и пусть поспит в моей комнате, все равно уже поздно, горничные до утра не зайдут, — продолжала ворковать себе под нос Кэт, обращаясь уже не к брату, а куда-то в воздух. Очевидно, мнение Тайсона ее мало интересовало — она-то привыкла, что он всегда потворствует ее маленьким актам милосердия.
— А завтра? Ну, когда тебя, очевидно, выставят на улицу с ним в руках и запретят даже показываться на пороге, пока не избавишься?
Кэт непонимающе взглянула на него.
— Ты чего?.. Ну, конечно же, мы… мы…
— Вот именно, что «мы-мы», Катарина, — фыркнул Тай чуть грубее, чем, наверное следовало. Но то ли противное ощущение бессилия, перемешанное с жалостью и отвращением к несчастному животному так раззадорили его; то ли легкомысленность и недальновидность сестры, которая, очевидно, и сама понимала, что ни выбросить, ни пристроить кота не получится; а смягчаться парень не собирался. В конце концов, они же взрослые люди!
Кэт, поняв, что брат сейчас не в духе, отступила на пару шагов назад, крепче прижав к себе кота, словно защищая.
— Ты же всегда считала себя такой умной-разумной, в отличие от нас, сначала задир-сорванцов, потом разгильдяев и выскочек, а? Но почему-то когда дело доходит до этого, — Тай сделал сильное ударение на последнем слове, так что оно прозвучало как-то презрительно. На самом же деле у него почти сорвался голос, — ты ведешь себя как все те же «глупые дети»: бросаешься в омут, не подумав о будущем. В детстве это было простительно, но сейчас…
Под конец своей небольшой речи он чувствовал себя неоправданно разбитым, в бессилии опустившись на ближайший стул, уронив лицо в ладони; словно внутри него что-то, собранное с таким трудом, вновь развалилось от сущей ерунды. В последние месяцы это превратилось в его обычное состояние: он чувствовал себя таким черствым и циничным, каким никогда в жизни не бывал, но так лишь снаружи выглядели безуспешные попытки собирать «что-то» внутри в единое целое. Не слишком успешные. Теперь он был больше похож на блеклую, огрубевшую версию прошлого себя. А Катарина… просто осталась Катариной. Выросшей, поумневшей, набравшейся какого-никакого опыта, но все еще напоминавшей ту маленькую девочку, какой она была когда-то. И это постоянно проявлялось в таких очевидных мелочах, вроде той же заботы обо всех несчастных… Да не в слепом коте было дело.
Ну, вернее, не совсем. Кот, такой жалкий, напуганный, покалеченный ради непонятно чего и теперь уж точно не имевший шанса на возвращение к нормальной жизни — никто же больше не сумеет вернуть ему глаза — напомнил Таю о том, что… что… о том, о чем он больше никогда не хотел себе напоминать.
А ведь он мог вообще сейчас точь-в-точь походить на этого кота. Если бы ослеп тогда. Но и без этого…
Тай неуверенно поднял глаза на Кэт, уже стыдясь, что сорвался на нее. В самом деле, из-за такой мелочи — и так распаляться. Да он наоборот радоваться должен, что хоть кто-то из них еще не утратил эту детскую способность искренне сопереживать, а не смотреть на все с точки зрения сухой практичности. Тай больше не был уверен, что когда-нибудь так сможет. Что это орково «что-то» никогда больше не соберется. Что даже если он не ослеп, не стал калекой, не умер — боль внутри все равно не пройдет. А если так… то, может, и его милосерднее было бы прикончить.
Он хотел извиниться, но голос больше не слушался.
Кэт тоже молчала, но первоначальный испуг исчез с ее лица. Кот хрипло мяукнул, и она мягко опустила его на пол, все еще не сводя глаз с названного брата, словно пытаясь пробурить в нем дыру. Это был внимательный, изучающий взгляд, в котором читались в основном вопросы и понимание, но закрались и крупицы жалости.
— Ты ведь под конец уже перестал обращаться только ко мне, не так ли? — мягко, почти шепотом спросила она. Тай горько вздохнул и так же тихо согласился. Чистая правда: не только Кэт всегда «бросалась в омут не подумав».
Просто она еще никогда от этого не пострадала.
— Вот в чем дело… — каким-то образом эта фраза получилась у Кэт еще тише. Впрочем, сразу же после она выдохнула, помотала головой, словно отгоняя ненужные мысли и, как ни в чем не бывало, спокойно продолжила болтать о коте. — Значит, я оставлю его у себя пока что. Слепой или нет — а он еще совсем молодой, ну не хоронить же его из-за этого. Не его вина, что жизнь бывает сволочью. Пусть окрепнет, откормится, а там видно будет… может, все-таки где-нибудь ждут добрые руки?
Тай усмехнулся и, наклонившись к растерянному коту, потрепал его по облезлой голове. Тот вздрогнул, поозирался невидящей мордой, и снова оказался у Кэт на руках.
— Я надеюсь, ты все же поможешь мне его отмыть, а? Ну там хоть полотенце подашь… Ну ты же знаешь как обычно с этими котами бывает!
— Ага, давай уже, а то сейчас твои вернутся — и будем отмывать, видимо, у меня, — бросил Тай, следуя за сестрой в ванную. «Ну, у меня, по крайней мере, больше некому запрещать,» — пошутил он про себя, и сам ужаснулся, насколько плохо это звучало. Но, тем не менее, почему-то заставило его рассмеяться. Почти истерически.
— Ты чего? — непонимающе обернулась Кэт, но тоже не смогла сдержать улыбки при виде развеселившегося брата. Даже кот, внезапно, замурлыкал.
— Да так… не бери в голову, — помотал он головой, чтобы избавиться от дурацкой неуместной шутки, при этом вспомнив о кое-чем важном. — И кстати! Чур полы тоже отмываем потом вместе. Все-таки нечего мучать ваших работников.
— Что ж, ладушки, — она пожала плечами, но, перед тем как опять развернуться, внимательно посмотрела на него, притянула поближе и, наклонившись, прошептала: — Даже несмотря на эту боль, ты заслуживаешь быть счастливым.
И Таю очень хотелось в это верить.