— Гриммель заплатил за меч заранее, так что тебе осталось просто забрать его, — кузнец достает клинок с нижних полок и показывает перед тем как отдать.

Острие обжигает глаз, когда его вытаскивают из ножен наполовину. Оно дразнит серебром и сверкает от зимнего солнца, как язык выставленный напоказ но Иккинг не успевает восхититься, как меч прячется обратно. 

— Хорошо, спасибо, — всадник забирает оружие и ещё раз с удовольствием проходится по нему взглядом.

Острие тонкое и изящное, легко лежит в руках, а ручка увенчана резной костью: драконья голова с раскрытой пастью. Сами ножны выполнены из крепкой, вероятно, дорогой чёрной кожи, все швы плотные и крепкие, можно сказать, идеальные. Выглядит как настоящий подарок. Беззубик, стоявший рядом, скучающе нюхает меч, но потом уловив настроение друга радушно урчит. Если Иккингу нравится, то значит ему тоже.

— Иккинг…

— Да?

Парень мигом поднимает глаза на кузница и старается не показывать злости от того, с каким недоверием и отвращением тот смотрит на Беззубика. Ночная фурия отвечает тем же, но даже не скалит зубы, ведь ей запрещено. Наконец-то мужчина отлепляет свой взгляд от дракона и смотрит уже на Иккинга.

— А...Гриммель правда колет тебя ядом?

Всадник замирает вместе с пространством на секунду, но пальцы начинают колоть от желания ударить и горько рассмеяться.

— А ты как думаешь? 

Зелёный, прямой взгляд становится клинком, который бьет мужчину в грудь и заставляет опешить.

— Я просто... Ну, люди говорят, что-

— Что они говорят?

Беззубик также не отводит от человека глаз, не заботясь о том, что тому явно некомфортно.

— Что ты слушаешься Гриммеля по привычке-

— Скажи им, что они ошибаются, — он забирает меч с лязгом и дарит ещё один жестокий взгляд прежде чем рывком развернуться и уйти, как чёрная тень в сопровождении дракона.

Хочется горько рассмеяться и вместе с этим закричать, сбить костяшки на пальцах, разозлиться, но Иккинг молчит. Его рот крепко завязан приказом.

* * *

Люди для него теперь – озлобленные тени, слоняющиеся между домов в молочной зимней дымке. От них исходит шепотом и осуждение, которое Иккинг ощущает своей собственной кожей. Его здесь ненавидят и это правда. Он здесь совсем чужой. И почему? Потому что захотел быть другим? Не захотел убивать? Они никогда его не поймут, даже Гриммель не понимал.

Мужчина отныне часто находит его в лесу: холодном и мрачном, но по-своему успокаивающим в морозном безмолвии. Беззубик или кто-нибудь из смертохватов обязательно находятся с всадником, зачастую он опирается о них, когда сидит на коряге или гладит чешуйчатые морды у своих ног. Здесь нет никого, кто мог бы впитывать взглядом браслеты на его руках или преследовать его шёпотом, и в сознание может проникнуть хотя бы немного спокойствия. 

Гриммель специально хрустит снегом и ветками под сапогами, чтобы предупредить о себе, но Иккинг даже не оборачивается, хотя непременно слышит. Только Беззубик у его ног поднимает уши и голову и смотрит на охотника с прежней злобой.

— Ты знаешь, что я здесь чужой, да? — Иккинг говорит первым, не давая даже возможности раскрыть рот.

Мужчина останавливается совсем рядом, ошеломленный звенящей тишиной леса и тем с какой пустотой в голосе говорил Иккинг. Вмиг стало тяжело и колко на сердце. И в чем его Иккинг не прав?

— Мне не место среди вас, я хочу жить по-другому.

— С драконами?

— Они меня принимали и без яда, — всадник повернул к нему голову и Гриммель ожидал прочитать в его глазах ненависть, увидеть яд смертельнее любого другого, но там таился лишь пепел.

Угли, безнадёжно догорающие прежними чувствами, но обжигающие сердце не хуже свежего пламени. Иккинг отворачивается и жжение в груди утихает. 

— Если я уберу яд, ты останешься? 

Иккинг хочет проглотить ответ, замолкнуть, но не может: 

— Нет.

Это горько для обоих, и Гриммель садится рядом с всадником. Он уже уменьшил дозу яда, которую потребляет Иккинг; слегка приспустил поводок и ослабил хватку на цепи, и теперь проверяет не сорвется ли Иккинг с неё. 

"А если я попробую понять твоё видение, ты простишь меня? Останешься?"

Беззубик выдерживает очень долгий взгляд мужчины на себе, с удивлением замечая, что там нет больше отвращения, только недоверие, подернутое страхом, но обоснованное желанием кое-что проверить. Убедиться в чем-то неизвестном, ранее отрицаемом. Наконец мужчина отворачивается и уходит в свои собственные раздумья. Ведь как-то же Иккинг жил с ними без яда, да? Ведь у него получилось? И ночная фурия кинулась его защищать, закрыла собой от смертельного удара о воду. 

— Ты позволишь мне летать на Беззубике? 

— М? — мужчина возвращается в реальность и оборачивается к всаднику. 

Тот сидит, не двигаясь и можно было бы сказать, что он спокоен, но это было иллюзией: внутри у него всегда вертелась тревога, просто и разум, и тело были истощены, чтобы злиться и дергаться.

— Ты позволишь мне летать на Беззубике?

"И всё же, какое нелепое имя у этого дракона" — думает с укором мужчина, а потом выдыхает:

— Позволю.

Гриммель смотрит с недоверием на ночную фурию, которая ластится и тычется носом в ладони Иккинга, но потом решает, что ничего они сделать не смогут под ядом, и успокаивается. На губах парня можно заметить лёгкую тень улыбки и охотник чувствует облегчение. 

В эту ночь кошмары смазанные и серые, Иккинг не просыпается после них, способный отогнать их в чёрную бездну и спать дальше без тревог.

* * *

Они начинают летать ближе к весне. Снега тают и вместе с теплом к ним приходят грозы. Они тёплые, мраморно-синие и приносящие потоки ветра и мокрой свежести вместе с жирными, белыми молниями. Штормы в море происходят всё чаще и ближе, дожди становятся всё длиннее, и в племени начинается взволнованный шёпот. 

Только Иккинг остаётся спокойным во время гроз: вода хлещет и блестит на его коже и волосах, и в такие секунды (до того как его загонят домой) он особо остро ощущает себя живым. Свободным, с крыльями вместо рук, когда он отпускает седло и расставляет их в стороны. Они парят так вместе, как чёрное гранитное изваяние на фоне набухающего и тяжёлого неба, и всё остальное уже становится не важным. Тучи нагоняют тёплые, шумные и сильные ветра, на которых Беззубик плывет как лодка на волнах, и Иккинг жалеет, что не родился драконом. Деревья влажно шумят под ними, разбегаются люди, но потом приказ бьёт их обоих по голове.

"Возвращаться домой до начала грозы и не летать во время неё."

Это железное правило, которое никому из них нельзя нарушать, иначе Гриммель больше никогда не выпустит их в небо. Его сердце и так каждый раз неспокойно, когда Иккинг уходит летать, и только его счастливая и лёгкая улыбка после полётов уговаривает Гриммеля отпускать их. Когда тучи собираются над островом Гриммель часто выходит на улицу и жадно осматривает небо в поисках знакомой фигуры, а потом ругается, если Иккинг урвал себе лишние минуты и бежит домой под ливнем и блеском молний. Он часто и с беспокойством вытирает Иккинга от лишней воды, поправляет ему волосы и трогает руки проверить не замерзли ли они, на что парень еле заметно улыбается.

— Моя кровь такая же горячая, как и у дракона, я не замерзну в полете!

— Не глупи, Иккинг, ты человек, а не дракон, — мужчина только беззлобно фыркает и прячет улыбку в уголке губ.

— Но небо стало мне вторым домом. 

Охотник смотрит на него и понимает, что это правда. Иккинг никогда не боялся упасть с дракона и никогда не падал, он держался в седле так, словно бы это была обычная лошадь, двигался и дышал, кажется, в одном ритме с ночной фурией. И после каждого полёта он выглядел счастливым, как будто бы сделал глоток свежего воздуха после долгого времени под водой. 

* * *

Его тревожит в поздний час суета на улице и усиливающийся ветер. Сосны скрипят под его напором, а море начинает бесноваться, и Гриммель выходит на улицу в тревоге. Иккинг так и не вернулся, но очень скоро начнётся гроза, а значит яд прикажет ему лететь назад. Мужчина крепко стоит на ногах, несмотря на то что его плащ беснуется, терзаемый ветром, который только и делает, что усиливается. До лица доносятся первые капли, а небо становится совсем тёмным и тяжёлым, как будто бы вытесанным из камня.

"Ну где же ты?"

Он щурится и недовольно поджимает губы, смертохваты рядом встревоженно клокочут и тоже смотрят в облака. Эта буря яростнее предыдущих и на морском горизонте, кажется, уже рождается шторм. Корабли начинают качаться от волн и вихря, люди быстро загоняют скотину и вздрагивают от блеска молний. Прокатывается первый гром, и охотник наконец-то замечает ночную фурию, рывком выпрыгнувшую из туч. 

Беззубик невпопад хлопает крыльями и хвостом, пытаясь удержаться на неспокойных ветрах. Он выглядит таким хрупким, что у мужчины всё сжимается внутри – черная бабочка, беспощадно терзаемая ветром. Снова сверкает молния, оглушает небо белым светом на мгновение, и фурия уже ближе, можно разглядеть точку всадника на ней. Они торопятся, но лететь в таких порывах тяжело, ветер буквально пытается перевернуть дракона. Остальные люди тоже их видят, но потом за новым отблеском ночная фурия теряется.

В следующую секунду происходит сразу две вещи: рыжий всполох огня на кораблях и болезненный вой ночной фурии, падающей вниз, туда, где вспыхнуло пламя.