Цзян Чэн воспалёнными глазами посмотрел на по стеночке буквально пробиравшегося в Павильон Лотосов почтового голубя. Видно было, что голубю нисколько не хочется подходить к главе клана Цзян, но Цзян Чэн поманил его пальцем, поскольку поленился вставать и гоняться за голубем по всему павильону, как делал это в прошлый раз, когда глупая птица осмелилась принести в Пристань Лотоса письмо от Лань Цзинъи, где было сказано, что на каникулы в Юньмэн он выбраться не сможет из-за придирок старого Ланя. Ещё бы голубю не хотелось к нему подходить! Он тогда немало перьев потерял! Вставать Цзян Чэн даже не столько поленился, сколько не решился: голова у него трещала, он провёл несколько бессонных ночей и теперь даже думать о том, чтобы кругами гоняться за голубем по павильону, было больно.
Цзян Чэн вот уже несколько дней ломал голову над подарком для Лань Цзинъи. Это не была какая-то круглая дата и даже не праздник, Цзян Чэн просто посчитал и решил сделать Лань Цзинъи подарок по случаю… двухсот девяноста девяти «совместных культиваций». Цзян Чэн надеялся, что во время каникул доведёт это число до совершенства, но почтовый голубь носил записку за запиской, что Лань Цзинъи приехать в Юньмэн не сможет. Цзян Чэн даже начал подозревать, что всё это отговорки, и тайно послал письмецо племяннику, но и тот принялся в ответной записке ныть, что их гоняют в хвост и в гриву. Тогда Цзян Чэн успокоился.
Цзян Чэн не знал, что подарить Лань Цзинъи. Конечно, лучшим подарком для вечно голодного Ланя были бы свиные рёбрышки с капустой, или жаркое из утки, или гусиные потроха, или мясные булочки. Но Цзян Чэну хотелось соригинальничать и подарить что-то стоящее, чтобы это всегда было при Лань Цзинъи и чтобы он, глядя на это что-то, вспоминал о Цзян Чэне. Но учитывать стоило и строгие правила Гусу Лань, чтобы это что-то не конфисковали. Он уже покупал для Лань Цзинъи чашку, но глупые собаки разбили её, когда гонялись по павильону за котом. Ещё он повязал Лань Цзинъи на палец красную нить, только она была фиолетовая, и, насколько он знал, Лань Цзинъи её носил, а в Облачных Глубинах к ней не особенно придирались. И наконец, Цзян Чэн велел изготовить для Лань Цзинъи колокольчик, какие носили все члены семьи Цзян, но колокольчик ещё не был готов, а подарить его Цзян Чэн собирался не когда-нибудь, а по случаю первой годовщины их трёх поклонов. Подвески, насколько Цзян Чэн знал, в Гусу Лань были разрешены. А вот идей для подарка по случаю двухсот девяноста девяти «совместных культиваций» у Цзян Чэна не было.
Цзян Чэн и без того был злой, не выспавшийся, а тут — опять почтовый голубь!
Почтовый голубь неохотно доковылял до Цзян Чэна, тот схватил его за шею и процедил:
— Если это опять о том, что Цзинъи не сможет приехать, я тебе шею сверну, тупая ты курица!
Голубь был несказанно возмущён, что его обозвали курицей, но понимал, что если курлыкнет от возмущения, то это будет последний курлык в его жизни.
Цзян Чэн развернул записку и прочёл, что по инициативе клана Лань устраивается тройная совместная охота близ Клац-горы, дабы укрепить дружеские связи между кланами и расследовать таинственные исчезновения в тех краях людей. Цзян Чэну нисколько не хотелось участвовать в ночной охоте, он бы послал вместо себя нескольких адептов, но ему пришло в голову, что это шанс повидаться с Лань Цзинъи. «Зелень» наверняка тоже будет участвовать.
Вот с кем бы ему не хотелось встречаться, так это с Вэй Усянем, но тот наверняка присоединится к ночной охоте. Встречаться с Вэй Усянем Цзян Чэну не хотелось по той простой причине, что Вэй Усянь в последнее время зубоскалил по поводу женитьбы Цзян Чэна и не всегда знал меру, а навалять Вэй Усяню по первое число не выходило, потому что где Вэй Усянь, там и Лань Ванцзи.
— Тройная совместная охота, — кисло сказал Цзян Чэн, — вот счастья-то привалило! А подарка всё ещё нет…
Но он написал ответ, что непременно присоединится к ночной охоте, и привязал письмо к лапе почтового голубя. Тот был несказанно рад убраться восвояси и очень надеялся, что в Юньмэн его больше не пошлют. Он даже продумал хитрый план, как избежать очередной встречи с главой клана Цзян: когда зайдёт на посадку в Облачных Глубинах, врежется во что-нибудь и повредит крыло. Пусть другие отдуваются.
А Цзян Чэн опять принялся ломать голову над подарком. До ночной охоты было ещё почти двое суток. Когда он уже решил, что так ничего и не придумает, ему вдруг вспомнилось, что Лань Цзинъи всегда ел палочками, которые ему предлагали на постоялых дворах, поскольку собственных у него не было. Будто бы правилами Гусу Лань запрещено роскошествовать или что-то в этом роде. И в Пристани Лотоса Лань Цзинъи тоже ел теми, что ему давал Цзян Чэн. «А это идея!» — сказал сам себе Цзян Чэн.
Оставшееся до ночной охоты время Цзян Чэн корпел над заготовками для палочек. Он считал, что неплохо управлялся с ножом, и украсил палочки вполне приличным орнаментом, по его мнению, а потом велел их залакировать и высушить, а если они не успеют высохнуть, то он всем в Пристани Лотоса ноги переломает. По счастью, лак на палочках высох к сроку.
И Цзян Чэн отправился на тройную совместную охоту.
Как он и предполагал, Лань Цзинъи тоже принимал участие. Увидев Цзян Чэна, он покраснел. Цзян Чэн решил, что зажмёт Лань Цзинъи где-нибудь в тёмном уголочке, как только представится случай.
И Вэй Усянь тоже был здесь и так громко ржал, что у Цзян Чэна в висках проснулись два дятла и принялись выдалбливать мозг.
— Стихни, — грубовато велел Цзян Чэн Вэй Усяню, а тот вместо ответа попытался всучить Цзян Чэну сосуд с вином. Только вина ещё Цзян Чэну не хватало! У него и так голова раскалывалась. Он отпихнул руку Вэй Усяня и вообще постарался держаться от него подальше. Тишины и покоя — вот чего ему хотелось. И Лань Цзинъи, пожалуй.
Небольшая процессия, состоявшая из «зелени» в неполном составе (Оуян Цзычжэнь ещё не вернулся с каникул в Облачные Глубины), Вэй Усяня и Лань Ванцзи, Цзян Чэна и собаки-оборотня, отправилась к Клац-горе. Ходили слухи, что это гора-людоед, поскольку люди на ней пропадали бесследно.
— А может, разбойники, — сказал Цзян Чэн. — Ночными тварями тут и не пахнет.
— С таким-то перегаром как ночную тварь заметить? — съязвил Вэй Усянь, решивший, что красные глаза и недовольная мина Цзян Чэна — результат дичайшего похмелья.
— Заткнись! — посоветовал Цзян Чэн. — Я, в отличие от одного алкаша с дурными наклонностями, с утра не набираюсь.
Вэй Усянь, который как раз приложился к винишку, едва не подавился от возмущения и завопил:
— Алкаш? Я не алкаш! Так, пьяница-ценитель…
— Убавь громкость, — поморщился Цзян Чэн, опять прижимая ладонь к виску.
— От недотраха у тебя голова болит, если не от похмелья, — со знанием дела объявил Вэй Усянь.
— Вэй Ин, — укоризненно сказал Лань Ванцзи.
— Спасибо вашему старейшине за это, — отозвался Цзян Чэн. Лань Цзинъи покраснел, потому что Цзян Чэн на него покосился при этом.
— Ему от тебя передать, или лично ему благодарность при первой же встрече выразишь? — поинтересовался Вэй Усянь.
— Письмо напишу и с почтовым голубем отправлю, — язвительно сказал Цзян Чэн. Лань Цзинъи покраснел ещё сильнее.
Лань Ванцзи, которому надоело слушать, как они препираются — флиртуют! — взял Вэй Усяня за локоть и повлёк за собой. Тот не сказать, чтобы сопротивлялся.
Чем выше они взбирались на Клац-гору, тем сильнее становились миазмы. Вероятно, это был застарелый дух мертвечины. Вэй Усянь даже пробормотал, что Клац-гора — ну вылитая Луаньцзан!
Дорога между тем превратилась в волчью тропку, камни были острые и коварные, так и норовили попасться под ногу и вывернуть её. Цзинь Лин принялся громко жаловаться на жизнь, всем пришлось остановиться и уговаривать его идти дальше. Цзян Чэн задумчиво повернул кольцо Цзыдяня на пальце. Если бы он вмешался, Цзинь Лин бы впереди всех поскакал, да ещё и с боевой песней.
Никто и опомниться не успел, как гора вдруг клацнула, и все они провалились куда-то вниз, в темноту. Грохот камней вызвал у Цзян Чэна очередной приступ головной боли и тошноты. Он пошарил руками вокруг себя, острые камни больно упирались в ладони, и как-то очень нудно было в щиколотке. «Вывихнул», — мрачно подумал Цзян Чэн, ощупывая ногу. Нужно было бы снять сапог и вправить вывих, темнота ему не помеха, но…
В темноте послышалось хихиканье Вэй Усяня. Цзян Чэн нахмурился. Судя по звукам, происходило там что-то неприличное. А ещё он расслышал, как Лань Цзинъи ойкнул, видимо, наткнувшись на стену или какой-нибудь валун. Цзян Чэн зажёг талисман и убедился, что все его предположения верны. Вэй Усянь сидел верхом на Лань Ванцзи и неприлично ёрзал, при этом не переставая хихикать. А Лань Цзинъи тыкал концом зачехлённого меча в стены. Лань Сычжуя и Цзинь Лина нигде не было видно. Вэй Усянь, ворча, слез с Лань Ванцзи и стал оглядываться по сторонам. Лань Ванцзи тоже поднялся, оправил одеяние и проронил:
— Клац-гора нас поймала.
— Гора-людоед, — кисло сказал Вэй Усянь, кивнув себе под ноги.
Каменистая земля была усеяна человеческими останками разной степени разложения.
— Тьфу! — сплюнул Цзян Чэн, которому тут же припомнилось их с Лань Цзинъи «свидание» в змеиной утробе. Воняло там так же мерзостно, как и в ловушке Клац-горы.
— Нужно выбираться отсюда, — сказал Вэй Усянь деловито.
— Кто тебя главным назначил? — пренебрежительно сказал Цзян Чэн и с вызывающим видом сел на какой-то каменный выступ. На самом деле, стоять было больно, а о том, чтобы куда-то идти, вообще и речи быть не могло. Но он и виду не подал, что с ним что-то не так. Только Лань Цзинъи, смотревший на него во все глаза, заметил, как по лицу Цзян Чэна скользнула болезненная тень.
— Я останусь здесь, — сказал Цзян Чэн. — Глупо терять силы на поиски выхода, которого, может, и нет вовсе. Придёт подмога и…
— Да Клац-гора тебя сто раз переварить успеет и выс… — начал Вэй Усянь.
— Вэй Ин, — ещё укоризненнее прежнего оборвал его Лань Ванцзи, поскольку всем было ясно, что именно собирался Вэй Усянь сказать.
— Ну, как хочешь, — обиделся Вэй Усянь. — А мы пойдём искать выход. Цзинъи, ты с нами?
Лань Цзинъи потупился и пробормотал:
— Я останусь с главой клана Цзян. Если подмога придёт раньше, чем вы отыщете выход, я вас догоню и… Только пометки на стенах не забудь оставлять!
— Не забуду, — ухмыльнулся Вэй Усянь.
Они с Лань Ванцзи исчезли в темноте. Талисман Цзян Чэна тоже погас, он пошарил за пазухой, вытащил ещё один и поджёг.
— Тоже бы с ними пошёл, — буркнул Цзян Чэн, покосившись на Лань Цзинъи. Тот мялся в сторонке, продолжая тыкать мечом в стены, словно проверяя их на прочность. Цзян Чэн предпочёл бы остаться один: ему нужно было вправлять вывих, а делать это при Лань Цзинъи ему не хотелось.
— Я лучше с вами посижу, — сказал Лань Цзинъи сконфуженно и тоже пристроился на каменный выступ, с Цзян Чэном рядом.
«Надо его услать куда-то ненадолго», — подумал Цзян Чэн, чувствуя, как в щиколотке начинают стучать тяжёлые молоты. Если не вправить вывих, нога так распухнет, что и сапог не снимешь.
— Цзинъи… — начал Цзян Чэн.
— Вы ведь ногу при падении повредили, да? — спросил Лань Цзинъи.
— И почему ты такой глазастый! — ругнулся Цзян Чэн.
— Обычные у меня глаза, — обиделся Лань Цзинъи, — я же не корова…
— Откуда ты знаешь, что я ногу вывихнул?
— Вы морщились.
— Может, я от вони морщился? — фыркнул Цзян Чэн. — И вообще у меня голова болит. Может, я от головной боли морщусь?
«Так вы же сами только что сказали, что вывихнули ногу?» — подумал Лань Цзинъи. За язык он Цзян Чэна не тянул. Но об этом говорить вслух явно не стоило.
— С похмелья или от недотраха? — съязвил Лань Цзинъи.
— Поговори мне ещё, паршивец! — возмутился Цзян Чэн и пихнул Лань Цзинъи локтем в бок так, что тот едва не слетел с уступа.
— Вывих вправить надо, — миролюбиво сказал Лань Цзинъи и подёргал Цзян Чэна за рукав. — Точно не перелом?
— Я ноги не ломаю, а ломаю, — ухмыльнулся Цзян Чэн и опять поморщился, что-то прошипев сквозь зубы.
— Ясно, — сказал Лань Цзинъи. — Помочь вам снять сапог?
Цзян Чэн возражать не стал, чувствуя, что если наклонится, то его вытошнит. Лань Цзинъи, нисколько не заботясь, что встал коленями в человеческие останки, принялся тянуть с ноги Цзян Чэна сапог. Тот стиснул зубы и опять зашипел.
— Зацените, — сказал Лань Цзинъи, — не каждый день я с вас сапоги снимаю!
— Хотя это твоя священная обязанность, — отрывисто сказал Цзян Чэн. Ему нужно было отвлечься от боли, а словесная пикировка для этого вполне годилась.
— Чего-чего? — возмутился Лань Цзинъи.
— Мужу сапоги сни… мать твою! — выругался Цзян Чэн.
Лань Цзинъи поставил его ногу себе на колено, а снятый сапог вручил Цзян Чэну:
— Держите. Я вправлю? Не то так распухнет, что сапог надеть не сможете.
— Вправляй, — позволил Цзян Чэн. — И лучше бы тебе уши чем-нибудь заткнуть.
— Да я привычный, — миролюбиво сказал Лань Цзинъи, но, нужно признать, словарный запас он за эти полминуты, что вправлял Цзян Чэну вывих, пополнил весьма ёмкими, хотя и не слишком пристойными выражениями.
— Вы таких в каком кабаке наслушались? — осведомился Лань Цзинъи.
— Полёт собственной фантазии, — сквозь зубы сказал Цзян Чэн.
Лань Цзинъи порылся в рукаве, вытащил полосу ткани и туго перебинтовал щиколотку Цзян Чэна.
— Жалко, у меня с собой лекарственных трав нет, — сокрушённо сказал он, — и холодной воды. Сапог, наверное, пока не стоит обратно натягивать…
Талисман опять погас. Цзян Чэн порылся за пазухой и ничего не нашёл.
— Талисманы, я надеюсь, у тебя с собой есть? — спросил он.
— А как же… — сказал Лань Цзинъи преувеличенно бодрым тоном. — Конечно же, нет.
— Тьфу!
Лань Цзинъи в темноте нашарил каменный уступ и сел на краешек:
— Ну, так-то, какая разница, в темноте или при свете подмоги ждать?
— Ты думаешь, я собираюсь сидеть и ждать подмоги? — насмешливо спросил Цзян Чэн. — Гора нас переварит, пока подмога явится.
— А что тогда делать? Следом за ними идти? — плаксиво спросил Лань Цзинъи. Ему нисколько не хотелось лезть ещё дальше в гору, тем более, ощупью и в темноте.
— Опыт у нас уже есть, — сказал Цзян Чэн, нашарив его плечо и хлопнув по нему. — Из змеиной задницы вылезли, и из горы вылезем.
— Вообще-то не из задницы, а из пасти, — уточнил Лань Цзинъи. — И чтобы из пасти горы вылезти, нужно по скалам вверх карабкаться, а как вы это в полной темноте сделаете? Да ещё с больной ногой?
— Не будь занудой, — сказал Цзян Чэн. — Почему в темноте? Тут полно костей, можно сделать факелы. Просто передохнём немного и…
— Надеюсь, не передохнем, — съязвил Лань Цзинъи.
Цзян Чэн нашарил в темноте его лицо и хорошенько оттянул ему щёку пальцами:
— Поговори мне ещё! Что за нахальство? Заскучал по Цзыдяню? Сиди смирно, дай насладиться моментом.
Лань Цзинъи скептически скорчил рожицу, но в темноте этого всё равно не было видно. Сомнительное наслаждение — сидеть в темноте посреди кучи трупов! Правда, они остались наедине, но обстановка нисколько не располагала к романтике. «Свидания у нас всегда какие-то странные выходят», — подумал Лань Цзинъи: то в брюхе змеи, то вообще в борделе, а вот теперь в утробе горы-людоеда. А ещё он подумал: «Надеюсь, ему в голову не придёт здесь целоваться или что ещё». Лань Цзинъи знал, что супруг у него с прибабахом, чего угодно можно ждать.
Целоваться к нему Цзян Чэн не полез, но руку нащупал и крепко сжал. Лань Цзинъи почувствовал, что краснеет.
— Ну что, — сказал Цзян Чэн после молчания, — отправлять мне старому Ланю ноту протеста или погодить? Это, как ни посмотри, вмешательство в личную жизнь, я бы даже сказал: в интимную. Одними записками сыт не будешь, а кто супружеский долг выполнять будет? Почтовый голубь?
Лань Цзинъи ещё сильнее покраснел. На самом деле он за это время очень по Цзян Чэну соскучился, и по нефритовому и так. Если бы они просто в какую-нибудь яму провалились, Лань Цзинъи бы сам его… того и этого. Но он же не Вэй Усянь — на куче мертвяков утехам предаваться? По звукам, что из глубины горы доносились, понятно было, что они там вовсе не гору на глубину проверяют! Но Цзян Чэн и Лань Цзинъи делали вид, что ничего не слышат.
— Когда выберемся, у меня будет официальный повод в Юньмэн съе… съе-ездить, — споткнулся Лань Цзинъи. — Если притворитесь, что вам вдвое хуже, чем на самом деле, мне придётся, как благопристойному супругу, ухаживать за вашей больной ногой.
— А как неблагопристойному? — фыркнул Цзян Чэн.
— А как неблагопристойному, — не растерялся Лань Цзинъи, — за вашим нефритовым!
— Неплохой расклад, — одобрил Цзян Чэн со смехом. — Тогда, пожалуй, стоит притвориться, что это был перелом, а не вывих. На сколько перелом потянет?
— В нефритовых? — опять съязвил Лань Цзинъи.
— В нефритовых, — парировал Цзян Чэн, — и пару минетов на сдачу. Если прикинуть, что в день выходит по три или четыре раза, то ты ещё с каникул остался мне должен… дай подумать… пятьдесят с хвостиком нефритовых радостей.
— С нефритовым хвостиком, — добавил Лань Цзинъи.
— У кого хвостики, а у кого хвостищи, — сразу же сказал Цзян Чэн. Настроение у него значительно улучшилось. Ему не хватало этих перепалок с Лань Цзинъи, пока они не виделись.
Лань Цзинъи ничего в ответ не придумал, вопрос был исчерпан.
— Ладно, — сказал Цзян Чэн, — найди что-нибудь, что можно использовать, как факел. Нужно выбираться. Чую, эта гора из нас силы тянет.
Лань Цзинъи сказал, что тоже это чувствует, и сполз с уступа, чтобы нашарить в темноте что-нибудь подходящее, но поскользнулся и ухватился за что пришлось.
— Ой, — сконфузился Лань Цзинъи, — я не хотел, я не собирался хвататься за ваш Саньду.
— Новую метафору придумал? — хмыкнул Цзян Чэн. — Это не Саньду был.
— Правда? — удивился Лань Цзинъи. Проверять, так ли это, или Цзян Чэн просто пошутил, он не рискнул.
Каким-то чудом ему удалось разыскать среди костей ветку и соорудить из неё некое подобие факела, намотав на её конец какую-то тряпку.
— А поджечь чем? — спохватился Лань Цзинъи. — Талисманов-то не осталось.
— Если жахнуть по камню Саньду, посыплются искры, — сказал Цзян Чэн.
— Только не перепутайте, — с беспокойством в голосе сказал Лань Цзинъи, — Саньду жахните, а не… кхы…
Повезло, что он поперхнулся и не договорил. Цзыдянь угрожающе замерцал в темноте и погас. Цзян Чэн пропустил эти слова мимо ушей и, приноровившись, несколько раз ударил мечом по камню. Лань Цзинъи с нескольких попыток удалось поджечь импровизированный факел. Цзян Чэн сощурился и заслонил глаза от огня рукой. Лань Цзинъи потыкал факелом в разные стороны, выискивая подходящие выступы, по которым можно забраться вверх. Стены были практически отвесные. Лань Цзинъи покосился на Цзян Чэна. С повреждённой ногой как он сможет по ним взобраться? Тут и со здоровыми-то…
— А давайте так, — сказал Лань Цзинъи преувеличенно бодрым голосом, — я заберусь наверх и спущу вам верёвку.
— Умник, — сказал Цзян Чэн язвительно, — куда ты заберёшься? Смотри. Гора сомкнулась, там и мышь не пролезет. Сначала нужно раздолбать ей пасть.
Лань Цзинъи посветил факелом вверх. Цзян Чэн был прав, гора плотно сомкнула челюсти.
— И как мы её раздолбаем? — спросил Лань Цзинъи.
Цзян Чэн неторопливо натянул сапог, попробовал встать. Лицо его перекосило.
— Больно? — испуганно спросил Лань Цзинъи.
— Терпимо, — ответил Цзян Чэн, разминая пальцы. — Ты лучше в сторонку отойди, не то зашибу ненароком.
Лань Цзинъи дважды просить не нужно было. Он заметил, что Цзыдянь светится всё ярче, и догадался, что собирается сделать Цзян Чэн. Это было безрассудно, поскольку могло вызвать обвал. Но Цзян Чэн был уверен, что сможет проделать вверху дыру подходящего размера, чтобы в неё пролезть или хотя бы протиснуться.
Лань Цзинъи забился в самый дальний угол и заткнул уши пальцами, поскольку полагал, что грохот будет страшный. Цзян Чэн преуспел: проломил вверху приличную дыру и даже не был зашиблен валящимися оттуда камнями. Так, пара царапин, не стоит и упоминания. Он прицелился и захлестнул Цзыдянем торчащий клык горы, подёргал, проверяя на прочность.
— Эй, Цзинъи, ты где? — позвал он.
Лань Цзинъи выбрался из своего укрытия и с опаской посмотрел на Цзыдянь:
— Мне что, по нему лезть?
Цзыдянь искрил.
— Ха, — сказал Цзян Чэн, — посмотрел бы я на это! Можешь, конечно, попробовать. Если хочешь в барбекю превратиться.
— Нет, спасибо, — честно сказал Лань Цзинъи.
Цзян Чэн хохотнул, ухватил Лань Цзинъи за шиворот и велел:
— За меня держись.
Используя Цзыдянь в качестве стропы и упираясь ногами в отвесную стену, Цзян Чэн выбрался наверх, волоча Лань Цзинъи за собой. Нога горела огнём, он давно перестал обращать на это внимание. но выбрались они практически без потерь, не считая несерьёзных царапин и ссадин, полученных ещё во время падения и нескольких — во время подъёма.
Лань Цзинъи повалился на камни ничком и патетически закатил глаза. Даже наполненный миазмами воздух казался свежим и бодрящим, по сравнению с тем, что было в пасти Клац-горы. Цзян Чэн отдышался и сел, упираясь рукой в колено:
— Надо бы взорвать её к Шинсяо.
— Подождите, остальные-то ещё… — испуганно воскликнул Лань Цзинъи.
— Это я вообще говоря, — успокоил его Цзян Чэн.
— А… — сказал Лань Цзинъи и выдохнул.
Цзян Чэн пошарил за пазухой, вытащил палочки для еды и протянул их Лань Цзинъи:
— На.
— Это что? — насторожился Лань Цзинъи.
— Подарок. По случаю нашего двухсот девяноста девятого раза, — сказал Цзян Чэн, ухмыльнувшись.
— По случаю… Да кто по такому случаю подарки дарит! — залился краской Лань Цзинъи.
— Я дарю, — сказал Цзян Чэн. — А вообще, понимаю твоё возмущение. Я тоже думал, что надо бы по случаю трёхсотого, но в Юньмэн ты так и не приехал.
Он окинул взглядом окрестности. Сплошные пустыри, ни одного кустика, ни одного деревца.
«Да, — недовольно подумал он, — всё-таки придётся подождать возвращения в Юньмэн».
Лань Цзинъи, красный как рак, сидел и разглядывал палочки, но как ни разглядывал, так и не понял, что за узор на них был вырезан: то ли рыбы с вылупленными глазами, то ли какие-то гули…
Предполагалось, что это собаки. Цзян Чэн был слишком высокого мнения о своих способностях к резьбе по дереву.