Цинцю поднимается с постели, запахивая нижние одежды, и краем глаза ловит своё отражение в зеркале. Небожители, он выглядит, как жертва изнасилования.
Нет, ну в принципе... Он коротко бросает взгляд через плечо на разворошённую постель, а затем подходит ближе к зеркалу. Право слово, смотреть страшно.
Интереса ради, он распахивает одежды обратно и спускает их на плечи. Всё тело в сине-багровых отметинах не то от пальцев, не то от зубов. В этой мешанине цветов и разобрать-то сложно. Он морщится, проводя подушечками пальцев по собственной шее, вниз, затем через ключицы, вдоль груди и ниже к впалому животу и… У него даже бёдра в следах от чужих зубов. Этот зверь пытался его трахнуть или сожрать?
Закатив глаза, Шэнь Цинцю вновь накидывает одежды на плечи. Внезапно чужие руки обхватывают его талию, крепко сжимая, словно оковы, с той лишь разницей, что оковы хотя бы можно сломать.
– Ну зачем же учитель одевается, когда так красиво смотрится, любуясь собой? – тихий смех над ухом и касание сухих губ к виску. Цинцю вздыхает, расслабляясь, и откидывает голову на чужое плечо, глядя в отражение из-под ресниц и вяло гоняя в голове мысль о том, что ублюдок слишком незаметно появляется. Не только сейчас, а в жизни в целом.
– Чисто гипотетически, ты нормально питаешься? – скептично изогнув бровь, поинтересовался Цинцю, почти даже без сарказма в голосе, и заглянул в глаза чужому отражению, которому, столкнувшись с откровенно детским недоумением на юном лице, снисходительно пояснил:
– Иначе я решительно не могу понять причину, по которой я выгляжу так, будто меня действительно пытался сожрать дикий зверь. – Едкость в голосе заставила мальчишку обиженно поджать губы.
– Учитель, как всегда, слишком жесток к этому ученику. – А затем прижался губами к щеке, кажется, стискивая в объятиях ещё сильнее и заставляя судорожно вдохнуть. – И совершенно несправедлив, будучи таким красивым, что удержаться от естественного желания пометить эту красоту своей становится абсолютно невозможно.
Будь Цзю одной из девок этого мальца, он бы возможно даже повёлся. Но он не. Поэтому пихает наглеца локтем в живот и, высвободившись, под обиженный скулёж поправляет одежды, наконец завязав пояс и хотя бы частично скрыв расписной кошмар на своём теле. А с шеей… даже высокий ворот его ханьфу не справится.
Додумать мысль ему не дают. Проворный зверёныш, не захотев мириться с таким откровенно скотским отношением к своей великой персоне, ловко подхватывает Цинцю под бёдра и тащит в постель.
Дважды животное ошибок не делает, так что на очередной трюк с расслабленностью он уже не поведётся. Проблемный.
Чужие руки проворно пробираются под тонкую ткань одежд, задирая их и лаская повреждённую кожу. В местах, при прикосновении к которым Цинцю откровенно морщится, начинают работать кровяные паразиты, избавляя от боли и стирая следы повреждения. Виноватым себя почувствовал? Нет, вряд ли. Скорее решил понаставить новых.
Повернув голову в сторону, Цинцю закономерно встретился взглядом с собственным отражением. Полураздетый, растрёпанный, с чужим телом между ног и отметинами на коже, он похож на шлюху из борделя. На его вкус, на самую дешёвую шлюху.
За изучением себя, он как-то совершенно забыл об ученике. Грабли, на которые он прыгает с разбегу со скалы каждую секунду своей жизни. Конечно, Бинхэ такой расклад не устроил. Шею опалило горячее дыхание, а затем боль. Ублюдок вгрызся, оставляя ещё след поверх старых.
– Почему учитель смотрит на меня, только когда я причиняю ему боль? – уязвимый взгляд так не вяжется с полыхающей багряным радужкой и тем, как чужие пальцы, цепко впиваются Цинцю в щёки, фиксируя.
Чтобы он не смог больше отвернуться.
Закрывать глаза будет новой ошибкой, поэтому Цинцю выдерживает прямой взгляд. Бинхэ, привыкший, что большего не добьётся, научился удовлетворяться малым, так что, убедившись, что внимание учителя полностью сосредоточено на нём, вернулся к вылизыванию шеи и ощупыванию его задницы своими обжигающе горячими ладонями.
А через мгновение уже скользит ниже, внимательно наблюдая за тем, чтобы Цинцю не вздумал отвернуться, и устраивается между бёдер. Обманчиво нежно ведёт по коже, лаская мозолистыми подушечками пальцев оставшиеся незначительные следы, и тянет губы в лукавой улыбке. От этого по позвоночнику мурашки бегут. Стрельнув игривым, таким мальчишеским, взглядом, Бинхэ одним плавным движением вбирает в рот член. Цинцю удивлённо выдыхает. Чужой рот горячий, влажный, язык слишком умело ласкает плоть. Вопросов о возможности нахождения в чужой постели других мужчин становится значительно меньше. Пусть Цинцю в гареме и видел только женщин, кто знает, как и с кем ещё развлекался пацан, пока не решил оккупировать собой его жизнь.
Внизу скапливается томительное тепло, а член во влажной глубине чужого рта начинает наливаться кровью. Цинцю не делает из этого трагедию, это всё равно произошло бы, даже будь он действительно против. Кровяные паразиты, чтоб их.
Бинхэ начинает двигать головой и… О, ладно, пожалуй он простит ублюдку изуродованную шею, если он не будет останавливаться. Судя по довольному гулу, мысль Цинцю выразил вслух. Что ж.
Он опускает руку на чужую лохматую макушку и вплетает пальцы в удивительно мягкие волосы, - каждый раз поразительные ощущения. Изо рта вырывается шумное дыхание вперемешку со стонами. Бинхэ ускоряет движение, явно задавшись какой-то целью. Его губы, растянутые вокруг члена, красиво покраснели и припухли. Сволочь. Даже отсасывая, выглядит так, как ни одна девка в тёплом павильоне не умеет.
Красивый, зараза.
Внизу живота удовольствие скручивается тугой пружиной, и Цинцю настойчиво прижимает чужую голову ближе, толкаясь бёдрами в погоне за оргазмом. Он никогда не был вынослив в постели. Особенно в сравнении с Ло Бинхэ. Тот самодовольно брал это на свой счёт, а Цинцю просто решил не разочаровывать мальчишку хотя бы в этом аспекте.
В чужой рот он кончает с глухим стоном, видимо, делая этим животному какой-то небывалый подарок. Бинхэ с жадностью вылизывает то, что упустил, и проходится языком по собственным распухшим губам, собирая белёсые капли. Но даже истома, растекшаяся по телу Цинцю и сделавшая его вялым и ленивым, не мешает предугадать порыв зверёныша: прежде чем тот полез целоваться, Цинцю крепко зажимает его голову своими бёдрами. Одно неверное движение, и он свернёт кое-чью шею. Зверёныш обиженно фыркает, но послушно смиреет, тепло обнимая руками бёдра и настойчиво прожигая взглядом дыру.
Цинцю едко улыбается.