А ещё у меня с понедельника начинается аккредитация, поэтому не теряйте, пожалуйста, все продолжения после неё.
И помолитесь за меня, пожалуйста т.т
Ему скучно.
Цинцю лежит на постели, разглядывая потолок, и не знает, чем себя занять. Он перечитал все, до чего смог дотянуться, а все остальное вызывало только глухое раздражение. Даже к гуциню прикасаться тошно.
Он опускает взгляд перед собой и натыкается на чужую расцарапанную его же стараниями спину.
Звереныш, наконец, соизволил заняться государственными делами. Какая неожиданность. И жалость. Ведь теперь, кажется, очередь Цинцю играть в тяни-толкай и не давать ему работать. Надо же ему когда-то мстить за все те дни, когда щенок мешал ему самому.
Цинцю вытягивает ногу и касается подушечками пальцев чужой спины. Бледность собственной кожи так контрастирует с чужим загаром, что Цинцю откровенно удивляется. Он как-то никогда не обращал внимания, насколько на самом деле бледный.
Звереныш дёргается, но упорно продолжает что-то помечать в бумажках. В Цинцю поднимается азарт. Он придвигается немного ближе, не обращая внимания на задравшийся на грани приличия спальный халат, - чего там зверь не видел - и теперь уже обеими ступнями упирается в крепкую спину. Играюче ведёт вниз, лаская невесомым прикосновением, и упирается в кромку штанов.
Цинцю недовольно поджимает губы. Он прекрасно чувствует напряжение мальчишки, но тот смеет его игнорировать? Это неприятно бьёт по самолюбию, и Цинцю в мелочной мстительнсти резко толкает ступней между лопаток. Зверь дёргается вперёд от неожиданности, шипит и явно ставит кляксу. То-то же.
А затем разворачивается и щурит сверкающие алым глаза:
- Учитель чего-то хочет от этого ученика? - вопреки недовольному выражению лица, голос звучит игриво.
Цинцю усмехается, почти кокетливо глядя из-под ресниц, и слегка наклоняет сжатые вместе колени в сторону, открывая чужому взгляду бедро.
- Мне скучно. Развлеки меня. - Он ласково ведёт пальцами по коже бедра и подцепляет и без того задравшуюся ткань, чтобы соблазнительно обнажить ещё больше кожи под чужой голодный взгляд. Зверь ожидаемо сглатывает, внимательно следя за дразнящим движением. А вот это льстит. Чужой голод и внимание отзываются приятным теплом внизу живота, оседая ненавязчивым напряжением в паху.
За время их отношений, Цинцю слишком привык к телесной ласке. Звереныш действительно оказался хорошим любовником с отличным пониманием того, что нужно Цинцю даже лучше него самого. Поначалу это злило и нервировало: тело предательски отзывалось на каждое прикосновение, пока мозг метался в непонимании. Спустя какое-то время Цинцю вошёл во вкус. Возможно, даже слишком, раз тело так легко отзывается на чужое желание собственным.
Зверь разворачивается полностью, опускаясь коленями на постель, и ловко перехватывает щиколотки, подтягивая к себе и закидывая ноги на плечо. Склоняется почти вплотную, вынуждая сложиться пополам, и прижимается губами к его, сцеловывая сорвавшийся вздох.
- Учителю стоит разобраться в самом себе, - щенок очаровательно дуется, даже не думая отстраняться. - Словно кот: то гонишь от себя, то соблазняешь. Этот ученик буквально теряется, как ему угадывать настроение учителя. - Он мягко трется кончиком носа о щеку, строя из себя самого несправедливо обиженного ребёнка, но Цинцю видит тлеющие угли желания в его глазах. Зараза.
- А иначе тебе со мной станет скучно. - Цинцю хмыкает, прикрыв глаза, и запрокидывает голову, подставляя шею под чужой жаждущий рот. Ло Бинхэ влажно вылизывает кожу, дразняще прикусывая, и трется всем лицом, - действительно щенок - спускается ниже, аккуратно сдвигая ворот и обнажая грудь и начавшие твердеть от внезапной прохлады соски. Голодно оглядывает, будто впервые, и припадает ртом, жадно всасывая каждый по очереди. Это всегда кажется таким глупым, ведь Цинцю не женщина, молока зверь все равно не добьётся, а сам он в этом месте не особо чувствителен. Но сколько бы он об этом не говорил, зверь все равно упорно продолжает это делать, мучая кожу до покраснения. Если это чудовище чего-то хочет, его не сможет остановить даже армия, что уж говорить о Цзю.
Звереныш лезет под халат, оглаживая горячими ладонями кожу, но не спешит его снимать - он всегда говорил, что полураздетым Цинцю выглядит гораздо сексуальнее, - ласкает поясницу и бока, и, наконец, сжимает пальцами ягодицы, утробно рыча. От звука дрожь прокатывается по позвоночнику, и Цинцю облизывает пересохшие губы. Ему нравится.
Бинхэ отрывается от груди и облизывается, улыбаясь. И в этой улыбке столько обещания, что Цинцю невольно сглатывает. Хитрец специально устроил его в таком положении, чтобы у Цинцю не было рычагов давления и он не мог двигаться самостоятельно. Не то, чтобы он был против. Как оказалось, отдаваться, не пытаясь контролировать каждую секунду процесса невероятно приятное занятие. Но он все равно потом припомнит.
Чужие пальцы легко проникают внутрь, оглаживая растянутые мышцы, - они трахались несколько часов назад - но Бинхэ все равно добавляет масла, быстро нашаривая бутылёк на постели. Пальцы, пожалуй, вообще отдельная тема: у звереныша они длинные, крепкие, что впрочем не лишает их внешней изящности, но самое главное они очень талантливые.
Пока искорки удовольствия, подаренного этими самыми пальцами, заставляют Цинцю цепляться за простынь, кусая губы, он чувствует, как влажнеет не до конца съехавшая ткань, пачкаемая собственным возбуждением. Он хочет больше. И получает.
Бинхэ настолько хорошо выучил язык тела Цинцю, что слова ему не требуются. Он сам знает, когда и где ему следует применить пальцы, язык или свой член. И от этого знания в груди разливается неуместное тепло.
Пальцы сменяются членом, и это каждый раз непередаваемый опыт. Проникновение всегда такое мучительное, даже с должной подготовкой и кровяными паразитами. Головка крупная, даже смазанная дополнительно маслом, с трудом проталкивается внутрь, вызывая желание ещё больше сжаться, но тогда они совсем ни к чему не придут. Поза неудобная конкретно из-за размеров зверя, но он упрям, а у Цинцю высокий болевой порог, демонические паразиты в крови и бесконечное число ночей в объятиях звереныша за плечами. Он всегда справляется. Проще всего отвлекаться на чужое лицо: Бинхэ сосредоточенно хмурит брови, трепеща по-девичьи длинными ресницами, прикусывает пухлую нижнюю губу, и пот от напряжения катится по его виску. Хочется слизать. Звереныш вызывает в нем какие-то странные желания.
Наконец, он с облегчением чувствует, как чужие бедра упираются в его ягодицы, и благодарно стонет. Как обычно, он старается игнорировать собственное напряжение, сосредотачиваясь на чужих эмоциях, но теперь чувствует, насколько сводит пальцы от того, как он цеплялся за простыни, напряжение мышц и собственный пот, теперь холодящий разгоряченную кожу. Бинхэ голодно прослеживает капли на шее и, не стесняясь, слизывает, обдавая кожу горячим дыханием. А затем двигается. Размашисто, глубоко и ритмично. Так, как нужно.
Цинцю уже давно потерял смысл сдерживать собственный голос в постели, особенно осознав, насколько мальчишка восторженно к этому относится, вот и сейчас не сдерживает, отзываясь стоном удовольствия на каждый толчок.
Ему душно, жарко, он переполнен, но ему так хорошо. Глаза закатываются, и он жмурится, упуская возможность увидеть лицо Бинхэ, что так внимательно наблюдает, стараясь уловить хоть отголосок дискомфорта до того, как это испортит им процесс.
Если бы Цинцю был действительно внимателен, он бы знал об этом очаровательном жесте заботы, но Бинхэ всегда старается достаточно хорошо, чтобы не дать ему эту возможность. В конце концов, он имеет право на свои маленькие секреты.
Бинхэ меняет темп, удерживая бедра обеими руками, и прижимается губами к коленке. Влажно проходится языком по коже, затем прикусывает, заставляя вздрогнуть, и снова скользит губами. Ему так нравится. Нравится гладкость кожи, отзывчивое тело, удовольствие, отражающееся на любимом лице. Он так жаден до этого, что хотел бы просто поглотить учителя целиком и без остатка, и это даже не влияние Синьмо. Он поддаётся этой мысли, наклоняется вперёд, вновь сгибая Цинцю пополам, и мягко кусает подставленную шею. На коже учителя и так нет места, которое не пометил бы Бинхэ своим.
Удовольствие такое тягучее, разливается мягкими волнами по телу, и ему не хочется это заканчивать. В учителе слишком хорошо и приятно находиться. Откровенно говоря, если бы не характер и непоколебимость учителя во многих вопросах, Бинхэ вообще из него не выходил бы. Его такое вполне устраивает. Но Цинцю слишком непреклонен, поэтому Бинхэ остаётся лишь наслаждаться во время их телесной близости. И ему мало, даже если это случается несколько раз за день. Ему и сейчас несправедливо мало.
Прав был учитель, называя его жадным зверем. Он действительно именно такой.
Цинцю кончает, так и не прикоснувшись к себе, ведомый удовольствием, сладкой патокой оседающим в костях. Он чувствует себя сонным и ленивым, но зверь ещё не закончил.
И в ближайшие часы явно не планирует.