Антону нравится кровь, и это в какой-то степени даже логично, потому что он вампир — он буквально не может без неё жить.
Правда, нравится она ему не только на вкус.
Шастуну до сбитого дыхания нравится, как она выглядит на нём: на его руках, на его груди и, конечно же, на его лице.
Он, если честно, не замечает, в какой именно момент это происходит — просто однажды Антон начинает специально пить Арсову кровь неаккуратно, не боясь замараться, чтобы область вокруг его рта была такого же притягательного бордового цвета, чтобы ощущать кожей её восхитительную температуру, которая, к невероятному шастовскому сожалению, падает слишком быстро, чтобы капли крови скатывались по подбородку — Антону нравилось их вытирать, размазывая жидкость по лицу лишь сильнее — и чтобы Арсений, ласково называя его «поросёй», отправлял его в ванную, дабы тот умылся.
И Антон уходил, но не спешил смывать с лица это бордовое великолепие: он рассматривал себя в Арсовой крови подолгу, собирал подушечками пальцев оставшиеся под губой капли и вёл по лицу продолговатые неровные линии.
Если провести окровавленным пальцем под глазами, как делают индейцы, то радужка на фоне красной полосы начнёт чуть ли не светиться зелёным — слишком ярким на её фоне.
Шастун в те моменты взгляд от себя отвести не мог, смотря в зеркало словно заворожённый и дыша с перебоями через приоткрытый рот.
Слишком грязно, слишком привлекательно, слишком красиво и почему-то до безумия заводит.
Антон хочет увидеть Арсения в крови — и это, естественно, не в том смысле, где тот на грани жизни и смерти лежит у него на руках и истекает кровью. Шастун ни за что не позволит своему мужчине оказаться в такой ситуации, только через его труп кто-то посмеет навредить Попову, но, если рискнёт, сам быстрее трупом и окажется.
У них с Арсом уже был уговор: никаких убийств, но в случае, если жизни или хотя бы благополучию любви всей его жизни (да, вот такой каламбур), его драгоценного соулмейта, его обожаемого Арсения будет кто-нибудь угрожать, Шастуну будет плевать на какие-то там уговоры, он будет действовать на инстинктах, защищая своего партнёра любой ценой.
Но мы, кажется, немного отошли от темы.
Так вот, кровь на Арсении.
И Антон точно так же не знает, в какой конкретно момент это навязчивое желание поселилось в его вампирской душе.
Наверное, это произошло в тот момент, когда Арсений, открывая банку сгущёнки, каким-то образом умудрился пораниться о крышку. Он тогда сразу же поднёс палец к губам, слизывая обильно выступающую красную кровь, и в мгновение оказавшийся рядом Антон его случайно напугал, из-за чего Попов предсказуемо дёрнулся.
Окровавленный палец неаккуратно мажет по коже над верхней губой — короткая щетина неприятно колет ещё сильнее открытую ранку, и Арсений, поморщившись, шипит коротко, а Шастун неотрывно смотрит на красный ещё мокрый след от крови, ощущая, как по спине неприятно ползут мурашки, а сердце начинает биться в груди ещё сильнее, чем в моменты, когда он смотрит на ту же картину в ванной, но с собой в главной роли.
Антон лижет подушечку большого пальца и стирает кровавый след с Арсовой кожи, слизывает его кровь, а после мягко перенимает руку с повреждённым пальцем и так же, как его мужчина совсем недавно, подносит его ко рту, собирая языком тёплую жидкость.
Шастун, на несколько секунд отрываясь от его пальца, бубнит, что тот слишком не аккуратный — вдруг заразу какую-то занёс, а Арсений, подходя ближе и прижимаясь к его торсу своим, целует Антона в лоб и благодарит непонятно за что.
Сильнее это желание укрепилось в нём, когда вновь неаккуратно пивший кровь Шастун отстранился от Арсовой шеи и, забывшись, полез целоваться. Он прижимается к губам своего мужчины, пачкая того его же кровью, но не проходит и секунды, как Арсений, упираясь обеими ладонями Антону в грудь, отстраняется и смотрит на партнёра непонимающе:
— Шаст, Шаст, Шаст, ты чего? Ты в крови, забыл? — испачканный Арс улыбается коротко, а в глазах его плещется всеобъемлющая нежность. — Иди умойся и будем целоваться, сколько пожелаешь.
А Антон будто вообще не в состоянии сдвинуться с места — он смотрит на рот Попова, на рот со следом от кровавого поцелуя поверх неярких розоватых губ (Шастун предпринял попытку его поцеловать с лёгким наклоном головы, а потому и сам след отпечатался чуть по диагонали); Антон видит, что Арсений что-то говорит, но он словно разучился распознавать слова и понимать их смысл, что доносятся до него слишком приглушённо, несмотря на то что Попов — вот он, рядом, всего в нескольких сантиметрах.
Антон прямо сейчас больше всего на свете хочет податься вперёд и оставить ещё несколько поцелуев так, чтобы его мокрые от Арсовой крови губы оставили свой след на его скулах, на веках и на лбу, но вместо этого он может лишь нервно дышать через невольно приоткрывшийся рот и заворожённо смотреть на кровяной отпечаток поверх рта Попова.
Тот, кажется, ему ещё что-то говорит, но Шастун, словно находясь под толщей воды, снова не слышит, но после — Арсений хлопает его по бедру, вынуждая с него подняться (во время того, как Антон пьёт арсеньевскую кровь, он всё время сидит на его бёдрах, когда его мужчина в свою очередь сидит на кровати, подставляя шею с пульсирующей на ней артерией и скрещивая руки за Шастовой спиной), и, цепляясь за его руку своей, ведёт своего поросёнка в ванную.
Антон отмирает, только когда Арсений включает воду, чтобы первым делом умыться самому, и хлопает глазами, осознавая, насколько же сильно кровь на лице Попова выбила его из реальности.
А если бы Арс ответил на поцелуй?
Антон сжимает опущенную руку в кулак и с силой закрывает глаза. Блядский боже, как же сложно дышать нормально.
Шастун вздрагивает, когда к коже над губой прижимается тёплый ватный диск, — Арсений решил проявить заботу, которая по отношению к Антону для него вовсе не редкость.
Попов будто бы неосознанно сразу же касается Антонового левого плеча в попытке успокоить встрепенувшегося Шаста и заглядывает в глаза обеспокоенно:
— Тише, тише, ты чего? — склоняет голову в сторону и изгибает брови — волнуется. — Ты в порядке?
О-ох, нет. Точно нет. Антон не в порядке.
Он буквально не может и слова произнести, потому что даже не знает, как об этом можно сказать Арсению, если, судя по тому, как тот отшатнулся, когда Шастун его поцеловал, Попову такая херня вряд ли понравится.
Арсений ещё несколько секунд пристально смотрит Антону, старательно отводящему взгляд, в глаза, бегая с одного на другой и обратно, но потом, больше ничего не говоря, мочит ватку, смывая с неё кровь так, чтобы красного на ней почти не осталось, и продолжает вытирать Шастово лицо, пока тот так и продолжает молча тупить взгляд в раковину; следит краем зрения за тем, как вода смывает в трубу горячо любимую им жидкость, забирая её цвет и её саму безвозвратно.
Слишком быстро.
Антон не насмотрелся — он в этот раз вообще на себя в зеркало не смотрел.
Арсений некоторое время мягкими движениями отмывает лицо любимого от своей же крови, проводит последний раз влажной ваткой под пухлой Шастовой губой, слегка ту оттягивая в сторону, — кожа уже чистая, а это лишь завершающий штрих. Попов чмокает Антона в мишень в виде родинки на кончике носа и обнимает его, пока тот скованно и больше на автомате приобнимает его в ответ.
— Анто-ош, — негромко зовёт его Арсений, укладывая голову тому на плечо и утыкаясь кончиком кнопочного носа в тёплую Антонову шею. — Что случилось, малыш? Ты чего такой?
Антон никогда не перестанет умилённо улыбаться оттого, что Арсений его, вампира, который на несколько сотен лет его старше и даже по росту выше, называет малышом (так и сейчас, несмотря на туманное состояние, уголки Шастовых губ дёргаются в недоулыбке), но он нагло соврёт, если скажет, что ему это не нравится. Сам Шастун нередко обращается к Арсу таким родным, как и сам Арсений для него, впрочем-то, «мой маленький», но чаще — «мой хороший».
И всё-таки Попов его состояние чувствует как никто другой в этом мире и сразу понимает, что с Антоном что-то не так — божественная связь соулмейтов, видимо, даёт о себе знать; Арса нестерпимо тянет разобраться в ситуации, поговорить словами через рот, потому что он практически сразу же сам начинает тревожиться и накручивать себя — такое состояние оба ненавидят максимально, а потому при малейшем дискомфорте стараются обсуждать волнующее с партнёром.
Но они всё же люди (хоть один из них и вампир), которым свойственно тупить и отчего-то бояться рассказать самому близкому и любимому человеку о дурацком кинке на кровь.
Арсений протискивает ногу меж антоновских и делает шаг назад, прижимая своего мужчину к бортику ванной и заставляя туда сесть; кладя руки на Шастовы скулы, поднимает его голову и заглядывает мягко в травянистые глаза с настойчивым вопросом. Антон вдыхает через нос и дыхание задерживает, прикрывая глаза. Арс с Антоновых щёк перемещает руки на его затылок, зарываясь пальцами в пышные и столь им любимые кудряшки, и чешет ласково кожу головы.
— Антон… — начинает Попов, ставя перед собой вполне чёткую цель: докопаться до того, что гложет его любовь, но Шастун перебивает:
— Мне нравится, как выглядит кровь на моём лице, и мне хочется увидеть её на твоём, — быстро выпаливает он, распахивая глаза и безошибочно находя арсеньевские, что округляются слегка — видимо, от удивления. — И не только на лице — на теле тоже, — Антон невольно изгибает брови и смотрит с неким испугом на очевидно опешившего Арсения снизу вверх.
Руки Попова в его волосах замирают, а сам мужчина хмурится.
Сейчас Шастун и вправду ощущает себя каким-то неразумным малышом, и ему на секунду кажется, что Арс назовёт его больным извращенцем, но это ощущение быстро проходит: если полтора года назад, когда Антон ещё убивал людей, тот согласился сходить с ним на несколько свиданий и вообще смог в него влюбиться (да, на это в какой-то степени повлияло их соулмейтство и то, как они оба трепетно к этому относились и относятся до сих пор, но решение вступить в отношения Арсений принимал не так быстро, вдумчиво и осознанно), то и сейчас такого точно не произойдёт.
И всё же Антону стрёмно оттого, что он не знает, какую реакцию, кроме, естественно, ахуя, это его откровение вызвало в Арсении.
Хотя, если размышлять, максимум, что может прям такого произойти — это то, что Попов просто скажет, что не готов к подобного рода экспириенсу, и Шастун же тогда вообще настаивать не будет, потому что всё, что происходит в их отношениях, происходит по взаимному согласию, а главное — желанию.
И чего он тогда нервничает, блять?
— Так, — Арс приподнимает брови и смотрит куда-то Антону мимо уха. — Хорошо, — кивает задумчиво больше самому себе, чем Шасту. — А как ты… — заминается на секунду. — Чего ты конкретно хочешь?
Шастун ухватил себе самого лучшего, понимающего и принимающего мужика на свете, которого он пиздец как любит и которому прямо в этот момент хочет в тысячный раз признаться в этом, а после — нырнуть головой под футболку и расцеловать его живот и солнечное сплетение, усыпанные родинками, будто звёздами, но вместо этого Антон лишь улыбается тому, что Арсений не возражает вовсе и так серьёзно интересуется тем, что именно он от него хочет, и это так…
Антон его просто очень сильно любит — по-другому описать его чувства сейчас невозможно. Любит и испытывает огромную благодарность.
— Хочу тебя испачкать в следующий раз. Если позволишь, — лёгкий наклон головы вбок и еле заметная улыбка — удивительно, насколько быстро он перестал волноваться, стоило ему узнать, что Арсений не собирается осуждать его за внезапно появившийся кинк.
×××
Последующий за арсеньевским согласием перерыв в три месяца (шастовское сосание Арсеньевой крови — это же почти то же самое, что и донорство, так что и промежутки между, так сказать, актами дегустации крови его мужчины нужно выжидать соответствующие; вообще, Шастун мог бы и не пить Арсову кровь, потому что у него буквально огромный, на несколько десятков лет вперёд, запас донорской крови, которую он, в отличие от крови Попова, пьёт аккуратно, не пачкаясь и не рассматривая себя потом в зеркале по сто часов, но обоим этот процесс нравится и отказываться они от него не хотят — рано или поздно Арсений станет вампиром, и пить его кровь Шаст больше не сможет, так что оба наслаждаются, пока могут), на удивление, не воспринимался Антоном как бесконечное страдание или, наоборот, бешеное, почти что неконтролируемое нетерпение перед моментом, о котором он так грезил и грезит по сей день.
Каждый такой перерыв позволяет Шастуну испытать то самое ощущение, которое называется «каждый раз, как в первый», а оттого ожидание и становится томительно приятным, но вовсе не мучительным.
Они с Арсением по-прежнему живут душа в душу, поддерживают совместный быт и огонь их (почти) семейного очага; практически каждый день влюблённые выбираются на прогулки, дабы подышать свежим весенним воздухом нежно любимой ими Испании — на улице тепло, не так отвратительно и невыносимо жарко, как летом, и это не может не радовать.
Каждую смену сезона наступает тот самый день в первом из трёх месяцев, когда Антон вместе с Арсением понимают — пора. Оба ждут эти дни с предвкушением — Шастун, конечно, куда с большим, но это никак не отменяет радости от того факта, что его мужчине также нравятся его отсосы (крови, правда, но это совсем неважно, потому что кое-что другое он сосёт даже лучше).
Лето. Июнь. В календаре долгожданное первое число — на дворе уже вечереет.
Арсений откладывает телефон на прикроватный столик и поворачивается со спины на левый бок, ложась лицом к смотрящему в потолок Антону — тот сразу же реагирует на движение: смотрит на мужчину вопросительно и приподнимается на локте.
— Мы будем или?.. — спрашивает Попов, приподнимая брови. Что там «или» Антон не имеет и малейшего понятия, да и вряд ли этот вариант вообще существует, если ответ на этот вопрос один-единственный — они будут, не зря же Шаст этого так долго ждал. Но переспросить всё же стоит.
— Ты не передумал? Тебе точно нормально будет? — придвигается чуть ближе и тянется рукой поправить Арсову пушистую чёлку, съехавшую ему на глаза; Попов доверчиво опускает веки и подставляется под приятные касания своего мужчины, что вынуждает того задержать руку в смольных волосах куда дольше, чем планировалось.
— А почему должно быть ненормально? — он так и лежит с закрытыми глазами, забавно вскидывая вверх бровь. — Я не боюсь крови, Антош, — растягивает губы в улыбке на мгновение. — Уверен, что буду чувствовать себя потрясающе… — Арсений делает такую паузу, что Шастун прекрасно понимает, что это вовсе не конец его реплики, — …если ты, конечно, не планируешь осушить меня — а так прекрасно.
Антон выдыхает через нос недовольно и, выпутывая руку из арсеньевских волос, пихает несильно того в плечо, ибо нехуй говорить такую ерунду.
— Не буду я тебя осушать, дурак, — бубнёж.
— Вот и славно, — Арсений, улыбаясь, слишком резко садится на кровати и стреляет в поднимающегося Антона взглядом.
Тот подползает к Попову на коленях и привычным жестом хватается за низ майки и тянет её вверх, пока Арсений, как послушный ребёнок, поднимает руки, помогая своему мужчине, который потом также стягивает домашнюю футболку и с себя.
Арс, упираясь коленями в матрац, перемещается на край кровати, когда как Шастун вовсе с неё слезает, становясь прямо перед Поповым, что не спеша опускает обе ступни на пол; Антон улыбается уголками губ, пока усаживается на такие удобные и обожаемые им бёдра своего мужчины лицом к нему же — самое удобное положение для питья крови — а тот аккуратно располагает тёплые ладони на Шастовой талии.
Оставляет между ними расстояние в несколько сантиметров — ближе придвинуться нельзя, хоть и очень хочется, потому что иначе будет неудобно.
— Мне несложно сделать что-то, что тебя порадует, Шаст, — Арс, ловя взгляд травянистых глаз, говорит это так легко и искренне, что, несмотря на ситуацию, у Антона дыхание спирает вовсе не из-за предвкушения, а из-за невыносимо нежных чувств к своему самому лучшему на свете мужчине. — Потому что, если радуешься ты, радуюсь и я.
Растрогавшийся Антон вместо ответа, которого от него, впрочем-то, и не требуют вовсе, прижимается к родным Арсовым губам и целует со всей самоотдачей, на которую только способен он и его сердце (то вообще уже слишком давно перемотанное ленточкой с бантиком вручено Арсению), а тот — улыбаясь в поцелуй, Антон губами эту улыбку чувствует — ему отвечает, скользя руками по спине выше и зарываясь в конечном итоге в Шастовы кудри на затылке.
— Я люблю тебя, Арс, — разрывая поцелуй, шепчет он Попову в губы и оставляет на них ещё один секундный поцелуй. — Очень, — не открывая глаз, прижимается лбом к арсеньевскому и трётся кончиком носа о его кнопку. — И я очень благодарен тебе за то, что ты согласился на это, — и Антону не нужно уточнять, на что именно, чтобы Арсений его понял.
— Я тебя тоже люблю, малыш, — отстраняется слегка, чтобы взглянуть в любимые глаза и поцеловать в родинку на ровном Шастовом носу.
А после Арсений несильно откидывает голову назад и чуть вбок наклоняет, подставляя Антону шею с пульсирующей артерией (в которую Шастун кусать, конечно же, не будет, он же не еблан и не хочет убить любовь всей своей жизни) и доверчиво прикрывая глаза: не видит смысла держать их открытыми, потому что своему партнёру он доверяет всецело и ситуацию контролировать нет никакой необходимости — Попов скорее поверит в то, что через несколько часов на Землю ёбнется Луна, чем в то, что Шастун может ему навредить.
Антон привычным движением, крепко придерживая — в общем-то, без особой на то нужды — Арсов затылок левой рукой, наклоняется к его шее и проводит носом невидимую линию от притягательной косточки ключицы, которую тоже хочется слегка прикусить зубами, но это — позже, до аккуратной линии челюсти; и на пару сантиметров вниз спускается дорожкой поцелуев. Арсений дышит через нос расслабленно, но Антон прекрасно слышит, как волнительно бьётся его сердце — у самого Шастуна, если бы могло, долбило бы не менее сильно.
— Давай уже, стервятник, — шепчет Арс, когда Антон около минуты без никаких решительных действий касается его кожи в нужном месте губами и кончиком носа с очаровательной родинкой, а укус, как обычно, за этим не следует.
— Так себе из тебя падаль, — проводит носом линию в пару сантиметров и прижимается губами к коже — эдакий любовный восклицательный знак.
— Так себе из тебя… — начинает Арсений, пародируя шутливый тон и наверняка под закрытыми веками закатывая глаза, но сразу же захлёбывается резким вздохом и чуть царапает ногтями спину Шастуна, когда тот наконец-то прокусывает его кожу.
Антон тянет воздух через нос и делает три небольших глотка, а после сразу же отстраняется (каждый раз это дико сложно, потому что пить кровь, тем более такую вкусную — то ли их соулмейтство на это влияет, то ли ещё что-то, но, Антон поклясться может, Арсова кровь самая восхитительная из всех, что Шастун за свою нескольковековую жизнь пробовал, из живого человека — совсем не то же самое, что из пакетов; последнее это как какая-нибудь диетическая еда, а вот кровь, которую вампир пьёт прямо из тела жертвы, в данном случае, конечно, дающейся ему добровольно, — настоящий деликатес): сейчас они всё же для другого это проделывают, и Шаст не столько утолить голод хочет (Арсова кровь, как живого существа, позволит ему на целых пять дней его не чувствовать совсем — под конец пятых суток начнёт проклёвываться пока что ненавязчивая жажда; кровь в пакетах — максимум на три четверти дня), сколько, как он и заявил, испачкаться самому и испачкать его драгоценного мужчину.
Бордового цвета жидкость из двух ранок, оставленных острыми Шастовыми клыками, сразу же выступает наружу, но её слишком мало для того, чтобы она каплями стекала по оголённой Арсовой груди; Антон вместо того, чтобы слизать выделившуюся кровь, прижимается к ранкам губами в коротких поцелуях, специально пачкая носогубную складку и оставляя красные следы на тёплой коже своего мужчины, что массажными движениями ласково чешет его затылок — будь сейчас немного другие обстоятельства, Шастун непременно попытался бы выдавить из себя подобие мурчания, а сейчас он лишь может молча жмуриться от удовольствия — Арсений и без каких-либо опознавательных фраз и жестов знает, что делает ему очень приятно.
Не-дос-та-точ-но.
Ужасно недостаточно крови. Антон хочет больше.
А потому он приоткрывает рот, опаляя нежную кожу Арса горячим слегка прерывистым выдохом, а после проводит носом тонкую линию и прокусывает его шею дополнительно в двух местах: где-то рядом с первым укусом и ещё один — ближе к линии челюсти.
Три — на счастье, блять.
Арсений шипит и дёргается, открывая глаза и впиваясь ногтями сильнее обычного в Шастову спину, и Антон, собрав губами обильно выступающую кровь теперь уже из шести небольших аккуратных ранок, прижимается к губам своего мужчины и отстраняется сразу же через секунду, принимаясь зацеловывать область рта и вокруг него.
— Прости, мой маленький, прости, пожалуйста, — не открывая глаз, бормочет Шастун в Арсовы родные губы и трётся кончиком носа о скулу; целует мгновением позже туда же.
Арсений тянет носом воздух и выдыхает его прерывисто через приоткрытый рот, и Антон, отодвигаясь от арсеньевского лица, чтобы посмотреть на него нормально, открывает наконец глаза, заглядывая сразу же обеспокоенно в столь любимые им голубые.
Он знает, точно знает, что Попов, имеющий высокий болевой порог, воспринимает его укусы нормально, но Шастун каждый раз так до одури сильно боится сделать ему невыносимо больно, что любой Арсов всхлип (помимо тех, что вырываются из его рта во время того, как они занимаются любовью, потому что те, очевидно, от удовольствия; здесь же — явно не оно) воспринимается Антоном болезненно: он постоянно про себя твердит, что не сделает своей любви больно (пусть Попов самостоятельно на эту боль соглашается и вовсе не возражает против неё), а сам…
— Мне не больно, милый, — Антон прекрасно знает, что Арсений лжёт, потому что невозможно не испытывать боль от этого, но он с тёплой улыбкой, от которой кишки бантиком сворачиваются, смотрит так успокаивающе со всеобъемлющей и сносящей с ног любовью во взгляде, что очень хочется ему верить. — Я от неожиданности просто, — наклоняется самую малость вперёд, чтобы клюнуть Шаста в мишень в виде родинки на кончике носа, отчего там наверняка остаётся кровяной след — слабый совсем, но как же Антон этому радуется.
Кстати, об этом: тот будто только сейчас может отвести взгляд от любимых голубых глаз, в которые Антон буквально наглядеться не может, и взглянуть наконец на Арсово прекрасное лицо в целом.
И Антон видит.
Он, блять, наконец-то видит то, о чём мечтал так долго — Арсений в своей собственной крови (если бы тот слышал Антоновы мысли, обязательно сказал бы что-то в духе «в собственном соку»).
У того на губах остался след после шастовского поцелуя, и в области рта, и на скуле под левым глазом также виднеются отпечатанные красные неровные контуры губ его мужчины, на которых можно даже складочки рассмотреть — нахер нужны эти ваши фотосессии со следами помадных поцелуев, если можно создать такое великолепие, попросив знакомого вампира вас укусить.
Не на глаза Антон насмотреться не может — у него появился абсолютно новый фетиш, который по своей силе перебивает просто все существующие у Шастуна: на фоне Арсения в крови меркнет буквально всё.
Из этого всего, как следствие, возникает один простой вопрос: а как научиться дышать заново? Потому что всё, на что сейчас Антон способен, — это, задержав дыхание, по бесконечному кругу рассматривать своего мужчину, который будто какими-то гипнотическими навыками обладает — невозможно перестать оглаживать взглядом его спокойное испачканное в крови лицо (приподнятые уголки губ с потрохами выдают его игривое настроение).
— Ты так смотришь… — подмечает Арсений с лёгкой улыбкой, когда Антон с открытым ртом вновь залип на его губах.
Вот знает же, жук, какое сексуальное давление оказывает на него одним только своим видом — так он ещё эту самую губу и закусывает, чтобы Антону совсем плохо стало, да? Совсем не щадит своего мужчину — или же это, наоборот, его коварный план соблазнения.
— Ты бы только себя видел, Арс… — своему голосу Шастун решительно не доверяет сейчас, а потому из его рта вырывается лишь хриплый восхищённый шёпот — на большее он сейчас просто физически не способен. Он изгибает брови неосознанно и подносит к лицу Попова ладонь; проводит по щеке кончиками пальцев так бережно и аккуратно, будто Арсений — мраморная статуя, которая выглядит слишком хрупкой. — Тебе невероятно идёт.
Попов улыбается и, прикрыв глаза, ластится к подставленной Шастовой ладони.
— Щекотно, — бормочет он, и Антон сначала не понимает, в чём кроется причина дискомфорта, а потом он догадывается посмотреть вниз.
По арсеньевской груди каплями вниз скатываются к животу пять кровяных дорожек — две из них практически у самой ключицы соединились в одну, и, если их прямо сейчас не вытереть чем-нибудь, они рискуют в скором времени добраться до кромки Арсеньевых дырявых джинсов, которые ни в коем случае не должны запачкаться, иначе Попов ему вставит — и вовсе не то, что бы ему хотелось в себе ощутить.
Вновь дыша с перебоями, Антон чуть отклоняет корпус назад и, размазывая кровь по торсу своей любви, собирает двумя пальцами правой руки влажные тёплые дорожки; подносит испачканные пальцы ко рту, чтобы слизать с них влекущего красного цвета жидкость, но стопорит сам себя, стреляя в Арсения прямым взглядом.
Он поворачивает ладонь к лицу Попова и касается подушечкой среднего перста Арсовой нижней губы.
— Сделаешь их чистыми, мой хороший? — Антон говорит это тем самым властным тоном, от которого у Арсения ноги подкашиваются и появляется желание беспрекословно выполнять всё то, что ему Шастун скажет, но на деле он не хочет на своего мужчину давить: если тот сейчас покачает головой, потому что для него это может быть слишком, Антон сразу же уберёт пальцы от его рта и вылижет их самостоятельно.
Попов ухмыляется так, будто знает, о чём сейчас думает Шастун, и высовывает язык, проходясь по всей длине изящных и трогательно оголённых (ни одного кольца на пальцах не наблюдается, что довольно непривычно для Шастуна) соединённых вместе перстов — будто показывает, что ему не слабо.
Антону хочется верить, что тот действительно делает это по своему желанию.
Арсений насаживается ртом на пальцы, втягивая щёки и с нажимом языком разводя пальцы в стороны; двигает головой вперёд-назад, и Шастун смотрит на сие представление как заворожённый, сглатывает слюну и ёрзает на Арсовых коленях, ощущая, как кровь начинает приливать к члену — вообще-то он не планировал возбуждаться сейчас, но кого (точно не Попова) это, блять, волнует.
— Хороший мальчик, — только и говорит Шаст хрипло с удовлетворённой улыбкой, смотря на своего мужчину восторженным взглядом.
Антон сам толкается пальцами глубже и вынимает их на пару сантиметров, чтобы после вновь скользнуть ими в горячий рот и проехаться по слишком влажному языку. Он бы и дальше с удовольствием продолжил трахать перстами великолепный рот своего мужчины, но желание припасть губами к всё ещё кровоточащей шее оказывается сильнее него, и он с определённой долей сожаления вытаскивает пальцы полностью — от Арсового языка, что виднеется из приоткрытого рта до подушечек пальцев тянутся ниточки слюны и Шастун их размазывает по нижней губе своего мужчины.
Перемещает правую руку на плечо с обилием родинок, что образуют созвездия, которые Шастун уже наизусть выучил, и наклоняется к шее, слизывая капли от самой ключицы и до места, где кучкуются три Антоновых укуса; испачкаться он, естественно не забывает тоже — на губах (и конечно же, выходя за их контур), словно помада, красуется кровь, когда Антон прижимается к Арсовым для нормального поцелуя, прекрасно зная, что в этот раз от него не отстранятся и не пожелают сие действо прекратить.
Арсений отвечает на поцелуй, подтверждая Шастовы домыслы, и Антона затапливает огромной волной любви к этому потрясающему человеку — любовь к соулмейту и любовь соулмейта — действительно одни из чудес света, и как же Шастун рад, что он на себе каждый день это испытывает и убеждается всё крепче в том, что это грёбаная истина.
Антон Арсения любит непомерно и знает, что он любим в ответ не меньше, и в мире нет ничего красивее и правильнее этого.
Шастун нехотя отлипает от любимых губ, когда чувствует, что его мужчине начинает не хватать воздуха в лёгких, и с удовольствием рассматривает перепачканный Арсов рот — большая часть крови, конечно смазалась, потому что французский поцелуй без слюны — что-то на невозможном, но то, что осталось и размазалось по коже вокруг рта…
Антон в дичайшем восторге и глубоком ахуе оттого, почему они не делали этого раньше — это же эстетический оргазм в чистом виде.
Мужчина наклоняется вновь к Арсовой шее, прицеливаясь в те же самые две ранки, и делает глоток крови, удерживая её во рту, пока выпрямляется, смотря на Попова сверху вниз и взглядом спрашивая, не против ли он, на что тот отвечает лёгким кивком головы с мягкой улыбкой.
Шастун, улыбаясь также несильно, чтобы жидкость не просочилась раньше времени через плотно сомкнутые губы, проглатывает примерно половину, а после сразу же припадает к Арсовым губам, делясь набранной в рот кровью; практически сразу же та вытекает и скатывается каплями по подбородку, где её пальцами собирает Антон, чтобы та, упаси господь, не капнула вниз на джинсы, и размазывает по груди своего мужчины.
Это не самый грязный их поцелуй, потому что в их опыте был, например, поцелуй с полным ртом Шастовой спермы после фельчинга, но Антон смело возводит его в свой личный топ их поцелуев на первое место: сначала, как говорится, вот он, а потом уже все остальные.
Теперь наконец-то прижаться телами вплотную можно: больше Шаст пить кровь не планирует, и пускай четыре глотка явно не утоляют его аппетит, зато вот эмоциональный — удовлетворён на тысячу процентов из сотни, а это сейчас, очевидно, важнее; на груди сразу же отпечатываются ещё не застывшие следы Арсовой крови, и он искренне кайфует оттого, что ему наконец-то можно испачкать не только лицо — но и чуть-чуть тело.
Правда, длится это недолго: они, уже проглотив каждый свою, весьма условную, долю крови, целуются некоторое время, но после — слишком быстро, на скромный Антонов взгляд — Арс тянет его в ванную комнату, где даёт ещё пару минут на то, чтобы Антон на себя испачканного посмотрел, но Шастун на себя практически не смотрит — зачем, если можно смотреть на такого же испачканного Арсения, что является олицетворением буквально всех Шастовых мечт и кинков? Шаст благодарен ему за то, что тот так же не смывает с лица подсыхающие тёмные следы.
Попов стягивает свои выёбистые обтягивающие джинсы с дырками на коленях и небольшими потёртостями на бёдрах сразу вместе с трусами и заходит в некое подобие душевой кабинки (этой кабинки как таковой нет, есть лишь несколькосантиметровый порог, на котором стоят стеклянные дверцы, одна из которых задвигается; пол там так же, как и во всей просторной ванной, отделан плиткой, на которую сверху налеплено специальное покрытие, чтоб не упасть и не расшибить себе здесь башку — было бы совсем не клёво). Также раздевшийся Антон шагает вслед за своим мужчиной и задвигает за собой дверцу.
Арсений включает душ и настраивает комфортную температуру воды; цепляет Шаста за талию, притягивает того к себе и располагает лицо на его плече, на котором сразу же отпечатывается след от Арсовой перепачканной в крови щеки, но на это никто внимание сейчас не обращает. Антон обнимает его в ответ, и целует где-то за ухом, после потираясь там же кончиком носа, шепчет ему на ушко благодарности за то, что согласился стать такой же поросёй, а Попов совершенно внезапно говорит, что был бы не против повторить в следующий раз.
Теперь Антон теряет дар речи и уже мысленно благодарит госпожу Вселенную за то, что та послала ему такого восхитительного соулмейта, потому что она не просчиталась ни по одному параметру, несмотря даже на историю их знакомства, всё сложилось так, как и должно было быть: Арсений с Антоном любят друг друга и подходят друг другу так же идеально, как пюре к люля-кебабу.
Попов чувствует себя куда лучше в этот раз — оно и не удивительно, в принципе: из него не вылилось столько крови, сколько Шаст выпивал в предыдущие разы, а потому его прекрасное самоощущение вполне логично — а потому, как только тот отмыл от крови всего себя и своего мужчину, он начал распускать руки: то проведёт кончиками пальцев по низу живота прямо по блядской дорожке волос, ведущей к паху, то скользнёт руками на поясницу, а оттуда — на ягодицы, сжимая их и прижимая к себе вплотную, то к шее присосётся, оставляя очередной засос, которого радостно с распростёртыми объятиями уже встречают собратья (Антон в такие моменты всегда шутит про то, какой потрясающий из Арсения бы вышел вампирёнок — тот им и станет обязательно когда-нибудь, когда будет к этому готов).
Вот же ненасытный.
И Антон, конечно же, безбожно ведётся — это же Арсений, и это всё объясняет.
Он прижимает Арса к стене и целует требовательно, закидывая ногу того себе на талию, — Попов выгибается и пытается потереться встающим членом о Шастово бедро, забавно приоткрыв рот и прикрыв глаза — Антон не может не улыбнуться, глядя на эту умилительную картину. Наклоняется вперёд, чтобы чмокнуть Арсения в нижнюю губу, но сразу же ощущает, как тот начинает активно ему отвечать, и Шастун принимает правила игры; Арс несколько раз пытается перенять инициативу, но Антон ему этого сделать не позволяет, прикусывая слегка его губу.
В момент, когда Попов в очередной раз отстраняется, чтобы восстановить сбившееся дыхание, Антон дотягивается до полки с различными шампунями и гелями, где между ними затерялся на три четверти полный бутылёк лубриканта — специально такие распиханы по всему дому, потому что кто знает, где Арсения застанет желание прямо сейчас потрахаться — а с учётом его неуёмного либидо это бывает довольно часто.
Арс тянется за ещё одним поцелуем, и Антон прижимается к его губам на мгновение в быстром чмоке, а после кивает куда-то позади него:
— Лицом к стене, — и улыбается уголками губ, выдавливая смазку на пальцы и наблюдая краем глаза за тем, как Попов, кивнув кротко, послушно исполняет команду своего мужчины. — Спинку прогни, я же знаю, ты можешь, мой хороший, — Шаст подходит к нему сзади вплотную и целует за ушком, шепчет это прямо в ушную раковину и с каким-то радостным восторгом ощущает, как Арсений переступает с ноги на ногу и впрямь выгибает спину, упираясь грудью в прохладную плитку. — Моя умница, — прикусывает загривок напоследок и отходит чуть вбок, чтобы скользнуть наконец-то двумя смазанными лубрикантом пальцами в пульсирующий анус — секс же регулярный, и Попов вполне спокойно принимает в себя все сантиметры Антоновых изящных перстов.
Антон разводит внутри пальцы ножницами и сгибает их, добавляет вскоре и третий и чутко вслушивается в негромкие Арсовы стоны и шумные выдохи через приоткрытый буквой «о» рот, ловит их губами и целует Попова, вкладывая в этот поцелуй всю ту нежность и любовь, которые он испытывает прямо в это же мгновение и которые никак нельзя облечь в слова.
Когда Шастун намеренно проезжается по простате с некой периодичностью, Арсений мелодично стонет и безрезультатно царапает плитку, в которую утыкается щекой, а Антон наблюдает за этим, лениво себе надрачивая в такт толчкам пальцев.
— Ша-аст, — выстанывает Арс, и ему одного лишь слова достаточно, чтобы приступить наконец к более решительным действиям.
Антон вновь становится позади Попова и хлопает того по внешней стороне бедра пару раз, пока Арсений, не особо понимая, чего его мужчина от него хочет, приподнимает всё-таки ногу.
— Выше, милый, — терпеливо просит он и гладит Арсово бедро, и, когда любовник наконец исполняет его просьбу, ведёт по нему вверх и в конечном итоге подхватывает того под коленом. Арсений перемещает оставшуюся стоять на полу правую стопу так, чтобы было удобно, но Антон трактует это по-другому и спешит Попова заверить: — Я ни за что не позволю тебе упасть, не бойся, — тон с командующего сменяется на нежный и ласковый, который Арсу нравится больше всего на свете (кроме самого Антона, разумеется), и Шастун закрепляет это россыпью крошек-поцелуев по веснушчатым плечам своего мужчины.
— Я и не боюсь, — Арсений поворачивает голову так, чтобы одновременно и видеть свою любовь, и не свернуть себе на хуй шею, и улыбается растроганно. — Я тебе доверяю, помнишь?
У Антона щемит сердце от нежности к этому потрясающему мужчине, и он не знает, как выразить её по-другому, поэтому выражает так, как может: прижимается к родным губам и, приставив головку ко входу, толкается внутрь одним упругим толчком, облегчённо стоная с Арсом в унисон — наконец-то.
Шастун постепенно увеличивает амплитуду, скорость и силу толчков, и Арсений также постепенно с громких стонов переходит на те самые тихие всхлипы, в которых Антон уверен: они от удовольствия. Вскоре ему удаётся найти тот угол проникновения, при котором член проезжается по Арсовой простате на каждом толчке, и тогда Попов совсем на скулёж срывается.
— Подрочи себе, — командует Шаст, когда по тому, как Арсений сжимается на его стволе, понимает, что тому до оргазма остались какие-то считанные секунды, а сам, прижимая любовника к себе крепче, вбивается в его тело, и через несколько мгновений изливается внутрь Арса; Попов же, сжимая Антона внутри, додрачивает себе, кончая с минимальным отрывом от партнёра.
Антон мягко опускает Арсову ногу на пол и, выходя из его тела, прижимается к нему со спины и целует благодарно в основание шеи, но Попова это не устраивает — тот разворачивается лицом к своему мужчине и ласково касается его губ своими, обнимает крепко, закидывая руки на его широкие плечи.
— Мне очень повезло тебя встретить, — вполголоса сообщает ему Арс куда-то в шею, а после целует туда же, и Антон тает, как ледышка, которую засунули под горячую воду.
Шастун знает, как Арсений поначалу болезненно воспринимал их связь, но искренне старался увидеть в нём то, что можно было бы полюбить. Тогда для него все Антоновы плюсы перебивало несмываемое клеймо убийцы, но потом Попов сам не заметил, как это случилось — просто проснулся однажды с мыслью «да, я в него влюблён» и позволил себе наконец быть с любимым человеком, впрочем-то, не нарушая своих принципов: уговор о прекращении убийств.
Арсению было намного сложнее принять свои чувства к Антону (для того-то всё было легко и просто), но эти чувства, эта безусловная любовь к соулмейту будто вдохнула в него новую жизнь.
И поэтому каждое такое признание от Попова значит для Антона безумно много и их он хранит в отдельной камере своего сердца, потому что все остальные — всецело заняты Арсением.
— Я пиздец счастлив, что мы есть друг у друга, мой хороший, — Шастун шепчет это на ухо уткнувшегося в его шею Арсения и надеется, что тот услышит это за шумом воды.
Судя по тому, как тот сжимает своего мужчину в объятиях крепче, Антоновы слова точно дошли до адресата.