Пасмурное утро, в которое совершенно не хочется никуда идти. Ну какого чёрта он должен тащиться в институт, тем более в свой единственный выходной?!
Канда фыркнул, сдувая со лба мокрые пряди прилипшей ко лбу чёлки. Ещё и зонт не взял, идиотина. Хотя он всё равно его терпеть не может. На кой-хрен ему этот зонт? За всё цепляется, в универе его деть некуда, а таскать с собой — нет уж, увольте. И что от него могло понадобиться Баку? Он чистый технарь, а изо, которое преподаёт Чан, ему до фени, мягко скажем. Нет, он рисовал, но для этого был толчком порыв, который незамедлительно осуществлялся, исключая некоторые ситуации.
Хотя, казалось бы, какой силы должен быть порыв, чтобы заставить его, Канду, сесть за альбом? Да такой, что аж до зудящих пальцев и нервно схваченного угольного карандаша. Юу пробовал не обращать на навязчивую мысль внимания, но вскоре понял, что это пустая трата нервов, поскольку взвинченное состояние бережно копилось весь день, и когда руки, наконец, добирались до бумаги и ручки, остановиться было невозможно. Это было похоже на безумие, лихорадочный бред, но часы просто пролетали мимо за рисованием, и это состояние…
— Твою мать… — прошипел парень, наступив в лужу, и мало того, что в ботинке теперь чавкало, так ещё и штанина мокрая.
— Эй, Канда! — звонкий мальчишеский голос разорвал тихую пелену мыслей, огороженную шумом дождя, но Юу даже не обернулся, потому что знакомств ни с кем не заводил и заводить не будет, пусть чёртов мелкий идёт лесом! То, что он услышал оклик, можно было понять лишь по передернувшимся в отвращении плечам, но не более, так как парень упрямо пошёл дальше, снова проваливаясь в свои мысли, но уже уткнув нос себе под ноги. Хотя на кой хрен, если он всё равно отмечает лишь краем сознания какую из них нужно обойти, а с какой его конверсы справятся без особых проблем.
***
Ну какого лешего этот самодовольный придурок его опять игнорит?! Уже который день Аллен пытается до него докричаться, а в ответ, который день — молчание и напряжённая спина. Напыщенный идиот. Дальше своего носа ничего не видит. Но это ладно, на потоке сотня с лишним человек, поди, всех упомни, но они ведь в соседних квартирах живут!
«Как же могут измениться люди», — подумал Аллен, вспоминая маленького улыбчивого Юу, зовущего его гулять. И даже не в ностальгии дело. Просто этот хвостатый социопат оставил у него ещё тогда свой Муген, а потом начались бесконечные переезды, автокатастрофа, в которой парень чудом выжил, только поседел и заработал ожог на всю левую руку. Он её не стеснялся, — ещё чего не хватало, — но сверстники пугались. Вот и сейчас, когда Уолкер увидел брюнета, и была возможность поговорить, тот его динамил! А как всё хорошо начиналось. Знакомство с Лави и Линали, симпатия милой Лоу Фа с кафедры программистов, бесконечные споры с Джонни по поводу его голема — Тимкантпи, которого тот собрал с подачки Кросса, — хоть на что-то годится этот казанова и пьяница! — который продолжает звать его «Глупый Ученик», и это всё из-за того, что Аллен проспал, не ответил, запутался в задачке сам и прихватил с собой всю аудиторию своей убийственной логикой. В общем, Мариан тогда чуть не свихнулся. Вроде и рассуждения правильные, и в расчётах ошибок нет, и формулы верные, а не сходится ничего!
Из воспоминаний Аллена вырвал звук ревущего мотора огромного внедорожника, что нёсся по мокрому асфальту прямо туда, куда сейчас, словно под гипнозом, идёт Канда. Видимо парень слишком глубоко ушёл в свои мысли, и просто идёт по знакомому пути, обычно безлюдной улочки, где прохожие — большая редкость, не то что машины. Седовласый идёт за ним, всего шагов за пять, не навязываясь, и если он сейчас ждёт переход, а этот придурок спокойный, как танк, прёт куда не стоило бы, он просто не…
«Не успеет», — вспышкой панического ужаса врезалась в мозг мысль. За миг пронеслись в памяти искорёженные тела Маны, его отца, и дяди Неа… Запах гари, горелой плоти, и взрыв…
— Юу! — крик пробирает до холодка по позвоночнику, как против шерсти погладили. Мысль о возмущении обрывается мощным толчком в спину, когда он боковым зрением замечает вспышку фар, и до ушей, вдруг, в полной тишине, доносится оглушающий сознание гудок автомобиля. Ужас в глазах цвета мокрого асфальта.
***
Колени и ладони саднит от удара об асфальт. Открыв глаза после недолгого помутнения это первое, что он видит. Мокрый, серый, тусклый, безжизненный асфальт. Грубый и равнодушный. Канда как в тумане поднимается, медленно оглядываясь, и комок встаёт в горле колючим ершом, впивающимся в беззащитный стенки, выбивая слёзы — хрупкое тело изломанной куклой лежит в луже быстро расползающейся крови, медленно размываемой водой. В голове мелькает воспоминание: такой же эпизод, только вместо седого парня — шатен из соседнего дома. Поскользнулся на льду и упал на асфальт, едва успел дёрнуть этого придурка к себе, чтобы его не вкатала в снег машина. Кажется, он ещё дышит, больница за углом, уже бегут санитары с носилками. Мир резко вновь потерял объёмность.
— БаКанда… По сто…рнам… Смотри… Прид…рк… — выдохнул Уолкер еле слышно, и двери реанимации захлопнулись.
***
Чашка горячего чая в руках дрожит и совсем не греет холодные ладони. Его трясёт мелкой дрожью, а перед глазами стоит картина Аллена, лежащего на асфальте. Воспоминания смешиваются — седой мальчик или уже парень? Джинсы с белой рубашкой или окровавленная курточка? Волосы, ещё не достаточно отросшие для хвоста, противно лезут в глаза; успел он его отдёрнуть? Или кто-то толкнул его самого, от чего Канда упал на Аллена, и их обоих сбила машина? Тогда где его боль? Почему Уолкер кричал его имя? Неясно…
Судорожный вздох, и отставив чашку, Канда с силой проводит ладонями по лицу. По-прежнему дрожащими, холодными… Пальцы едва гнутся, а изнутри что-то настойчиво рвётся наружу. То ли безумный смех, то ли горькие рыдания. Телефон противно звенит, разрывая тишину, словно ржавым ножом. Мысль о ноже пробуждает и так не уходящие воспоминания о металле… Аллен… кровь…
Надоедливый дребезжащий аппарат несколько раз выскальзывает из рук, падая с ненужным, совершенно неуместным грохотом на пол, а чёртов сенсер не реагирует на судорожные тычки окоченевших пальцев.
— Сука!.. — рычит Канда, и наконец поднимает трубку. — Да!
— Тебя где носит?! — возмущённо орёт Бак ему в ухо. Бешенство захлёстывает подобно огромной штормовой волне.
— Да пошёл ты нахер! — рычание, и Юу швыряет телефон в крытую керамической плиткой стену. Плевать.
Он снова дрожит, как в лихорадке, и откидывает голову, смотря в тошнотворно-белый потолок — затылок отзывается болью от удара об стену. От этого потолка, откуда-то из солнечного сплетения, поднимается волна лютой ненависти, перемешанной с тошнотой, и он снова сгорбливается, опираясь локтями о колени и смотря на свои руки, также покрытые тошнотворно-белыми бинтами. Парень вновь рычит, чуть ли не воет, и сдирает с рук эти тряпки — потревоженные раны слегка кровоточат, но это лучше чем белые стены, полы, потолок, да даже чёртовы стулья белые! Как здесь врачи ещё не свихнулись — вопрос ещё тот. Закрыть глаза. Темнота. Из мрака закоулков памяти всплывает картинка — изломанное тело. Кто это? Где он это видел? Что за парень?
«Алма», — лениво всплывает подсказка звонким голосом мальчишки с тонким шрамом на переносице. Тот парень, который выпрыгнул из окна детского дома, когда Канду забирал новый отчим.
— Юу, не смотри… — тихо шепчет мужчина, отворачивая восьмилетнего Канду.
— Это был мой друг! — кричит мальчик.
— Ты попрощаешься с ним позже, ладно?
Фрой организовал похороны ребёнка, но Канда не смог заставить себя прийти. Юу не хотел. Отец не настаивал.
— Канда, — тихо зовёт его Комуи, стягивая окровавленные перчатки и хирургический халат. Юу молча смотрит своим тяжёлым взглядом на врача. — Всё хорошо. Обошлось.
Долгий, тяжёлый выдох (оказалось, он затаил дыхание ещё когда дверь открылась), и одинокая слеза прочертила путь по щеке.
— Но… Хотя, не сейчас, — устало улыбнулся Ли. Юу кивнул. — Переодевайся в чистую одежду и можешь зайти к Аллену.
Не способный выдавить ни звука, Канда вновь просто кивает. Переодевается в принесённую заплаканной Линали одежду на автопилоте. Плеснув в лицо водой, он опирается дрожащими руками о края раковины и смотрит в зеркало. Где же его хвалёная выдержка? Где его цинизм и сволочность? Куда делось всё то люто-холодное безразличие, стремительно перераставшее в ненависть, стоило только седой макушке замаячить на другом конце длинного, как проход метрополитена, коридора? Где же язвительность и ядовитый сарказм, который прямо-таки пёр из всех щелей, когда он сталкивался с этим неуклюжим, нескладным седым Мояши? Куда делась вся его насмешливость и откровенная ирония?
Всё упало в глубокий колодец, наполненный ничем. Всё поглотила тянущая пустота, словно окровавленную присохшую марлю отдирали от свежей раны вместе с кусочками плоти, бороздя память, новыми надрывами полосуя сердце, которое вообще не должно было замечать эту мелочёвку с дебильно-извиняющейся улыбкой! Чувства снова вспыхнули яркой, всепоглощающей волной, грозящей затопить сознание, но холодная молчаливая пустота бережно и настойчиво поглотила и эти обжигающие нервы эмоции. Загоревшиеся тёмно-синие глаза вновь заволокла пелена едкой горечи отчаяния и вины. Юу усмехнулся, смотря в зеркало, и зашедший в помещение врач отшатнулся от парня как от чумного. Жалкое зрелище. Насрать.
Снова белый. Белые волосы, белая кожа, покрытая белыми бинтами, на белых простынях, укрытый одеялом в белом пододеяльнике на фоне белых стен. Даже трубки и капельницы белые — это сводит его с ума. До зубовного скрежета хочется что-нибудь сломать или разбить о стену, укрыть это бледную немочь другим одеялом.
«Только не красным», — мелькает мысль, а следом приходит осознание: он настолько ошарашен, что не может даже заставить себя прикоснуться к шпенделю. Внутри гулял заставляющий напряженно поводить плечами страх, пальцы похолодели и дрожали, а в горле резко пересохло так, словно он неделю вдрызг напивался, не просыхая. Канда осторожно касается тонкого запястья. Холодное, безвольное, слабое. И как он умудрился так сильно его толкнуть? Осторожно подуть, пытаясь согреть, и упереться лбом в тыльную сторону ладони здоровой руки, стараясь не тревожить трубки капельницы. Тишина, размеренный писк приборов, в голове полная пустота — ни одной, даже самой завалящей мысли.
***
Ночь проходит стороной — сейчас только он и Аллен, чью постель он продолжал вымачивать слезами, чувствуя себя полным идиотом и ничтожеством, не способным ничем помочь. Утром Комуи пришёл, проверил состояние Уолкера, сказал: «Лучше, чем могло бы быть», и парня перевели в палату. Врач и студент стояли в коридоре — Юу неотрывно следил за Уолкером через стекло.
— Канда, ты меня слышишь? — прорвал тишину голос Ли.
— Да, извините, — приходится коротко перевести взгляд на мужчину, но тот вновь уходил и цеплялся за больничную койку.
— Ты достаточно трезво мыслишь для восприятия информации?
— Да.
— Значит, слушай. Аллен уже попадал в аварию, но отделался лёгким испугом, — «Угу, — мрачно подумал Канда, — таким лёгким, что поседел», — в плане повреждений. Тогда был лишь ожог и сильное шоковое состояние, а сейчас пострадала его правая нога, рёбра, и почему-то левая сторона лица, но это, наверное, осколком ранило, глазное яблоко не пострадало. На самом деле он сильный, выкарабкается, да и молодой организм ещё, однако его нога не даёт хороших прогнозов. Хромота останется на всю жизнь, а так же нужно будет постоянное движение, ходить будет больно, но если он будет жалеть себя, то будет только хуже. Мелкие синяки и царапины заживут, месяца через три-четыре оклемается, сейчас он… В коме.
— Он…
— Выберется, — Ли посмотрел на парня в палате, рядом с которым сидела Линали, до того менявшая ему капельницу.
— У него выбора нет, я не о том спрашивал. С памятью у него как?
— …Очнётся — узнаем. Я не могу сказать насколько сильно удар сказался на работе мозга, но я надеюсь, что у него сильный ангел-хранитель.
— Вы верите в наличие высших сил? — прозвучало как разоблачительный риторический вопрос на допросе преступника, когда к виновному уже приходит осознание, что он прокололся и «поздняк метаться — больной скончался». Неудачно подобрал, мда. Канда передёргивает плечами.
— Я верю, что его желание выжить и твоя вера в него могут помочь. Молитвы, они ведь не просто слова. Чтобы их услышали, нужно молиться сердцем. Душой. Зови его, и он вернётся.
— А… Если он не… Не услышит… — в горле резко стало слишком сухо, и Юу почти что просипел вопрос на грани слышимости, вдруг найдя неимоверно занимательными тошнотворно-бесящие белые косяки двери в палату. А плинтус-то какой — барокко бы от зависти удавилось.
— Я звал Линали полгода, — улыбнулся врач, похлопав юношу по плечу. — Она же услышала. Не сомневайся в нём, Канда.
***
Спустя два месяца Аллен впервые открыл глаза. Он обвёл взглядом палату и наткнулся на усталые тёмные глаза. Сглотнул слюну, больно прошедшую по сухому горлу, губы дрогнули в слабой улыбке.
— Юу, — просипел он, и с удивлением увидел, как дрожащие веки с пышными ресницами прикрыли глаза, и по щекам скатилась пара слезинок. К телу резко вернулась способность ощущать. Отозвалась болью нога, заныли рёбра, неожиданно обнаружилось объятое теплом правое запястье, протяжно заболела голова.
— Мелкий идиот, — услышал он. В груди встрепенулось возмущение, мол, только очнулся, а этот паразит уже обзывается! Но оно тут же притихло, когда юноша приоткрыл влажные глаза со слипшимися от слёз ресницами — сколько в них было боли пополам с радостью, усталой и измученной надеждой. — Ты почему так долго… — Уолкер тихо усмехнулся, как он подумал, на деле же получился просто вялый выдох чуть громче обычного.
— Не…не только же те…бе можно меня игнори-ровать…столько времени…
— Ошибаешься, мелочь, только мне.
— Аллен я…
— Я знаю, — Канда поднялся со стула, и мягко, но отчаянно, прижался к сухим губам, из-под ресниц отмечая, как лёгкая пелена огорчения сменилась яркой вспышкой удивления, заставляя пасмурное небо ожить. Так-то лучше. А-то лежит тут, умирающий лебедь. — Ещё раз понесёшься спасать мне жизнь, я тебя убью…
— Не за что, Юу… Не за что…
***
Грохот и тихие маты разбудили Канду с утра пораньше.
— Семь утра, — обречённо простонал он, — этот мелкий придурок в конец ебанутый, или он отрабатывает метание стопудовой гири в пункт сдачи стеклотары?! — Яростное шипение, и Канда вылез из постели. С нецензурной конструкцией, тянущей на небоскрёб, подкреплённой громогласным кошачьим мявком, едва не полетел в страстные объятья тумбочки. — Мешок с дерьмом, — фыркнул он. Из-под дивана в ответ раздалось шипение. Тим, версии 1.0, как его звал Уолкер, ну или «Пиздюк», как по-простому кличит его народ в лице Канды. Тим версии 0 героически почил в желудке кота. Канда на это лишь усмехнулся с фразой: «Какой хозяин, такой и питомец. Троглодит завёл троглодита». Горе-любовник обнаружился в зале. Просторная комната была захламлена барахлом до отказа. Аллен стоял с тростью и с немым укором осматривал просторы хаоса. Канда обнял его со спины, зарываясь носом в мягкие волосы. — Доброе утро. Чем ты умудрился так громыхать?
— Доброе, — улыбнулся Уолкер, целуя его в уголок губ. — Я споткнулся о порожек.
— А по звукам создалось впечатление, что ты его с мясом выдрал вместе с косяком и частью стены, — флегматично сообщил Юу, слегка прикусив кончик заалевшего ушка любимого.
— Тебе виднее. Надо это всё разобрать, — он мотнул головой в сторону кучи вещей, и мысленно пометил себе, что сумка с нижним бельём лежит под светильником, придавленным ковром, на котором в хаотичном порядке лежали ещё пакеты, сковородки, и методички.
— Угу. Но сначала я хочу поесть, раз уж ты поднял меня в такую рань.
— Конечно, — тепло улыбнулся Аллен и похромал на кухню.
— Как твоя нога? — спросил Юу, обеспокоенно проследив путь седовласого.
Тот как-то разом погрустнел. Ещё бы. О футболе, и, тем более, беге, а соответственно — об областных соревнованиях можно было смело забыть. Но парень тут же себя одёрнул — бегать, это, безусловно, безумно приятно и вообще ему жутко нравилось это ощущение лёгкости, будто ты летишь, вовсе не касаясь асфальта, но сравнивать это всё с Юу — полнейшая глупость. Канду он любит больше, намного больше, чем краткие ощущения свободы, которые не дают ничего кроме тоски, а Юу здесь, рядом. Он дышит, помогает ему вставать на ноги, ни разу за прошедший год он не отмахнулся от его просьбы, наоборот, тонко подмечал изменение в его походке, мимике, тоне голоса. Он согревает его, любит в конце концов. И он жив. Какое короткое слово — жизнь, но как же много оно значит для парня. Простая мысль о том, что помедли он в замешательстве ещё хотя бы секунду — и ничего этого не было бы сейчас. Ничего.
— Аллен, — тёплые пальцы касаются влажной щеки. Ну здрасьте — приехали. Опять разревелся.
— Прости. — Канда ничего не говорит, лишь крепко обнимает его. Да. Он тёплый. И его сердце бьётся. — Я не хотел… Я просто подумал… Если бы я… Не успел…
— Прекрати нести чушь, — лёгкий подзатыльник подавил желание разреветься сильнее. — Тебе вообще думать вредно, Мояшка.
— Аллен я! БаКанда…
— Что ты там бурчишь, моль?
— А ты что, уже стареешь?
— Из нас двоих ты имеешь седые волосы. Тебе это ни о чём не говорит?
— У тебя прекрасное зрение! Для твоих лет…
Они по-прежнему стояли, обнимая друг друга. Они не повышали голоса, лишь обменивались любезностями, не стараясь обидеть или задеть. Вечером вдвоём пошли гулять по городу, и Уолкер даже не подозревал, что устанет настолько, что обратный путь, по крайней мере, его оставшуюся половину, он проедет красный, как помидор, на руках довольного Юу, зацелованный до дымящихся ушей.