На тебе перемкнуло

Тимоха растерянно таращился в залитое светом цветных огоньков окно. По кухне плыл едкий чад горелого пластика. На часах без двадцати одиннадцать. И что делать-то теперь?! Вот не зря он долго колебался, брать ли, как обычно, курицу или все же шикануть по полной и купить настоящего, как в детстве, гуся. Курица маленькая, ее не так жаль.

Сначала все было просто волшебно: свежеснятая (наконец-то, после общаги) квартирка, помигивающая из уголка кухни елочка, пяток неразобранных коробок, которые в полумраке смотрелись подарочными. Старые песни из колонки, разлезающаяся по швам бабушкина поваренная книга, которая, если принюхаться, пахла специями и немного — древесным дымком. Пожелтевшая страница с рецептом запеченного в яблоках гуся пестрела жирными пятнами. Ярко вспоминалось детство: китайский ковер с бегущим леопардом на стене, потрескивание дров в печке и бабушкино коронное блюдо. Подарок, каждый год один и тот же: теплые вязаные носки, внутри которых обязательно прятался сюрприз. Скрипучая жестяная машинка или крохотный заводной медвежонок; горсть дорогих шоколадных конфет.

Тушку гуся Тимоха выбирал тщательно, соус смешивал на совесть, яблоки резал красиво, как будто на все это великолепие будет кому любоваться. Как будто для гостей. Но ведь для себя тоже, наверное, можно? А гости... Привык уже без них. Другие студенты быстро разбились по компаниям, а Тимоха за четыре года вот так и не нашел, с кем Новый Год отмечать. Ну, были, конечно, знакомые в универе, но именно по учебе. Друзей-подруг не водилось. Да и ладно, а то студенты прожорливые — им не то, что гуся, и коня в яблоках маловато будет!

Близко лучше никого не подпускать, а то прознают рано или поздно... И ничего хорошего из этого не выйдет. Права была бабушка, что отговаривала в геологию идти. Одни мужики ведь вокруг. Боялась за непутевого внучка. Все прадеда вспоминала — тоже был такой. Неправильный. И потом... да, ничего хорошего. Тимофей бабушкину светлую память чтил свято. Держался, не то что кремень — алмаз, десять из десяти по шкале Мооса. Как похоронил да из родного края уехал — так запретил себе даже лишний раз смотреть на кого. Чтоб даже тени подозрений не возникло.

Ну ладно, не алмаз: дома-то позволял себе отвести душу, читая с экрана, как другие милуются. Или фотографии-рисунки посмотреть — другой жизни, какой у него никогда не будет. Фильмы-ролики не любил: мешали вообразить все именно так, как хотелось. Историю браузера сразу чистил. Не алмаз, но корунд уж точно. На праздник себе решил устроить оттяг, смазку купил, с коричным запахом. Устроил у кровати. Сначала гусь, потом... Гулять так гулять!

Гусь успел пропечься только наполовину. Тимоха, напевая под нос, включил новый, только что купленный, миксер и стал взбивать себе гоголь-моголь. И тут внезапно погас свет. Сначала Тимоха подумал: перед праздником перенагрузка, бывает. Но в воздухе потянуло кислым дымком паленой изоляции. Пришлось выдернуть миксер. При свете телефона открылась жуткая картина: оплавленные дырочки розетки-двойника, в которой торчала и вилка духовки.

Попытка поднять предохранитель к хорошему не привела: на кухне бахнул очередной "салют".

"Пожалуйста, оставайтесь на линии... Пожалуйста, оставьте обращение на автоответчике..."

Контора а-ля "Чиним все", первая попавшаяся в гугле — линии перегружены, ноль ответа. У остальных пятнадцати либо отключены телефоны, либо издевательские поздравления с праздником и совет обратиться уже после оного. В государственные-то и соваться не стоило... Безо всякой надежды — день-то в году последний, не дожила, подохла — Тимоха оставил очередной запрос на электрика. Срочно. Гусь пропадает. Сдернул фартук, шваркнул его на стул и сел, тупо уставившись в окно, за которым вдали перемигивались праздничные гирлянды.

Вот думал же: надо удлинитель купить, пригодится в новом доме. И не успел. Да что удлинитель: света нигде не было. Проводка времен царя Гороха... Сидеть одному в темной квартире оказалось так тоскливо, что Тимоха вышел в подъезд. Там хоть светло. И цветочки на подоконнике. А под подоконником у батареи сидел Дед Мороз. В красном халате, шапке, с белой бородой и завитыми колечками усов. Даже брови белые. Нос хрестоматийный, картошкой, совершенно мультяшный, каких у людей не бывает: хороший грим, качественный. Дед мог сойти за настоящего, сказочного, если бы не сигарета в руке.

— С наступающим, — негромко поздоровался Тимоха.

Дед Мороз вскинул лицо, потом поднялся и потянулся, хруснув костями. Оказалось, все-таки ненастоящий: больно худой.

— И тебе здравствовать, добрый молодец, — густым басом отозвался, продемонстрировав отчего, собственно, подался в Морозы.

— Ого, — уважительно протянул Тимоха и закашлялся смущенно. Ему о таком голосе только мечтать...

— Вот тебе и "ого", — вздохнул собеседник, — Заказ на весь вечер оформили, а соскочили в последний момент. Уёбки, — глубоко затянулся и метко бросил бычок в пепельницу в углу. — Теперь никуда уже не успею, бабла поднять не вышло, повеселиться — тоже. Мои все свалили еще вчера в Светлое, отмечать и на лыжах кататься. Вот. А у меня теперь ни гроша, зато заготовлено дохуя всяких конкурсов-подарков-хер знает чего, — кивнул на увесистый по виду мешок в золотых звездах. — Может, ты хоть порадуешь дедушку, расскажешь стишок или песенку споешь?

— Табуретки нету, — улыбнулся Тимоха.

— А денег? — с надеждой взглянул не-Дед.

— Тридцать семь рублей, — честно ответил Тимоха. — Даже ужином угостить не могу, — махнул рукой. — Проводка полетела, а с ней и гусь.

— Че, реально гусь прям? В яблоках?

— Ага. Наполовину пропекся, и все.

— Жалко...

Постояли, помолчали. В тишине у деда Мороза громко заурчал живот. А еще курит... На пустой-то желудок!

— У меня батон. Молоко есть. И яйца. Если зажигалку дашь, смогу омлет пожарить.

— О, это дело, — обрадовался не-Дед. — Не надо меня уговаривать, я и так соглашусь! Анатолий Синицын, студент театралки, — протянул руку. — Можно просто Толя или Синий. Я тебе за кормление умирающего еще яиц отсыплю. Шоколадных, — он потряс мешком.

— Тимофей.

Интересно, "Синий" — это потому, что пьет много? Но спрашивать — нарываться на более близкое общение. И так уже пригласил незнамо кого к себе домой...

Анатолий Синицын, порывшись в необъятном бархатном кармане, отдал Тимохе зажигалку и потопал в ванную — бороду с носом отклеивать.

— Синий — это потому что для журнала снимался, в краске, там статья была про современное искусство. Потом в универ пришел, как "аватар", с голубыми переливами. Неделю эта сволочная краска не отмывалась! А теперь половину кожи на этой бороде идиотской оставлю! — взвыл он.

Тимоха улыбнулся, взбивая веничком будущий омлет. Свет уличной гирлянды позволял разглядеть кухню, отражался цветными точками от пучка веничков и ложек, превращая тот в волшебный букет. В темном холодильнике нашлись маринованые перчики. Пусть не гусь, но ужин будет. Часы показывали четверть двенадцатого.

— Для журнала? — спросил Тимоха, чтобы не молчать неловко.

— Ага. Когда есть работа — мне с агенства звонят. Рожей вышел, вот и пользуюсь. Правда, работы тут — слезы одни. За работой надо в большой город ехать... Но я не решился пока, доучиться хочу. Блять! — в ванне что-то упало, покатилось по плитке. — Я случайно!

Тимоха не успел ответить, как в дверь постучали — резко и громко. Он сначала удивился, а потом вспомнил, что электрический звонок тоже накрылся.

В неярком свете подъездной лампочки показалось, что на пороге стоит медведь. Хорошее дополнение к Деду Морозу. Удержать нервный смешок оказалось трудной задачей.

— Гречкин Тимофей Иваныч, Заводская пять дробь три? Электрика вызывали?

***

Омлет едва не пригорел. На столе горела свеча, светился телефон. Над столом возвышался электрик. С темными, чуть влажными от растаявшего снега волосами. В рубашке с подкатанными рукавами. Лицо с резкими чертами. Щетиной. Свет снизу превращал мужчину в жутковатое подобие вампира из старых фильмов. Вот сейчас бросит свои отвертки, повернется, схватит своими лапищами накачанными и укусит в шею...

Тимоха сглотнул и отвел взгляд с таким усилием, словно глаза соединялись с вырезом чужой рубашки двумя гарпунами. Хорошо, что темно. Хорошо, что этот охуенный мужик... кхм... то есть электрик, сосредоточен на своей работе. Хорошо, что Тимоха стоит достаточно далеко и стука его сердца не слышно. Не должно быть слышно. Готовый омлет призывно пах горячим маслом. Тимоха вытер потную ладонь о фартук и выключил газ. Нужно только сыром посыпать. Это не для того, чтобы вернуться к плите еще раз. Вовсе не для того. Тимоха молодец, приготовил еду. Значит... можно ведь посмотреть? Хоть еще один разок?

Он и не знал, что такие существуют в реале. И если даже существуют — то работают электриками... в новогоднюю ночь.

Кусок сыра упал на сковороду. Охуенный мужик смотрел Тимохе в глаза. И улыбался.

— ...го? Пожалуйста?

— А? Простите, я... Что?

— Телефон, говорю, вот так подержи — не трудно ведь?

— Не, — мотнул головой Тимоха. — Не трудно. Извините, я сейчас.

Он зачем-то снял фартук, вынул шипящий сыр из омлета и бросил на стол. Подошел и взял телефон, боясь выронить, навел пятно света на злосчастную розетку. Розетки там уже не было, только некрасивая темная дыра в стене с кучей проводков. А что, если электричество не полностью отключилось? Не дай бог ебнет током! Тогда электрик отшатнется и свалится Тимохе на руки, с томным вздохом откинет голову ему на грудь. Если получится устоять под таким весом. Искусственное дыхание... Весь мир быстро терял свою моральную устойчивость.

— Ровнее, пожалуйста. Свети всегда, свети везде, а лучше мне на руки!

Надо же, какие образованные электрики нынче. Маяковский...

— И-извините.

— Да что ты мне выкаешь, в самом деле!

— Привык. С незнакомыми так и надо.

— Я Сеня. Теперь знакомы. Ровнее свет держи, не тряси. Не бойся, не съем, — он глянул на Тимоху, ухмыльнулся как-то слишком... похабно.

Показалось, конечно. Хороший мужик. Нормальный.

— Господи, наконец-то! — из коридора послышался голос Анатолия Синицына. — Анька бороду приклеивала не за страх, а за совесть! Слышу запах жрачки, аж нутро сводит. О, ты тут не один? — шаги раздались за спиной. — Добрый вечер. С Новым Годом, ребятки, хо-хо-хо!

Нет, все-таки голос у него обалденный.

— Еще не наступил, — Тимоха взглянул на часы, но не увидел стрелок в темноте.

— Успеете встретить, — сказал электрик Сеня. — В лучшем виде.

— Я вообще-то один встречать собирался, — буркнул Тимоха, — Просто так вышло. — И обернулся к Толику: — Бери омлет, на плите. Тарелки вон там.

Сеня (хотя какой из него Сеня?! Семен настоящий!) вдруг придвинулся вплотную, взял Тимоху за свободную руку и прижал к ободку новой розетки.

— Так держи.

Прижался всем своим телом — теплым, большим, сильным, и стал что-то делать там, на стене, вставляя длинную отвертку в дырочки... Тимоха закусил губу до боли и зажмурился. Нахрена он это делает?! Любой мастер как-то да справляется без помощников. У этого руки из жопы? Последняя сладостно поджалась, ощущая сквозь тонкие спортивки чужие грубые джинсы. Семен пах чистым хлопком, снегом и изолентой.

— Фонарик с собой прихватил неподходящий, — негромко ворчал он, — слишком толстый, в рот не возьмешь...

Тимоха громко сглотнул. Все сразу навалилось, зажглось и растопило в лаву. И корунды, и алмазы, и остальное. Как котируется раскаленная жижа по шкале твердости?! Или уже по шкале жидкости?

— Держи плотнее, сил нет, что ли? Каши мало ел?

— Мы не успели... поужинать... — заплетающимся языком выдавил Тимоха.

— Такой голодный? — огрело ухо тихим смешком.

Лишь каким-то гребаным чудом Тимоха остался недвижен. Недвижен и безмолвен. Прижат к краю столешницы. Вставший член — прижат к ручке шкафчика. Вот на кой черт снял фартук?! Хорошо, что темно...

Свет ударил в глаза.

— Ну вот и все! — послышался голос Семена из коридора. — Проводку бы тут всю с нуля сменить...

Тимоха сделал десять глубоких вдохов-выдохов, прежде чем ощутил себя более-менее твердо стоящим на ногах и сумел отклеиться от кухонного шкафчика. Новенькая розетка сияла среди клеток кафеля в цветочек. В ней торчала вилка духовки.

— Спасибо. Сколько я должен?

— По тарифу, — господи боже, при свете этот электрик-искуситель оказался еще лучше, чем в темноте! И глаза такие... ресницы... — У меня последний вызов, — он пригладил волосы и улыбнулся так, что у Тимохи снова все внутри расплавилось. — Домой все равно не успею до курантов. Ты еще гостей ждешь?

— Нет.

— Садись жрать уже! — зарычали со стороны стола. — Я щас этот батон таки один сточу!

Не-Дед Мороз без бороды оказался загляденьем номер два: угловатый, высокий, но складный; челюсть как у Щелкунчика, волосы длинные, в пучке. Ясно теперь, почему моделью работал. И на кого смотреть? И за что Тимохе такое мучение?!

Он увидел, что на столе только две тарелки. Стало неудобно. И почему-то радостно. Тимоха, сам не зная как, подошел к шкафу и достал третью. Поставил на стол.

— Скоро гусь поспеет. На всех хватит, но это только через час. Пока только омлета понемногу.

На часах без четверти полночь.

Семен улыбнулся.

— Чаю налей тогда.

— У меня вино есть, белое.

— Это себе оставь. Я чай больше уважаю.

Синий встрял:

— А я не откажусь. Праздник же! Наливай!

Коробка с бокалами и стаканами нашлась около ванной. Бокала-то было всего три, но как раз хватит. Тимоха мимоходом глянул в зеркало, увидел свои горящие щеки, задержался еще на миг, плеснул в лицо водой. Ощущал себя пьяным, хотя не прикасался к алкоголю с прошлого дня рождения — уже полгода как. Припас бутылочку на Новый год. Но пить Тимохе сейчас нельзя, нельзя, а то хуже будет... бабушка, миленькая, помоги!

Когда он вернулся в кухню, гости уже вовсю беседовали, смеялись. Дымились три чашки.

— Я тут в коробке нашел чай, — махнул рукой Толя. — Кипяток заварил. Ты ж не против?

Побеспокоились. Тимоха попытался заставить себя перестать лыбиться как идиот.

Они болтали, словно знали друг друга сто лет. Тимоха так не умел. Но ему нравилось слушать. Толя то и дело оглядывался на духовку, из которой доносился умопомрачительных запах печеного мяса и специй. Облизывался на гуся. А Тимоха — на своих гостей. Надеясь, что это не слишком очевидно. Ну, нормальные-то мужики и не подумают о таком... Так что все хорошо. Внешне спокойно. Все беспокойство внизу, снова надежно прикрыто фартуком.

Семен, наверное, не Семен вовсе, а Санрос какой-нибудь или Самир. Смуглый, брови вразлет, глаза как угли. Плечи широченные. Ладони широкие, теплые... Так, об этом лучше не вспоминать. И вообще лучше перестать таращиться так открыто. У Толи глаза оказались светло-голубые. Большие улыбчивые губы. Розовый язык, то и дело облизывающий кромку ровных зубов. Длинные пальцы с аккуратными ногтями. На правой чуть длиннее.

— Ты на гитаре играешь? — вырвалось само собой.

— Ага, фингерстайл, — тряхнул головой парень и прищурился: — А ты наблюдательный! Тоже играешь?

— Не особо, — Тимоха смущенно отвел глаза. — Хотя надо, конечно, по профессии положено.

— А кто ты у нас по профессии?

— Геолог. Будущий.

— Здорово! — воскликнул Семен. — Мой дед был геолог, с гор привозил красивые камни.

Толя вспомнил про друзей-горняков-лыжников, гости снова сцепились языками и стали травить байки. Спрашивали о всяком его, Тимоху. И слушали ответы. Он смеялся вместе с ними, цедил из бокала вино: чай давно кончился. Было хорошо. Не просто хорошо — здорово! Как давно не было.

А взруг эти двое сидят с ним просто из вежливости? Эта мысль отрезвила, но и рассердила: какого черта?! Если так, ушли бы уже давно! Что, отговорок на свете мало?

— Мы с бабушкой тоже однажды попали в буран. Шли с остановки, мне было года три... С покупками, в огромных таких матерчатых сумках. И тут метель! — он осекся, но, ободренный заинтересованными лицами, решился дорассказать: — Бабушка засунула меня в сумку, и так доволокла по сугробам. А консервы мы потом утром ходили копать.

— Сейчас бы приняли за закладчиков, — рассмеялся Толя. — О, у меня кулстори случилась, нас с моим парнем тогдашним чуть менты не загребли. Мол, че это двое парней на заброшке делают?! Ну не показывать же им использованные презики!

Тимоха обмер, даже дышать перестал. Семен усмехнулся, глотнул чая.

— Меня лет в пятнадцать соседский дед с яблони солью сбил, а со мной и Армен оттуда выпал. Без штанов. Ох, как мы ломанулись! Сквозь крапиву, через поле! А штаны так и остались на яблоне!

Они хохотали, Тимоха залпом выпил бокал вина. В ушах шумело. Как это? Они совсем не боятся. Как такое возможно? Это засланные казачки, как пить дать. Специально пришли. Узнали. Хотят вывести на чистую воду. А потом...

"Мертвого его нашли, Тимочка, и узнать-то нельзя было, так избили. Так что хоронись, бойся людей, хороший мой. Не любят люди инших, не любят..."

— Ты чего? — голубые глаза смотрели с беспокойством, которое казалось искренним. Но это же студент театрального, актер, их там учат... — Ты норм? А?

— Новый год пропустили, — прошептал Тимоха, глядя на часы.

— Тогда с праздником! — улыбнулся Семен, салютуя чашкой. — Ничего страшного, поздравить никогда не поздно, тем более таких хороших людей. Гуся-то не пора доставать?

— Пора, — спохватился Тимоха.

— Помочь?

— Я сам! — отмахнулся от вскочившего на ноги Толи.

Духовка дохнула в лицо жаром, противень был тяжелым, а сока из яблок налилось... Надо осторожно. Только руки немного дрожали, едва не пролил жирный сок на пол, пока ставил гуся на рабочую столешницу.

— Ух, запашистый! И огромный какой!

— Кошерный гусь! Тимофей, тебе распект.

Тимоха шагнул в сторону, потянулся к стойке с ножами, но не дотянулся. Нога поехала вбок, и по-дурацки взмахнув руками, он шлепнулся на пол, ударившись затылком. В глазах рассыпались искры. Все-таки пролил...

***

— Тимочка, ты живой? Может, скорую вызвать?

— Не паникуй, Толян. И не тереби ты его, лучше пошарь в морозильнике, лед поищи.

— А ты чего раскомандовался? Не говори мне, что мне делать, и я таки не скажу куда тебе пойти!

— Харе психовать. Этим ты точно не поможешь.

Тимоха слышал голоса над собой, чувствовал прикосновения чужих рук. Чьи-то теплые пальцы погладили по щеке.

— Ну, открывай глаза, красавец, я же вижу, ты очнулся.

Стало стыдно, ведь сознания-то он и не терял.

— Я в норме, — храбро просипел Тимоха и откашлялся. — Просто испугался, — и открыл глаза.

Все-таки у Семена глаза красивее Толиных. Жарче. И руки сильные, из таких неохота уходить. Так бы и лежал... вечно.

— Ну, вставайте тогда — мясо стынет!

— С голодного края, — проворчал Семен беззлобно, и вздернул Тимоху на ноги, — Башка не кружится?

Тимоха помотал головой, заодно убедившись, что да — не кружится. Вернее, кружится, но не от удара. Сел рядом с Толиком, который шустро подтер пол и уже накладывал в тарелки вожделенную еду. Есть не хотелось. Чего хотелось — того нельзя. Тимоха взял свой бокал, в который кто-то долил вина, и опустошил в два больших глотка.

Семен улыбнулся, склонился близко-близко, положив горячую руку на колено. Шепотом сказал что-то, сжал пальцы чуть. Тимоха стиснул зубы, чтоб не застонать, как блядь последняя.

— Что?

— Говорю, очень вкусно, спасибо. Только рукав запачкал. Ванная у тебя где?

— Там...

***

— Гадость эти детские киндеры... Но лучше, чем ничего. А знаете, шо у меня есть? — заговорщически ухмыльнулся Толик. — Бенгальские огни! Хотите?

— Хотим, — кивнул Семен. — Сто лет их не жег. На улицу пойдем?

У Тимохи внутри все сжалось в ледяной комок. На улицу... и попрощаться.

— Зачем на улицу? — возразил он. — На балконе можно.

Город казался очень тихим и каким-то волшебным. Светились окна, огоньки вывесок. Ни прохожих, ни машин. И падает снег. Толик смеялся, сыпал шутками, пальцы уколол стерженек бенгальского огня. Вспыхнули искры.

— С Новым годом! Хо-хо-хо! — заорал Дед Мороз, и эхо его густого баса отразилось от стен соседних многоэтажек.

— ...сча-астьем! — донеслось откуда-то со стороны.

— Желания загадывайте, — напомнил Толя. — Что смогу — то исполню, уполномочен.

— Иди сюда, замерз уже, — Тимоху притиснули к теплому большие руки.

Не было сил и желания противиться. Он откинул голову на могучую грудь и выдохнул, длинно, до дна. Пусть горит все синим пламенем... Или хотя бы бенгальским. Зачем загадывать желание, если оно, в общем-то, уже сбылось? Сбылось больше, чем смел мечтать.

***

— Ну а теперь время для песенок! — воскликнул наконец-то наевшийся Синицын. — Если вы петь мне не хотите, может, я вам спою? Гитара есть, геолог?..

— Говорят: под Новый год

Что ни пожелается —

Всё всегда произойдёт,

Всё всегда сбывается...

Свет в доме не включали, только помигивала из угла елочка. Пахло сладкими яблоками и горьковатым пороховым дымком. Тимоха пригрелся на диване рядом с Семеном, голос Толи звучал с кресла напротив. Хотелось опять закрыть глаза, потереться просительно об это восхитительно тепло-рубашечное плечо, провести пальцами по предплечью, покрытому густым мягким мехом.

Поцелуй накрыл внезапно, словно... да не с чем тут было и сравнить, просто весь мир вмиг изменил состав. Из холодного, ненадежно-жутковатого, с редкими точками тепла — в огненно-сладкий, крепкий, окружающий со всех сторон уверенным жаром.

— М-м-м! — попробовал протестовать жалкий остаток стыда и страха. Но сгорел, разошелся темным завитком по глади лавы, которая вскипела и грозилась выплеснуться сразу во все стороны, вот сейчас... сейчас...

— Тише, дурачок, ты себе больно сделаешь. Об джинсы самым-то дорогим. Погоди, дай хоть...

Тимоха не мог ждать и не хотел знать что там за "хоть" такое, единственное законное "хоть" осталось в слове "хотеть". Хотеть целоваться с роскошным мужиком, трогать его везде и всюду, и чтобы чужие горячие руки сжимали тело, и гладили, и ласкали, и господи боже, дали уже кончить... Пара рук. Две пары рук...

— Чего это вы тут сами? — прозвучало улыбчиво-обиженно. — Я тоже не прочь.

— Для него это слишком, — возразили где-то над ухом слева. — Смотри, как парня плющит...

— Опять командуешь. Почему нет, когда да? Тимочка, ты чего хочешь?

— М-м-м!

— Ты в первый раз? А?

Тимоха не имел сил ответить, только стонать и тереться и сходить с ума. Но длиннопалую руку с длинными ногтями поймал, укусил в запястье, сунул себе на грудь. Сзади охнули, рассмеялись басисто:

— Вот видишь? И убери свое ценное мнение со своего лица!

— Ладно, ладно. Ну тише, не гони лошадей, надо же сначала в душ...

Много чего хотел бы ответить Тимоха. Но выдавил только жалкое "Не могу".

Сзади хихикали и тепло целовали большими губами в шею. Сжимали соски сквозь футболку. Спереди же ласкали рот языком, кололи щетиной, покопавшись, сунули алмазно-твердый член в плавильню из горячей ладони, где он моментально взорвался, растекся, заставив дрожаще всхлипнуть.

— Легче стало? — прозвучала улыбка.

— Нет, нет, — как получилось заставить легкие проталкивать воздух сквозь голосовые связки — один черт знал, — Еще... Еще.

— Ша, никто никуда не уходит, — Толик смачно лизнул в ухо. — У меня в волшебном мешке, кроме прочего, и резинки есть... Никогда не знаешь, как жизнь повернется.

Потом был душ. По очереди, в ярком люминисцентном свете, что должно было бы сбить градус, однако отчего-то лишь распалило больше. Когда Синий пришел в спальню, Семен уже почти довел Тимоху до оргазма второй раз. Но на этот раз — ртом.

— Мне оставь.

Какой же он Синий, если бело-розовый? Красивый, словно сказочный. Не Дед Мороз, а настоящий эльф. Тимоха вывернулся из рук Семена, подполз и всосал обрезанный эльфийский член в рот. Если эта ночь безумия — надо испробовать все до конца. Горячо, солоно и восхитительно. Слышать короткие стоны, ощущать, как набухает во рту чужое желание, знать, что делаешь хорошо, так же хорошо, как было самому Тимохе только что.

А потом опять поцелуи — много и сладко. Мех на груди и руках Семена будил ассоциации со зверем. Медведь, да... медведь-оборотень.

— Хочешь сверху или снизу?

— Все хочу, — прошептал Тимоха.

— Тогда давай...

Он упал прямо на крепкое тело с тугими волнами мышц, выдохнул в шею, потерся о щетину носом. Длинные пальцы прошлись скользким по Тимохиному животу, спустились, задев оба члена. Запахло корицей. Тимоха готовился, что растягивать станут его, но пальцы хлюпали ниже, там, где...

— Да-а, — застонал Семен, выгибаясь на постели.

Тимоха едва не спустил от этого звука, и движения, и осознания, что... Липкий латекс покрыл член, чужая рука направила его в средоточие рая. Или ада — это как посмотреть. Потому что в раю не бывает так горячо, так безумно и мучительно-сладко.

— Не сдерживайся, Тимка, я уже близко, — прорычал оборотень на ухо.

— Скажи, — задыхаясь, прошептал Тимоха ему в губы, — Скажи свое имя!

— Сая-ад, — простонал тот жарким выдохом, и снова утопил в поцелуе.

Это реальность или сказка?! Тимоха, который готовился коротать жизнь свою неправильную в одиночестве, ебет потрясного мужика в собственной кровати, тот ласково зовет его "Тимка". Мычит от кайфа при звуке собственного имени из Тимохиных уст, и подмахивает... А второй красавец целует их обоих, гладит влажными руками по спине, по заднице, то и дело проходясь в самой ложбинке, и от этого становится еще нестерпимей... Когда длинный палец наконец вошел внутрь, Тимоха кончил, протяжно взвыв.

Спустя вечность медузообразного состояния покоя, открыл глаза, сморгнув слезы. И стал любоваться роскошной картиной прямо перед собой: оборотень вылизывал эльфа, а тот матерился, мечась по постели, придерживая себя за широко разведенные ноги. И кончил чистым лунным серебром, растекшимся по нежной белой коже. Тимоха протянул руку, подцепил каплю и облизал палец. Осторожность? Брезгливость? Да плевать: он в сказке, а в сказке у сбывшихся желаний не бывает дурных последствий.

После прекрасный эльф трахал Тимоху своим не менее прекрасным членом, и все внутри трепетало и ныло от нового, небывалого наслаждения. Какие там пальцы: горячий живой член не сравнится ни с чем, особенно когда еще и заботятся, ищут правильный угол, и умело дрочат другой рукой, заставляя в голос орать от кайфа.

Второй душ никто не осилил, попили остывшего кипятка из носика чайника, обтерлись кое-как да и уснули вповалку. Думать о завтра не хотелось и не моглось.

***

Тимоха проснулся от запаха. Тот был знаком. Не кофе. Не чай... Что-то иное. Такое знакомое, но давно забытое, оставшееся в счастливом детстве.

Какао.

В кухне негромко говорили.

— Я тебя с парнем видел в клубе. Не стремно?

— Мы расстались. Я не стал бы изменять. Неприятно это. Как хочешь, чтоб с тобой — так и ты.

— Кошерно. Уважаю. А забавно мы встретились, вот так...

— Забавно. Чего только в жизни не бывает.

— Думаешь, он будет жалеть?

— Не знаю. Всем хорошо было. Но я тебе говорил: для такого, как он, это слишком. Посмотрим.

— Я не особо тороплюсь так-то. Могу остаться, покомфортить. У меня бывший — психолог, мать его в душу.

— Да я тоже с утра в отпуске. Так что можешь идти.

— Ой, не делай мне беременную голову. Умник. Мне он тоже понравился. Хороший. С таким удара в спину не жди.

— И готовит хорошо, да?

— И что смешного? Ну пожрать люблю, да. Ты будто нет.

— Кого он выберет по-твоему?

Тимоха вошел в кухню и на него уставились две пары глаз. Он посмотрел внимательно в черные, потом в голубые.

— Тимочка, ты уж прости, — поднялся из-за стола Толик, — Но, походу, нас обоих на тебе перемкнуло. Если что не так сделали, то...

— За себя говори, — перебил Саяд.

— Вы знакомы были? — требовательно спросил Тимоха.

— Нет, — покачал головой Толик. — Просто видели друг друга в клубе. Заведение-то небольшое, все так или иначе друг друга видели.

— Ты мне сразу понравился, — смущенно улыбнулся Саяд. — С порога. И так смотрел на меня... — Тимоха стыдливо потупился. — Я сначала думал, вы пара, с Толиком. Но потом понял, что нет.

— И начал домогаться, — хихикнул Тимоха.

— Не без этого, — вздохнул Саяд. — Но если бы не видел, что ты тоже хочешь, не стал бы.

— Какао тебе налить? — осведомился Толик. — Я тут похозяйничал... Извини.

— Здорово, — ответил Тимоха, садясь за чисто вымытый стол. — Очень люблю какао.

Пили в тишине. Пока Тимоха наконец не сказал:

— У меня правда опыта не было. Не знаю, как надо. Но это ведь неплохо. Не хочу я никого выбирать. С кем встретишь Новый год, с тем его и проведешь. Может, попробуем?