Дым

Все воспоминания о тебе в дыму: едком, противном, застилающем глаза. Мне очень хочется развеять его, найти настоящего тебя, сжать в объятиях и укрыть от всех проблем. Однако неважно, как сильно я стараюсь, итог один: подобное мне не по зубам. Я словно маленький обреченный на страдания ребенок, что только и делает, как бегает по кругу, кричит, зовет тебя во все горло и бесконечно умоляет вернуться. Я осознаю насколько это неправильно, но, когда очередная наивная просьба слетает с моих губ, я сдаюсь. Падаю на колени и заклинаю тебя ответить. Ищу, постоянно меняю направления, надеясь, что в этой бесконечной непроглядной субстанции сумею выцепить твой взгляд или хотя бы ухватить за краешек одежды.

И больше никогда не отпускать. Быть рядом. Всегда.

Сможешь ли ты простить меня?

***

Стоит только первым лучам солнца окрасить темные небеса ярко-алыми цветами, как беспокойный сон худощавого парня, лежащего на кровати, мгновенно прерывается, и он первым же делом, толком не успевая проснуться, запрокидывает руку на левую сторону кровати — ищет его. То место холодное, его рядом нет. Нехотя раскрывая веки, он устало трет пальцами виски и жмурится, смотря на горизонт. Когда его жизнь успела совершить такой опасный кульбит с несчастливым концом?

Ох.

Дэн, словно робот, механическими движениями быстро натягивает на тело одежду, упуская из виду то, что сейчас слишком рано для выхода из дома. Он, не видя ничего перед собой, находясь мыслями где-то далеко-далеко, цепляет пальцами плечевую кобуру, а поверх накидывает темную куртку. Работа должна быть на первом месте, здесь нет места чувствам. Так правильно.

Нет.

Он часть системы. Герой, лучший работник. Защитник слабых и обиженных.

Нет же.

Убийца, предатель и хулиган, портящий чистые стены города криками почти задушенной совести, что с боем выливается через край посредством граффити. Когда затянутый плотной белесой пеленой взор цепляется за баллончики с краской, то на губах появляется бледная тень улыбки. Ему очень хочется пойти и нарисовать новое творение, однако никак нельзя. Это разбередит много ненужных воспоминаний, а еще будет фальшивым. Йок ведь увидит его новое творение, но будет смотреть не с восхищением — презрением. Лучше все бросить, забыть и стереть моменты счастья в памяти, ведь они в неравных положениях: для него самого существуют двойные стандарты — для других нет. Полицейским не грозит тюрьма и позор даже за убийство, вовсе нет. Его коллегам и шефу абсолютно наплевать было ли оно непреднамеренным или же нет, тот человек сам виноват, вот что решили. Чувства расходной пешки, всего лишь никому ненужная шелуха. «Смирись и забудь», — твердит он себе днем и ночью как молитву, но отчего-то подобное лишь сильнее травмирует. Режет желание жить на мелкие кусочки и не дает зализать давние раны.

Вся его жизнь — гребаная иллюзия выбора.

Йок ушел не сегодня, уже давным-давно. А может его и не было здесь, не только вчера или на неделе, вообще никогда. Дэн хмыкает и трет переносицу — все зашло слишком далеко. Возможно то были лишь приторные мечты о счастье, что в связи с бесконечной усталостью и нервами, моментально исказили буквально весь мир. Чтобы вернуть себе ощущение реальности, Дэн нарочно роняет с кровати подушки и одеяло, добавляя себе уверенности в том, что там действительно нет искомого, и лишь после этого бредет к окну. Не хочет сдаваться, упрямо продолжает поиски, пытливым взглядом выуживает каждую деталь и ждет, что вот-вот он материализуется в воздухе. Около бассейна лежат какие-то вещи, точно не его, из-за угла кажется торчит край кепки, а снизу будто раздается эхо чьих-то шагов.

Это не Йок — лишь потаенные желания.

Дэн с догорающим чувством надежды рассматривает каждый уголок своего жилища. Везде пусто. Наверное, это карма, а его ошибки слишком серьезны, чтобы жить как в сказке с тем человеком, который так искренне улыбается и принимает его ровно таким, каков он есть. Поддерживает, защищает и ласково обнимает, целует в шею и считает многочисленные родинки на теле с видом самого важного ученого.

Йок. Он как ветер: свободный, шустрый, озорной, освежающий и ласкающий. Ему не сидится на одном месте, он все хочет вперед и выше, куда угодно, лишь бы не стопориться. Нужно ведь доказать всем нечто важное, донести любыми способами свою правду и раствориться в небесах. Нет, он будто бы божество.

Разве обычные люди могут так запросто принимать непростительные вещи?

Нет.

Могут ли в опасной ситуации беспокоиться в первую очередь не о себе, а о других?

Нет.

Могут ли так внимательно смотреть, настолько тщательно изучать, постоянно рисовать в альбомах и на клочках бумаги?

Нет.

Его не существует, в такого можно только искренне верить и тайно жаждать присутствия рядом.

— Я надеюсь ты не проклинаешь меня, — Дэн прижимается лбом к холодному стеклу, стараясь привести себя в чувство, — хотя, знаешь, я заслужил подобное.

Полицейский промачивает пересохшее горло глотком ледяной воды и выбегает из заброшенного здания. Оно в дыму, потому что подожжено пустыми надеждами, да так, что литры слез не могут потушить это яркое зарево вопреки всему. Однако, полыхает не только здание, но и его сердце. Кажется, яркое пламя выжжет в нем все внутренние органы, вот настолько все плохо. Парень не чувствует, что живет — существует, да и так с огромной натяжкой. Каждое утро открывает глаза и ищет дорогу в кромешной тьме, путается в тумане, вдыхает запах гари и боится. Не за себя — него. А разница теперь? Ему же никогда не поверят, а уж тем более не простят. Йок ведь так заступался, бился, грудью защищал и просил принять в команду — такой глупый. Ему не нужно было выслеживать, бегать хвостом и слушать ночные откровения о страшных тайнах, совсем нет. Но он сделал это, а после забрал с собой абсолютно все, что было необходимо для нормально функционирования: чистый воздух, свободу и душу. Возможно где-то там, рядом с его ногами валяются еще четкое зрение, легкие и сердце. С ним самим остались лишь обшарпанные серые стены, изодранные в кровь руки и дыра от пули. Пожалуй, эта отметина единственное, что держит его на поверхности реальности, не будь ее — он бы уже давно сдался куда-нибудь в психбольницу из-за навязчивых видений чуть пухлых губ перед собой, карих глаз, что излучают согревающий свет и рук. Боже, таких ласковых и теплых рук.

Помимо всего, в памяти Дэна слишком четко отложились слезы Йока и дрожащие донельзя ладони, что он заковал в наручники. Щелчок при закрытии механизма до сих пор эхом по ночам раздается в пустом помещении, мешая заснуть. Ему хочется вновь прикоснуться к любимому человеку, но не осторожно поглаживать на прощание, боясь выдать сокровенные чувства всем и каждому, а по-настоящему, так, как делал наедине: нежно-нежно, чувственно и интимно. Боже, ведь он такой тактильный. Прижимался всем телом, да так сильно, и не отпускал часами. Все щебетал о каких-то странных планах и попытках выучить задания для семинара и улыбался. Когда же он уставал болтать обо всем без разбора, то садился чуть поодаль и убирал руки за спину, смотрел так серьёзно, с вызовом, и швырял неизменно белую рубашку в лицо. Это был шантаж, который не оставлял права на выбор.

Чувство страха мгновенно накрывает парня, он сгибается и оседает на пол, ему кажется, что дышать больше нет сил, внутри него этот мерзкий плотный дым, что диктует свои условия. Это ужасно, но, видимо, правильно получить настолько невыносимые мучения за боль, предательство и слезы на щеках. В голове снова и снова, словно заевшая пленка, проигрывается тот самый взгляд на прощание: долгий и цепкий. А после двери лифта закрываются и навсегда увозят Йока туда, где не будет места им двоим. Только верным друзьям. Больно. Дэну кажется, что он до сих пор в лесном домике Тави, стоит и рисует граффити, но вот же его руки, крепко сжимающие руль машины, вот ноги до упора вжимающие педаль газа в пол и глаза, глядящие вперед, но не видящие ничего, кроме белесой пелены. Ему бы разбиться прямо сейчас, на полной скорости влететь в бетонный забор и забыть обо всем, что тревожит, но держит одно: пагубное и эгоистичное желание увидеть Йока снова. Вдруг простит? Обнимет и скажет, что ненависти нет.

Невозможно.

Очень глупо мечтать о таком, Йок и так отдал слишком много. Непозволительно много.

Дэн на автомате поднимается по ступенькам, заворачивает на второй этаж и оседает на рабочем месте, он не живет сейчас, нет, лишь переводит воздух, тратит его непонятно на что. Парень вертит в руках синюю ручку, что, кажется, лежит тут с незапамятных времен и думает, что наконец-то пришло ее время. Нужно написать самые важные пару строк: «прошу уволить меня по собственному желанию». Затем пойти сдаваться не только крикливому начальнику, но и своим безрадостным мыслям. Это проигрыш. Полная капитуляция перед тем, что ждет его впереди, если, конечно, нечто такое существует и его можно отыскать среди этой плотной и однообразной завесы.

Он приходит домой под полночь и падает в объятия кровати. Ему холодно, невозможно больно и грустно, так одиноко, но Дэн не делает ничего, чтобы как-то исправить свое положение, даже элементарно не поднимает с пола одеяло, чтобы перестать дрожать. Садится на краешек кровати и долго-долго всматривается в темное окно, ждет его всеми фибрами души и слишком сильно сжимает руки в кулаки.

Спасение родных и друзей или гордость? Что важнее? Как можно найти ответ, когда ставят между предательством и верностью, жизнью и смертью?

Бывший полицейский тихо встает с насиженного места, снимает с себя почти всю одежду, небрежно скидывая ту рядом, остается в одних лишь черных штанах и осторожно, совсем невесомо шагает на крышу, останавливаясь на краю парапета. Пусть тут невысоко, всего пара этажей, но внизу его ждет бетон и, если повезет, острые углы. Жизнь не так уж и ценна. Ведь выбрав, как казалось, верный путь, он потерял больше, чем приобрел. Парень шатается, следует за движениями ветра, что будто подталкивает его к самому обрыву, голосом Йока шепча на ухо прощальные слова. А затем словно ласкает, но не так, как бы сделал он — колюче и холодно. Так, как заслужил. Парень протягивает вперед ладони, будто пытаясь нащупать что-то, его пробирает дрожь, отчего хочется сжаться в маленький комок и перестать ощущать шквал неприятных чувств, но нельзя. Ему надоело убегать от всего того, что сотворил. Так осточертело прятаться, скрывая свою личность, но иначе не получится: никто не захочет узнать, что за смелыми рисунками, призывающими посмотреть на реальность под другим углом, стоит он: маленькая шестеренка в огромной системе. Его руки слишком коротки и слабы, чтобы дотянуться до верха, он никогда не сумеет изменить то, что хочется. Но, отчего-то прямо сейчас, стоя на самом краю пропасти, Дэн отчаянно хочет верить, что все возможно.

Не забывай меня.

— Не комкай те счастливые дни в памяти, не заливай жидкостью для розжига и не придавай огню. Хотя. Подожди. Это ведь ты, да? Весь этот дым, я наконец-таки понял, откуда он. Это ты, Йок. Ты развел костер, в котором сжигаешь все, что нам было дорого. Этот смрад я чувствую из-за тебя. Долго же до меня доходило. Ты ведь божество огня и ветра. Знаешь, тебе это очень подходит. Ты не злись, слышишь, больше не стоит, я прыгну, только подожди, черкану пару строк родителям о опасном задании на работе, не хочу, чтобы меня считали самоубийцей. Сейчас, сейчас. Так будет правильно, верно? Я слишком многое испортил. А еще, знаешь, я так глупо себя чувствую, говорю сам с собой донельзя дрожащим голосом и плачу. Стою тут как последний дурак совершенно один. Потому что у меня никогда и никого не было в жизни, я одинок, Йок. И всегда был таким, но ты меня понял, прижал к груди и рассмотрел где-то глубоко внутри хорошего, правильного человека. Прости меня, ладно? Пожалуйста, прости. Жизнь моих родителей и твоя куда важнее ненужной гордости и достижения целей. По сути это мелочи, но не для вашей команды, вы ведь рисковали жизнями и свободой, а я этими самыми руками отнял победу и разбил тебе сердце. Не смог защитить и успокоить, позаботиться о тебе и перебинтовать раны. Прости, я видимо никудышный полицейский. Самый худший.

Не прыгай.

Дэн резко оборачивается, отчего теряет равновесие, скользя босыми ногами по парапету и опасно пошатываясь. Думает, что вот-вот упадет, но мощный порыв ветра заваливает его обратно на крышу, где он лежит, смотрит на звездное небо и громко плачет, потому что больше не может держать в себе все то, что не находит никакого выхода. Это давит, душит и прижимает к земле, не дает с нее встать. Но больше всего расстраивает не это — запах гари. В дело явно уже идет бензин, бывший полицейский морщится и вытирает лицо тыльной стороной руки.

Попался.

— Да, я действительно попался. Ты обезоружил меня, поймал и намертво приклеил к себе своей безумной искренностью, бойким желанием быть рядом и добротой. Я не знаю почему ты так ко мне прицепился, хуже, чем клещ, так настойчиво искал меня, а потом забрал себе. Ты в моих мыслях, снах, в мечтах, но, к сожалению, не наяву. Прийти ты ко мне вряд ли сможешь, тебе ведь, наверное, еще сложно передвигаться самому, не так ли? При нашей последней встрече ты сидел в инвалидном кресле не просто так, я уверен. Что с тобой стряслось? Какой подонок посмел причинить тебе боль? Ха, разве я имею права на такие вопросы, я ведь в сотню раз хуже. Но знаешь, больше всего на свете мне бы хотелось услышать рассказ о твоих героических подвигах во имя правды, но со мной остались лишь горько-сладкие воспоминания о былых днях. Я не могу помочь тебе снова встать на ноги, хоть и очень хочу. Поэтому все, что я делаю — это постоянно прокручиваю в голове, как ты слушал мои откровения, понимающе кивал головой и поглаживал дрожащие плечи, пытаясь успокоить немую истерику. Сейчас ты далеко, весь в делах, я уверен, да и скорее всего такой лицемерный и убогий предатель тебя не интересует, а жаль. Я мечтаю увидеть тебя. Ты не представляешь насколько сильно в моей памяти отложились твои черты: чувственные губы, темные глаза и подтянутая фигура. Сейчас, когда я быстрым шагом передвигаюсь по улицам, мне страшно смотреть кому-то в глаза, но так хочется найти тебя, поэтому я как последний трус ищу твои татуировки и молюсь, чтобы они не были закрыты кофтой. Возможно это неуместно, но что делать с моими чувствами, скажи? Их ведь не удержать внутри, они меня совершенно не слушаются. Все нутро горит, тлеет и жаждет тебя. Твоих губ, рук и ласковых слов. Я умираю без тебя. Буквально разлагаюсь на атомы. Я сдался, мое естество перемололи через мясорубку, сделали идеального солдата, после чего использовали и выбросили, приказали жить серой тенью без громкого мнения и свободы. Как же мерзко. А ты… Ты же намного сильнее меня, жертвуешь собой, прикрываешь спины друзей и никогда не сдаешься. Остаешься с ними до конца и веришь в лучшее будущее для всех нас. Зачем такому как ты понадобился я? Отчаявшийся полицейский, что рисует никому ненужные граффити на зданиях? Я никогда не мог уловить логику в твоих поступках, ты слишком безбашенный для меня. Необычный и притягательный. Мне стоило настойчивее гнать тебя прочь, заковав в наручники, следовало везти тебя не в мое убежище, а в полицейский участок. Это одна из моих самых главных ошибок, не стоило открываться тебе и показывать все, чем дышу и живу. Нужно было напугать тебя как следует, оставить в обезьяннике на пару дней, а не так как получилось. Наши встречи и поцелуи были желанными, да, но неправильными. Сколько в них было потаенных чувств, как думаешь? Миллиарды. Ты пробудил во мне то, что казалось никогда в моей душе не существовало, как так? Я не хочу, чтобы эти чувства остывали и уходили, боже, подскажи как это все удержать в моих руках? Что в жизни, что в голове и сердце одна сплошная путаница, я знаю, чего хочу, но не могу этого получить, по крайней мере валяясь тут, как мертвый груз вместо того, чтобы прийти к тебе. Я все еще продолжаю жалеть себя, винить, постоянно плакать, показывая многочисленные неприглядные стороны. Это жалко и нелепо, также, как лежать здесь, задыхаться в едкой гари и открывать свое сердце, не тебе, а звенящей пустоте. За все, отведенное нам время, я ни разу не говорил с тобой о таких моих чувствах, не излагал мысли так красиво и понятно. И за это прости, пожалуйста. Однако, от этих горьких откровений мне стало легче, теперь я понимаю, что на самом деле, намного больше, чем свежий воздух и ясный взгляд, хочу одного — искренних извинений. Могу ли я попробовать остановить тебя, Йок? Попросить пощады? Попробовать рассказать о глупых неуемных чувствах, а если ты не захочешь слушать, я уйду навсегда из твоей жизни, дам заслуженное право быть счастливым и свободным как ветер. Как раньше, без всяких оков. Больше не посмею удерживать рядом, а также не буду мозолить глаза и искать среди прохожих. Уеду, нет, сбегу прочь и никогда в жизни не вернусь, чтобы как-нибудь ненароком не встретить на улице и не вспоминать потом то, что так драгоценно. Тебя. Такого нежного и счастливого, игривого не в меру и очень честного. До глупости. Боже, как же ты важен.

Дэн решил, что с этого момента все будет так, как Йок скажет: судьба их отношений в его руках. Пусть делает, что хочет, он примет любое наказание и обязательно послушается. Так лучше, чем изводить себя неизвестностью, пытаться совершить суицид и постоянно бояться посмотреть правде в глаза. Может так Йок запомнит его не предателем, а человеком, имеющим совесть, чтобы прийти и извиниться. Это ничтожно мало, но теперь уже ничего не исправить, даже не уменьшить условный срок за хулиганство. Гадкое ощущение, оно жжется и распаляет огонь внутри до максимальных температур, так, что Дэн останавливается среди прохожих, хватается за грудь и дышит через рот. Отвратительно. Необходимо было прийти сюда, в музей, неважно в каком состоянии, хоть ползком — это единственный шанс. Он почти ослеп, тыкается как незрячий котенок по белесым залам выставки и ищет его наобум. Верит, что Йок здесь, просто прячется и увиливает чуть что. Не хочет пересекаться. В какой-то момент до ушей доносится звук его голоса, тот точно принадлежит ему, но придя, казалось бы, в верное место, обнаруживает тупик. Стены будто сжимаются вокруг, потолок придавливает к полу, а люди вокруг смеются. Так резко и неприятно рвут барабанные перепонки своими колкими фразами и издеваются.

Миг, и ничего этого нет. Все как раньше, а он лишь глупо хлопает ресницами и надвигает кепку пониже на лицо.

Где же ты?

Парень жмурится и продвигается куда-то вглубь, абсолютно отчаявшись найти того, ради, кого пришел сюда. Он больше не смотрит вперед — под ноги. Передвигается медленно и считает усталые шаги, с каждым разом понимая, что вот-вот и ему придет конец. Сердце изнывает, болит так, что хочется вырезать его острым ножом в сию же секунду, но нельзя, только не в этом месте, где проходит защита дипломной работы Йока. Он итак натворил дел, еще больше портить их хлипкие, уже почти остывшие отношения неприемлемо. Дэн еле вписывается в очередной поворот за угол и застывает, когда видит перед собой ярко-красное пятно. То откладывается на сетчатке, делит помещение на части и приковывает взгляд. Перед ним во всей красе висит откровение Йока, что он вырвал из глубин своего сердца и так отважно вывесил на всеобщее обозрение. Портрет идеален, а вот человек на ней нет. Он напротив грязный, весь перепачканный в крови и оттого в алых тонах, глаза его черны не потому, что такие на самом деле — это сталь и смоль. Тяжесть предательств. Неприятно. Йок отразил его истинную суть в картине, придав жуткий внутренний мир взглядам общественности. Поделом. Хочется отойти и скрыться, чтобы не видеть больше того, что так откровенно. Смотреть на эту картину даже сквозь белесую пелену невозможно. Удушает чувство собственной порочности. Бывший полицейский отшатывается, неспешно отступает назад, но вовсе не уходит — ждет. Йок обязательно придет сюда, тут не нужно подтверждений, главное дождаться.

Как только Дэн видит его, действительно настоящего его, такого худого, грустного и потрепанного, пожар мгновенно тухнет, а помещение выжигает глаза стерильной белизной — это взаправду. Он здесь, рядом. Дэн в абсолютной растерянности мотает головой, озираясь по сторонам, все никак не может понять куда же пропал едкий дым. Его будто никогда и не бывало, даже по углам не скапливается, не то, что мешает рассмотреть самое главное.

Йок плачет.

Возможно по его лицу не текут слезы, но он плачет. Внутри, там, где он самый что ни на есть настоящий. Брошенный и преданный. Такой несчастный. Может все это время их воспоминания и хрупкие отношения ломал совсем не Йок. Он тоскует, не скрывая этого, водит пальцам по рисунку с нежностью, как тогда по его телу, в их первую ночь. Старается казаться сильным и храбрым, но сгорбленная фигура, руки, сжимающие талию, будто пытаясь удержать себя в сознании, выдают его с головой. Но больше всего о его все еще не угасших чувствах кричит одна вещь: кепка. Эта дешевая темно-синяя кепка, снятая с его головы в день пожара. Так вот, где она была все это время. У него. Он ждал, все это время ждал.

Ох.

Этот идиотский дым породил совсем не Йок, а он сам. Его мысли и путаница в голове, неспособность принять решение и выбрать направление. Старательные избегания встреч и частые посиделки в баре за стаканчиком крепкого, чтобы утопить свою совесть на дне бокала. Только он один разжигал пламя, нагонял дым, создавал напряжение и был виноват во всем. Блядство. Дэн ругается вполголоса, шипит обвинения и корит себя за каждую неправильную деталь. Бесится, а после, буквально спустя минут пять, расстраивается и оседает вниз. Борется с желанием разбить свою глупую голову о угол стены, но затем выдыхает и смотрит на него. Мечтает подбежать, обнять, расцеловать, унести с собой и больше не слушать никого, а в особенности себя самого. Хочет быть рядом и нежничать, смотреть на его острые ключицы и целовать. Боже, целовать так, чтобы голову сорвало, а губы распухли.

Йок. Это ведь действительно он. Настоящий.

— Мужчина на картине. Как думаешь, что он чувствует, — Дэн больше не может стоять в стороне и проворачивать в голове сотни тысяч гнусных ругательств в свою сторону, — прости меня. И еще… Я скучаю.

Йок молча смотрит на появившегося перед ним парня и не знает, что сказать, слов в его голове действительно миллион, но они все кажутся такими ненужными в этот момент. Странными и неподходящими. Он отводит взгляд, после чего резко замахивается для хлесткого удара. В этот жест Йок вносит так много смысла, что сомнений не остается — это не финал. В нем читаются обида, злость, боль, жжение внутри, но не прощание. Это будто бы маленькое очищение от грехов прошлого, то, что необходимо было сделать, чтобы начать заново.

Оседая на пол и с удивлением смотря на протянутую ему руку, Дэн из всех своих неправильных и крайне запутанных мыслей выцепляет одну верную, которую планирует оставить с собой навечно: Йок — божество. Ведь только они могут вести себя подобным образом: наказать, но не сильно, всего лишь чуть проучить, разбив губы в кровь. Это глупость, совсем ерунда, по сравнению с тем, как затем он крепко-накрепко прижимает к себе с четким намерением больше никогда не отпускать из своих сильных, но дрожащих до кончиков пальцев, рук.