В это было трудно поверить. До сих пор не верилось.
Они просыпаются в одной постели уже целых три месяца. Это было за гранью реальности. Это было похоже на мечту. Самую безумную и сладкую мечту.
Трудно было поверить, что теперь можно все.
И вместе с тем, наверное, страшно. Их отношения все эти долгие годы были завязаны на чувстве постоянной тоски, быстрого приближения разлуки. И они не так уж часто на самом деле виделись. И поэтому многие аспекты отношений отбрасывались, как ненужные, мешающие, отнимающие драгоценное время.
И сейчас, когда у них теперь было все время, Лань Сичэнь начал бояться. У них теперь есть все возможности наверстать упущенное, узнать друг о друге все, что они не знали, так как лихорадочно, торопливо пытались утолить жажду друг в друге.
Они прошли такой длинный путь: от знакомых к союзникам, от союзников к друзьям, от друзей к любовникам, и, наконец, от любовников к супругам. Что если Ваньинь разочаруется в нем, узнав, что Лань Сичэнь, возможно, не совсем такой, как виделось ему в короткие встречи?
Нет, он не притворствовал, но некоторых вещей они просто не успевали бы друг в друге заметить.
Ваньинь был лучшим. Просто лучшим. Без объяснений.
И Лань Хуань изо всех сил старался соответствовать.
Наверное, кто-то мог бы посмеяться над его глупыми тревогами, сказать, мол, как это так (бывший) самый желанный жених их общества и беспокоится насчет мнения (бывшего) обитателя черного списка женихов. Несмотря на то, что Цзян Ваньинь всегда принимал его, даже когда он был уверен, что является ужаснейшим монстром, на руках которого кровь обоих драгоценных названных братьев, Лань Сичэнь в глубине души знал, что не настолько уж хорош. Было много вещей, в которых он чувствовал себя неуверенно, были аспекты, в которых он откровенно плох и неумел. Было, очевидно, строгое воспитание его ордена, которое могло причинять неудобства.
Может быть, Ваньинь тоже из-за этого переживал. И теперь им следовало все разрешить, чтобы в дальнейшем не было проблем. Это раньше они могли сказать «ой, мы не увидимся еще полгода, забудется и как-нибудь само решится». Теперь они жили вместе. Никакого «как-нибудь само» больше не существовало.
Лань Сичэнь решил поговорить с Ваньинем одним ленивым утром, когда дел было не так уж и много, и вставать рано никто и не собирался.
— Солнце мое, — тихо зовет он лежащего в его объятиях мужчину.
— А?
Цзян Чэн завозился и развернулся лицом к лицу, сонно глядя.
— Тебя все устраивает? — интересуется Сичэнь, отводя от его лица пряди волос.
Ваньинь недоуменно хмурится.
— Я только проснулся, настроение мне еще не портили. Но можешь попробовать этим заняться, — пожимает плечами он, щекой ластясь к чужому плечу.
— Я про вообще. Про нас. Про меня, — уточняет Лань Хуань.
— Так, — тянет Ваньинь. — Что с тобой не так?
— Я немного боюсь, Ваньинь. Просто раньше мы могли проводить вместе не очень много времени, и это заставляло нас торопиться и не обращать внимания на то, что не казалось нам важным, — начинает Лань Хуань объяснять, это было не так-то просто — облекать свои переживания в слова. — Но теперь мы вместе. И после свадьбы мы многое друг о друге узнали. И… ты не разочарован во мне? Потому что я знаю, что, вероятно, не так уж хорош, как кажется со стороны, и как обо мне думают люди.
Он чувствует, как к щеке прикасаются теплые немного неловкие после сна пальцы. Это мягкое прикосновение наполняет его тихим счастьем, медленным, тягучим, которое можно было тщательно распробовать.
Глаза Цзян Ваньиня цепкие, мягкого серо-голубого цвета, он смотрит беззлобно и уж точно ни капли не раздраженно. Но от его взгляда все равно хотелось нырнуть под одеяло со словами «я в домике», как кричали юньмэнцзянские дети, когда во время игр хотели, чтобы их не трогали.
— А, — говорит он, наконец. — Ты про свое дурное чувство юмора? Или про то, как при попытке приготовить — черт, что ты вообще готовил и зачем — чуть не сжег Пристань Лотоса во второй раз? Или как ты выломал дверь в спальню позавчера? Или про бьющую все рекорды доверчивость? Так, погоди, нет, наверное, ты про тот раз, когда случайно хлебнул из моей чаши вина и творил невесть что всю ночь, и да, я спрятал ту твою дурацкую оду мне, и я не скажу где, знай и бойся, что нечто настолько ужасное, вышедшее из-под твоей руки все еще существует. И…
И тут Лань Сичэнь не выдержал перечисления всех этих нелепых вещей. Уткнулся со стоном лицом в ближайшую подушку. Ваньиня затыкать любым способом кроме поцелуя было чревато.
— Да, — глухо говорит Лань Хуань. — Об этом.
Кто же знал, что Цзян Чэну хватит тактичности начать перечислять? Хотя глупо удивляться. Он всегда предпочитал говорить правду в лицо.
— Тогда нет, — легко отвечает Ваньинь. — Не разочарован.
— Что?
— Ты слышал, а теперь убери эту дурацкую подушку от лица и поговорим.
Лань Хуань недовольно повинуется. Лицо у него пылает.
— Вот и молодец, — кивает Цзян Чэн. — Я понял тебя. Меня это тоже пугает. Терпеть мерзкий мой характер несколько раз в год, и терпеть его каждый день — разные вещи.
— У тебя не мерзкий характер.
— Ты единственный, кто так думает, — фыркает Цзян Чэн. — А насчет того, что я наговорил про тебя… ну, это забавно, если честно. И в некотором смысле успокаивает. Я понимаю, что ты ко мне не с облака спустился, а, вроде как, даже нормальный.
— С облака?
— Ну, когда мы увиделись впервые, я был маленьким и глупым. Я решил, что у вас орден небожителей. По правде говоря, пока мы не сблизились, я все равно был не до конца уверен, что ты человек.
— А после?
— Я понял, что ты не настолько идеальный, как ожидалось. И это… превзошло мои ожидания. В лучшую сторону, — пояснил Цзян Чэн.
— Как так?
— Лань Сичэнь! Я понял, я слишком редко говорю, что люблю тебя, хватит это из меня вытягивать, — вспыхивает Ваньинь, приподнимаясь на кровати и нависая над Лань Хуанем. — Потому что если бы я не был на все сто процентов уверен, что люблю тебя и не пожалею о содеянном, я бы с тобой перед моими предками не кланялся!
Лань Хуань улыбается: Ваньинь, несмотря на эмоциональность тирады, зол не был, просто немного взволнован, и когда он так нависал над ним, с этим горящим взглядом и непоколебимой уверенностью, было очень приятно.
— Ох, — только и говорит Лань Хуань, когда на его лицо градом начинают сыпаться поцелуи.
— О, боги и демоны, какой же ты, — горячо шепчет между поцелуями Цзян Чэн, — красивый, бытовая катастрофа, терпеливый, доверчивый, добрый, слишком много думаешь, талантливый, как же я тебя люблю!
Слова его дробились, прерывались новыми касаниями, сыпались так же беспорядочно, как и поцелуи, и терялся в них Лань Хуань так же, как и в поцелуях.
— И если я еще раз услышу, что ты во мне сомневаешься, я тебе… ноги переломаю и уйду спать на вон ту тахту, — яростно шепчет Цзян Чэн ему в губы. — Потому что, каким бы ты ни был, и сколько бы в тебе ни было недостатков, я люблю и их, и тебя с ними.
Лань Хуань смеется.
— Чтобы я мучился от того, что ты рядом, а я не могу встать и подойти? Это слишком жестоко даже для самого беспощадного палача темных заклинателей! — замечает он. — И я в себе сомневался. Не в тебе.
— Ну и дурак.
— Поцелуй уже этого дурака в губы, — просит он и тут же получает желаемое.
Они еще некоторое время возятся в постели, разворошив ее донельзя, а потом падают на бок, нос к носу.
— Всегда думал, — говорит Ваньинь, — что выяснение отношений — это крики и разбитые вазы.
— Видимо, этим все и заканчивается, когда проблему замалчивают до конца, — откликается Сичэнь. — Но мы-то взрослые люди.
— Тогда нам и дальше следует решать проблемы по мере их поступления. Я, если честно, в детстве на всю жизнь скандалов насмотрелся.
Лань Хуань улыбается.
Подобная вдумчивость, с которой они оба выстраивали новый уровень своих отношений, его радовала. И он был уверен, что и Ваньинь счастлив.