Это была пятнадцатая годовщина их отношений, нормальные люди, находясь столько лет вместе, рано или поздно оказываются в браке, но это был явно не их случай. Они даже не жили вместе. Старались, но не всегда получалось.
И вот сегодня уже пятнадцать лет их изматывающей борьбе с тем, что они должны были делать, но совсем не хотели.
Сколько должна стоить их любовь, если продавать ее на черном рынке вместе с другими запрещенными вещами?
Лань Хуань помнит себя совсем молодым, он возвращался с прогулок — кого он пытается сейчас обмануть, это были свидания, когда они гуляли в тени старых ив, и пытались притвориться, что не чувствуют дрожи в их тесно переплетенных пальцах. Ваньиня знали все собаки в парке, и у него были сбиты костяшки пальцев от частых драк и, конечно же, волосы были уложены не так идеально, как он это делал сейчас. Они прошли этот путь вместе. Потому что и Лань Хуань был другим, Ваньинь говорил, что даже его дед одевался современнее, чем Лань Хуань. Лань Хуань смеялся и спрашивал, а может ли его дед так Ваньиня поцеловать, и это были его первые очень плохие шутки, но Ваньинь не жаловался и утверждал, что в определенной степени опьянения — очень даже смешно. Лань Хуань почти всегда возвращался через парк из музыкалки, а Ваньинь уходил туда побыть в одиночестве — по крайней мере, поначалу. Их столкнул лоб в лоб внезапный майский ливень. Лань Хуань тогда добежал до беседки почти не промокшим, но выскочивший из кустов Ваньинь был похож на мокрого взъерошенного кота.
Лань Хуань смотрит сейчас на сидящего напротив человека, и думает, что тот бесконечно далек от того майского мальчишки из кустов. И это было прекрасно.
Лань Хуань помнит, как приходил со свиданий, они прощались, не желая расходиться, и дядя, теряя терпение, начинал стучать по стеклу. Звук был громкий, и Ваньинь всегда неловко улыбался, уходя.
Лань Хуань многое бы отдал за то, чтобы просыпаться каждый день в его объятиях, но семья не примет, многочисленные бабушки, дедушки, дяди и тети все еще жили в том времени, где любовь могла быть психиатрическим диагнозом. И Лань Хуань не имел права их расстраивать, потому что шесть лет назад таким образом сбежал Ванцзи со своим возлюбленным. Иногда он думал о том, как они с Ваньинем уедут в другую страну, хотелось в Норвегию, потому что эта страна нравилась Лань Хуаню, или во Францию, куда-нибудь в Прованс, потому что Ваньинь не очень любит холод, но Лань Хуань нигде не даст ему замерзнуть, как не позволял это на родине, исправно следя, чтобы по всей холодной и неприветливой квартире Ваньиня был доступ к теплому пушистому одеялу. Лань Хуань думал, что тот специально жил вот так, потому что под кроватью у него лежал чемодан с вещами и документами. Цзян Ваньиня давно ничто не держало в родных местах. У сестры была своя жизнь, в которой он был гостем по праздникам, его родители продолжали мучить друг друга, и он держался от них подальше, подальше от материнских придирок и усталого равнодушного взгляда отца. Единственный его друг сбежал с младшим братом Лань Хуаня и слал цветастые открытки с одним и тем же текстом из разных мест, просто чтобы напомнить «эй, я жив». Ваньиню было не с кем делиться тайной их отношений, у него не было никого, кроме Лань Хуаня, и тот старательно был для него всем.
Лань Хуань любит те дни, что они проводят вместе. Он был бы счастлив каждый день варить кофе для сонного Ваньиня, а на ужин есть то, что он приготовит. И засыпать в обнимку.
Ваньинь накрывает его ладонь своей, отвлекая от раздумий.
— О чем ты так напряженно думаешь, сидя прямо передо мной? — интересуется Ваньинь.
— Только о тебе, о нас, — улыбается Лань Хуань.
— Не смей говорить мне, что решил все закончить.
— Ни за что, — качает головой Лань Хуань.
Это был очень неплохой ресторан, который они сняли целиком и доплатили за то, чтобы их не беспокоили официанты. Хотелось хотя бы пятнадцатилетие их безумных тайных отношений отпраздновать по-человечески.
И вот, они были здесь.
Играла тихая музыка прошлого столетия, какую любил Лань Хуань. И, наверное, это и можно было назвать идеальным свиданием. Только вдвоем, в красивом месте, в красивой атмосфере и Ваньинь такой умиротворенный. Он всегда такой, когда они вместе, будто бы Лань Хуань вата, в которую заворачивается его колючий возлюбленный, чтобы перестать колоть себя и окружающих.
Это было хорошо, это было потрясающе, потому что Лань Хуань любил быть тем, кто берет его за руку и говорит: «подожди», берет его за руку и целует поцарапанные костяшки его пальцев. С возрастом Ваньинь стал драться реже, но все так же не научился закрывать глаза, когда видит что-то, во что следовало бы вмешаться. И это тоже было хорошо, он был осторожным, но порой эмоции его шли быстрее, чем разум.
Ваньинь старался быть осмотрительным, но всегда жил в каком-то иррациональном мире, где планы текли, как попало, и менялись, где творилось какое-то безумие, и он всегда вел Лань Хуаня за руку через все, злясь на весь мир и людей, но никогда — на него. У него в квартире была книжная полка с классическими ужасами и детективами. Лань Хуань читал их, когда нечего было делать, но никогда не видел, чтобы книги покидали свое место по вине их хозяина. Может, это был чей-то подарок, может, Ваньинь отчего-то решил завести их здесь для Лань Хуаня, а может он все уже прочитал и был не из тех, кто любит перечитывать книги заново, или они просто ждали этого часа. Иногда Лань Хуаню хотелось узнать, в чем дело, но эту маленькую тайну он всегда придерживал, чтобы думать об этом, когда больше думать ни о чем не хотелось.
Ваньинь всегда хотел завести себе пса, но, даже оказавшись в своем жилище, не спешил. Наверное, хотел быть готовым на это, о, он ненавидел делать что-то не до конца или неправильно, а собаки, несомненно, были для него серьезным бизнесом. Или он ходил по приютам и питомникам годами и уходил из каждого со жгучим желанием взять всех-всех собак и пониманием, что это не так работает. Это не было тайной, но Ваньинь всегда отвечал по-разному, неловко пытаясь лгать.
Нет места.
Нет времени.
Нет чего-то-еще.
— Давай станцуем, я люблю эту песню, — говорит Лань Хуань. Они никогда не танцевали в общественных местах, только в доме Лань Хуаня под звуки старого шипящего патефона, купленного на барахолке за копейки. Лань Хуань любил свою коллекцию пластинок.
Хотя, наверное, это не считается, потому что это общественное место они сняли полностью, и их никто не мог увидеть.
Но все равно, такого большого зала у них еще не было.
Ваньинь неохотно поднимается. Лань Хуань с внутренним вздохом уже который раз констатирует, насколько хорошо в данный момент выглядит его возлюбленный. Не то, что обычно он не. Просто сейчас это било по голове особенно сильно. И это тоже было хорошо, ему нравились эти моменты осознания, насколько ему повезло. А еще хорошо было смущать этим Ваньиня. Вот уж удивительно, откуда в нем было столько неловкости, когда дело касалось комплиментов.
Они никогда не спорили, кто будет вести в танце, потому что споров не было и в постели, и вне ее, и вообще, что удивительно, они даже не ссорились. Лань Хуань всегда был готов выслушать иное мнение, а Ваньинь считал Лань Хуаня кем-то достаточно авторитетным, чтобы к нему прислушиваться. Так что любая спорная ситуация происходила одинаково: Ваньинь высказывался — Лань Хуань соглашался, или не соглашался, высказывался сам, и тогда уже Ваньинь был согласен.
Ваньинь позволяет взять себя за талию, и они начинают, стоят ближе, чем положено, но кто их видит, рука Лань Хуаня медленно скользит вверх вдоль позвоночника, сокрытого фиолетовой тканью рубашки, а потом также вниз до поясницы, и никто этого, разумеется, не замечает, кроме того, кто должен.
Шаг за шагом они идут по кругу, поворот, когда-то Лань Хуаню приходилось шепотом считать шаги, потому что Ваньинь волновался и отвлекался все время на него. Если посмотреть вниз, можно увидеть много бледных теней от множества источников света в зале. Но Лань Хуаню хочется думать, что это тени их прошлого, того что уже было, ступеньки, по которым они поднимались, чтобы стать собой, наверное, среди этих теней можно найти одну взъерошенную и продрогшую под дождем, и еще одну – крепко прижимающую к себе рюкзак с нотными тетрадями в попытке защитить от воды. И много-много других, в этот особенный день взирающих на тех, кем они могли только мечтать однажды быть.
Они здесь совсем одни. Лань Хуаню кажется, что тот единственный бокал шампанского довольно сильно на самом деле вдарил по нему. Лань Хуань думает, что этот день прекрасен, что прекрасен Ваньинь. Лань Хуань позволяет Ваньиню повести со второго куплета, и тот ведет мягко, гладит по плечу, поправляет ворот рубашки, ласковый-ласковый. Знали бы люди, сколько в Цзян Ваньине вот этого, нерастраченного, теплого. Но не знают, и все это принадлежит Лань Хуаню полностью.
Он никогда не мог точно сформулировать, как ощущались эти прикосновения Ваньиня, когда тот поправлял ему воротник, завязывал по утрам галстук (когда Лань Хуань его надевал), мог пригладить волосы… вот, вроде бы, такие простые действия, а было в них что-то, от чего разрывалось сердце. В этой простой заботе было столько всего, гораздо больше, чем могло быть, если бы Ваньинь мог спокойно говорить о своих чувствах: а он не мог, старался говорить, но это всегда было для него большим стрессом, и Лань Хуань говорил за двоих, потому что нужно быть слепым, чтобы не видеть в Ваньине чувств. Они были на поверхности, но облечься в слова правильно и вовремя им было не дано. Но Лань Хуаню и не нужна была эта шелуха.
Он виснет на Ваньине беззастенчиво, и шепчет, будто в лихорадке, сходя с ума от магии момента и любви, его переполняющей.
— Давай уедем отсюда. Далеко-далеко, где нас никто не будет знать, где мы будем жить так, как хотим, не боясь, что моя сумасшедшая родня запрет меня в психушке за дурные наклонности, — Лань Хуань отчаянно не хочет возвращаться в свою пустую квартиру, не хочет, чтобы Ваньинь возвращался в принадлежащую ему. Он не хочет больше быть так. Ему хочется приглашать Ваньиня в кафе и рестораны каждые выходные, и сидеть в весело гомонящем зале, поглаживая костяшки его пальцев у всех на виду. Хочет видеть разочарование в глазах официанток, когда они поймут, что Ваньинь — его, и это не дружеские посиделки. Хочет возвращаться в общий дом, который они вместе сделают самым уютным на свете. Хотел так много, так много. Не было ни дня, чтобы он не задумался о том, почему именно он обязан быть примерным племянником и внуком за двоих. Что мешает ему просто взять и уйти? Это ведь просто любовь, разве может быть любовь отклонением в психике?
— Давай, — тихо говорит Ваньинь, — поговорим об этом утром, когда ты проспишься.
— Я не пьян, — возражает Лань Хуань. — Не настолько.
— Охотно верю, но давай начистоту: наутро ты можешь и не вспомнить об этом разговоре. Поэтому давай отложим пока, если будешь все помнить, мы продолжим с этого же места, а если нет, я расскажу тебе, о чем ты хотел поговорить.
— Просто скажи мне…
— У меня собранный чемодан под кроватью и отделка дома от застройщика. Ты серьезно думаешь, что меня хоть что-то кроме тебя здесь держит? Да, Лань Хуань. Если ты готов, мы уедем.
— Тогда обсудим детали утром. Я люблю тебя.
Ваньинь фыркает куда-то ему в шею, крепко обнимая, пока они уже не столько пытаются танцевать, сколько топчутся на месте под музыку. Но это тоже приятно.
— Я ненавижу твою квартиру, — признается Лань Хуань. — Она такая холодная и пустая, и я часто не могу заснуть, думая о том, как ты там один. А еще мне надоело заботиться о чувствах всей моей дурной родни.
— Хорошо, — тихо смеется Ваньинь. — Спасибо, что поделился. Главное, утром об этом вспомни.
Лань Хуань не устает благодарить богов за жуткий ливень в тот майский день, ведь кто знает, столкнулись бы они хоть раз в старом и любимом парке, где в тени ив и заросших плющом и вьюнками беседках они почти пятнадцать лет прятали от мира свою любовь.
Пожалуй, наступила пора выйти из него, и отправляться дальше.
Лань Хуань думает о небольшом двухэтажном домике с уютной мансардой. О крепком утреннем кофе и таких же поцелуях. О том мгновении, когда они будут по-настоящему вместе.
— Знаешь, моя родня сочла бы нас страшной ошибкой, — говорит он. — Но я думаю, самая ужасная ошибка — это если бы нас не было, если бы мы пошли у всего этого на поводу, даже если мне нужно было так много времени, чтобы понять, что мы совсем не обязаны быть для кого-то идеальными и правильными, потому что…
— Эй, ты идеален для меня, — вставляет Цзян Ваньинь. — На остальных забей.
Жар приливает к щекам Лань Хуаня. Ну, вот, Ваньинь опять это сделал, если специально у него выходила какая-то чушь, то вот такими случайными, убийственно честными словами, он мог бы разбить тысячу сердец.
— Спасибо. За все.
— Говоришь, как будто мы прощаемся.
— Прощаемся. Как раньше уже не будет, и я точно намерен закончить наши текущие отношения, потому что, если мы уедем отсюда, то только туда, где я смогу на законных основаниях называть тебя своим мужем, — заявляет Лань Хуань, щелкая Ваньиня по носу.
— Сначала вспомни об этом разговоре утром, а потом планируй свадьбу, — напоминает Ваньинь с усмешкой.
— Ты же напомнишь мне, если я забуду?
— Как минимум, чтобы посмотреть на твое лицо после этого.
— Я тебя люблю.
— И я.