коко без стука вошла в комнату отдыха, где риндо и нахоя последние двое суток жили, и тихо произнесла то, что и без того всем понятно было, лишь не озвучивал никто, до последнего лелея незримую надежду, что та миссия закончилась не настолько плохо.

— ран нашли. ее прибило к берегу недалеко от порта.

рин уже спустя пару секунд закричала, не сдерживаясь совершенно. упала на колени и по нарастающей завыла, пока голос настолько высоким не стал, что лишь его эхо было слышно и тупые удары, когда она руки в кровь сбивала о холодный мрамор и рыдала так, словно и вовсе захлебнуться хотела, повторив судьбу сестры.

хоя молчала.

отводила взгляд, не говорила совершенно ни с кем и где-то пропадала целыми днями. не улыбалась больше, не закрывала глаза. но и не плакала.

лишь дикой лисой скулила на том самом пляже, ночами пугая жителей ближайших домов, и все лежала на мокром песке, вглядываясь в ночное небо.

она ведь там? ее ран? среди этих бесполезных звезд?

когда-то давно хайтани заливисто смеялась и часами пиздела ей о созвездиях, не замолкая ни на миг, что приходилось затыкать ее поцелуем или виноградом — обязательно с косточками, дабы старшая смешно отплевывалась.

теперь же было отвратительно тихо.

услышать бы хоть одно проклятое слово!

но вокруг не было никого. лишь беспокойное море и еще более беспокойный ветер, что гонял кудрявые волосы, уже пару недель не подвергающиеся пытке утюжком.

потому что нахоя никогда ничего не обещала хайтани.

лишь в уголках глаз заблестели слезы, когда она внезапно вспомнила такое далекое…

— не люби никого.

— что?

— не люби никого, кроме меня. даже если мы больше не будем вместе.

— тогда ты тоже. сможешь пообещать, что вот этот вот кусок льда вместо сердца будет только моим?

— он и так уже полностью твой.

— обещай.

— я обещаю. а ты?

— обещаю. никого, кроме тебя.

— больная сука!

хоя смеется надрывно, до острой боли, от которой хватается за живот, на бок перекатывается и отчаянно желает задохнуться своим смехом, захлебнуться впервые за несколько лет пролившимися слезами.

впервые со дня исчезновения старшей хайтани нахоя снимает с себя все оковы, разрушает годами выстроенные дамбы и буквально тонет в своей боли и ебаной любви

и лишь ближе к рассвету успокаивается, снова жалобно скулит раненой и уже обессиленной лисой, так и засыпая на берегу, погрузившись в бесспокойный и совсем недолгий сон.

да какой вообще у этого обещания был смысл?! не любить никого? если она прямо сейчас привяжет к шее камень потяжелее и решит утопиться, то совершенно не нарушит свои слова. так зачем это все?

лучше бы пообещали жить… быть осторожнее и не бросаться под гребаные пули, даже пытаясь защитить. нахуя ей такая защита, после которой сдохнуть хочется?!

не любить…

словно хоя вообще сможет… ран пустила корни в каждой клеточке ее тела, подсадила на наркотический яд своих лиловых радужек, что никакая реабилитация не спасет. только прыжок с тридцатого этажа, да и то не факт.

и когда спустя десять лет нахоя проснется под теплым боком ясухиро, она привычно взглянет на заставленное нецветущими орхидеями окно и вновь проклянет тот день, когда дала ран то единственное обещание.

даже если бы она хотела — а она и не хочет, — все равно уже не сумела бы никого полюбить. лишь привыкнуть. как однажды она привыкла к мучо. как мучо однажды привыкла к ней, вернувшись после одной из миссий с мертвой хару на руках.

покрытые лаком веточки сакуры, стоящие в глупой стеклянной банке на все том же окне тоже хранили какие-то обещания.

они все хранят какие-то обещания. но никогда не говорят о них.

и не обещают более ничего. лишь коротко обнимаются, обмениваются тусклыми, но все еще каким-то чудом не потухшими взглядами и идут на кухню согревать замерзшие души горячим кофе и никотином.