— Смотри, братик! — Рёхей поворачивается и натыкается взглядом на перепачканные в шоколаде маленькие ладошки. — Мама теперь будет ругать…
Кёко, кажется, готова расплакаться от страха, потому что из-за своей неуклюжести испортила большой праздничный торт, который мама испекла на работу отцу. Она споткнулась и угодила руками прямо в центр трёхслойной конструкции. И теперь гнева мамы точно не избежать.
— Беги мыть руки, — командует Рёхей и быстро, пока мама не вернулась, хлопает ладонями по остаткам торта. Кусочки шоколада разлетаются во все стороны, пачкая и его, и светлый ковёр, и полупрозрачный белый тюль на окне.
Через пять минут ему влетит так, что мало не покажется.
Стоя около стола Тсуны, Рёхей едва сдерживал широкий зевок и почти сумасшедшее желание ковырнуть мизинцем ноздрю, которая немилосердно чесалась от пыли и духоты. Спасало только то, что он, Сасагава Рёхей, Хранитель Солнца Вонголы, будет выглядеть странновато с пальцем в носу, пока вокруг царило непроницаемое деловое напряжение. К тому же косые взгляды стоящего по правую руку от босса Гокудеры мешали окончательно забить на атмосферу. Поэтому оставалось только стискивать руки в замок и как можно суровее смотреть на прибывших деловых партнёров, которые что-то там хотели, что-то там требовали, что-то там ещё… В общем говорили отупляюще мирно, не размахивали граблями и не наезжали на Тсуну, поэтому Рёхею было откровенно скучно.
Гокудера в который раз бросил на Рёхея красноречивый взгляд, в котором причудливо смешивались обещания убить на месте и заставить сожрать свой галстук, и разрывающая челюсти зевота опять пошла на убыль, нос чудесным образом перестал чесаться. Хотя Рёхей подозревал, что если в скором времени не смахнёт прилипшую пылинку, он чихнёт так, что несчастных визитёров придётся вести умываться.
Однако в этот раз гостей спасло провидение, потому что они успели распрощаться и уйти до того, как Рёхей потерял самообладание. Едва за ними закрылась дверь, громогласный чих сотряс стены. Хмуро глядящий вслед ушедшим Тсуна вздрогнул и глянул на Рёхея так, словно совершенно забыл о его присутствии.
— Будь здоров, старший брат, — слегка заторможенно произнёс он, затем вздохнул и откинулся на спинку кресла.
— Буду! — кивнул Рёхей, после чего более расслабленно присел на край стола и пожаловался: — Я так и не понял, чего именно они хотели. Ведь они чего-то же хотели? Или просто так потрепаться зашли?
Гокудера цыкнул.
— Ты чем слушал, голова-трава? — возмутился он.
— Ушами я слушал, — бесхитростно пожал плечами Рёхей. — Просто они говорили так много и загадочно, что я экстремально запутался.
Заметив, как стремительно стало краснеть лицо Гокудеры, Тсуна выдохнул и устало пояснил:
— У них разгорелся конфликт с одной из семей, и… нас попросили вмешаться.
— А, ну… — Рёхей нахмурился. — Блин, это ведь в пару фраз можно было уместить, а они два часа мололи языками! Тормознутые какие-то.
— Это ты тормознутый, — не выдержал Гокудера. — Ты вообще в курсе, что в общении с боссом Вонголы принято соблюдать этикет? Всё должно быть просчитано до мелочей, малейшее отступление будет считаться неуважением к главе. Понял, дубина?
— Хватит! — Тсуна поднялся на ноги. — Я считаю, нам нужно для начала выяснить причину конфликта, поэтому я доверяю тебе, Гокудера-кун, и Ямамото переговоры с враждующей стороной.
Тот в ответ цыкнул снова.
— Не получится, — пробормотал он. — Бейсбольный придурок сейчас на выезде. Возникли кое-какие трудности, поэтому он сорвался сегодня утром, чтобы тебя не беспокоить.
— Кто из Хранителей сейчас свободен? — отстранённо поинтересовался Тсуна, но тут же осёкся. — Погоди, какие ещё трудности? Где?!
Гокудера вздохнул.
— А я говорил этому охламону, что тебе не понравится его самоволка, — проворчал он и, помедлив немного, нехотя пояснил: — На востоке появилась недовольная нынешним укладом группировка. Проще говоря, Десятый, кто-то очень против того, чтобы ты стоял во главе Вонголы.
Тсуна тяжело опустился в кресло и простонал:
— Так и знал, что не следовало мне вообще с этой мафией связываться…
— Да ладно тебе! — Рёхей хлопнул ладонью по столешнице и воодушевлённо выпятил грудь. — У тебя же есть мы, а это уже очень круто! Давай мы с Гокудерой метнёмся к конфликтующим и выбьем из них правду!
— Не выбьем, а выясним, — назидательно поправил Тсуна, увидев, как просветлело лицо Гокудеры. — Никакого рукоприкладства! Вам нужно всего переговорить с конфликтующей стороной и по возможности убедить их пойти на мировую. — Он снова поднялся и направился к выходу из кабинета, игнорируя недовольные мины. — Рассчитываю на вас.
Уже закрывая за собой дверь, он услышал сочный шлепок и шипение Гокудеры:
— А ну свалил со стола Десятого, недоумок!
— Братик! — Рёхей вздрагивает от раздавшегося в темноте горячего шёпота. — Я тебе десерт принесла!
— Кёко? — недоверчиво бормочет он и сразу же замолкает, получив в нос чем-то мягким и невыносимо вкусно пахнущим.
— Это пудинг, — продолжая размазывать угощение по его лицу, шепчет Кёко. — Ешь быстрее, пока мама не хватилась.
Она молчит, пока Рёхей не съедает всё, а затем строго произносит:
— Не нужно было подставлять себя за меня! Тебя же наругали…
— И что? — Рёхей в темноте нащупывает голову Кёко, треплет мягкие короткие волосы, пачкая их липким пудингом. — Я же твой старший брат, поэтому буду защищать тебя от всего, даже от гнева мамы. Да и не так уж сильно она меня наругала.
— Дурак… — всхлипывает Кёко и, стиснув в кулаках футболку, тихо плачет.
Через два года он попадёт в больницу с тяжёлыми травмами.
Рёхей вошёл в свою спальню как раз в тот момент, когда там хлопотала Кёко, и усмехнулся. Воспользовалась же моментом, чтобы пробраться в его обитель и разгрести творящийся тут бардак. Ох уж эти женщины, им никогда не понять, что истинно мужской срач создаёт истинно мужскую атмосферу. А они тут со своими тряпками и освежителями. Это же не круто!
— Сестрёнка! — гаркнул Рёхей, заставив Кёко подпрыгнуть и гулко стукнуться головой о дверцу шкафчика. — Эй, не убейся там!
— Братик, — Кёко, морщась и почёсывая затылок, повернулась и улыбнулась, словно пойманный на горячем воришка, — ты сегодня рано.
Рёхей, хмыкнув, в два шага оказался рядом и взъерошил волосы на её макушке. В нос моментально пахнуло персиками и горьким шоколадом — ароматом её любимого шампуня, и внутри сразу потеплело.
Рёхей не смог сдержать счастливой улыбки.
— Я уезжаю на важную встречу по делам Вонголы, поэтому забежал за кое-какими вещами. — Он подмигнул и развернулся к шкафу. — Может статься, что не приду ночевать.
— Дела Вонголы, — глухо повторила Кёко и вздохнула. — Это ведь… — она замялась и, протянув руку, сжала в пальцах рукав пиджака Рёхея, — не опасно?
Рёхей в удивлении обернулся и, едва глянув на бледное лицо сестры, сразу же забыл обо всех связанных с мафией проблемах. Он прекрасно знал, что Кёко не станет уговаривать его остаться или отказаться от своих дел, потому что она как никто понимала, насколько важна для него была Вонгола.
Вернее, не так.
Кёко понимала, что Сасагава Рёхей никогда в жизни не бросит друзей, и поэтому не возражала. Однако каждый раз, когда Рёхею необходимо было уезжать по вопросам семьи, она старалась спрятать свои страхи и тоску за напускным весельем. И хоть она не сомневалась, что сильный старший брат всех раскидает при необходимости, память о прошлом постоянно давила. Иногда даже слишком.
— Нет, ты что! — махнул рукой Рёхей, притянув Кёко к себе. — Мы просто поболтать едем, так что беспокоиться экстремально не о чем, сестрёнка!
Он почувствовал, как узкие тёплые ладони скользнули по его спине к лопаткам, как сжались кулаки, стиснув жёсткую ткань пиджака. Кёко ведь наверняка хотела сказать что-то ещё. Но вместо этого она лишь отстранилась и ободряюще улыбнулась, спрятав внутри все сомнения.
— Тогда возвращайся скорее, братик. И успешных вам переговоров.
Когда через пару часов заехал Гокудера, Рёхей сморщился, отгоняя шипом застрявшее где-то внутри неприятное предчувствие. Чтобы хоть как-то отвлечься от него, он повернулся к Гокудере и лучезарно улыбнулся.
— Ты чего с такой хмурой физиономией?
— Мы вообще-то не в отпуск едем, голова-трава, — пробурчал тот. — Будь начеку, а то мне кое-что очень не нравится.
— Что именно? — помрачнел Рёхей. Беспокойство вспыхнуло внутри с новой силой, он стиснул руку в кулак и, ощутив, как тяжёлый браслет врезался в кожу плеча, почувствовал себя несколько увереннее.
— Не знаю, как-то уж очень подозрительно, что одновременно на востоке, юге и севере появились проблемы. Все Хранители из-за этого разъехались. Хотя это, конечно, вполне может быть и совпадением, но… Не знаю, в общем! — Гокудера кинул на Рёхея угрюмый взгляд. — Просто не теряй бдительности. Игры давно закончились, пистолеты стали настоящими, а палки превратились в мечи.
— Не ссы! — Рёхей хлопнул его по плечу. — Если что, я тебя защищу. Я же Солнце, не забыл?
— Солнце, — буркнул Гокудера, отмахнувшись от дружеской ладони. — Придурок ты, а не Солнце. Всё, поехали.
Рёхей здорово бегает на костылях и уже вовсю тиранит врачей своей неуёмной энергией. Перевязанный бинтами, он резво скачет по больничному коридору, стараясь скрыться от преследующей его нянечки, и воинственно пыхтит, думая, что валяться тут — непозволительная роскошь.
Потому что ему срочно надо стать сильнее! А для этого следует много тренироваться.
Однако врачи почему-то с ним не соглашаются и упорно талдычат, что Рёхею ещё неделю минимум требуется провести в кровати. И с этим он смириться категорически не может.
Рёхея злит ситуация, в которую он угодил, но ещё больше его злит, что тогда он проиграл. Проиграл на глазах самого дорогого человека, и это чертовски, неописуемо обидно!
Больше такого допускать нельзя, ведь он обещал защищать.
Заходя на очередной вираж, Рёхей с размаху натыкается на кого-то и падает на пол, получив в челюсть своим же костылём — прямо по не успевшему зажить синяку. Зубы глухо щёлкают, боль многоуровневым эхом отзывается в голове, в глазах мутнеет.
Пара секунд уходит, чтобы открыть глаза и сфокусировать взгляд. Затем Рёхей видит сестру, которая сидит на полу напротив и потирает ушибленный лоб, и подпрыгивает на месте.
— Кёко! — Он подлетает к ней, совершенно забыв про больные конечности, и, не удержав равновесия, снова оседает. — Блин, ты что тут делаешь?!
— Братик?
Кёко удивлённо моргает, пытается подползти ближе, но путается рукой в развязавшемся бинте, соскальзывает и таранит головой грудь Рёхея. Тот стискивает зубы от боли, зажмуривается, а Кёко замерев, всхлипывает раз, другой, после чего, наконец, начинает реветь в голос.
— Братик!
Рёхей тут же забывает обо всём. Он поднимает руки, обхватывает дрожащие плечи и, прижав Кёко к себе, мысленно обещает, что непременно станет сильнее. Чтобы сестрёнка больше не плакала из-за него.
Через шесть лет он познакомится с Савадой Тсунаёши.
Это помещение тоже было душным. Чертовски, дьявольски, экстремально душным — настолько, что наверняка даже мухи дохли в подобном морилове. Казалось, это место не использовалось и тем более не проветривалось в течение продолжительного времени, что было крайне подозрительно.
Однако паниковать раньше времени Хранители не стали. Они молча прошлись по огромному, забитому пыльными стеллажами складу, прислушиваясь и принюхиваясь ко всем подозрительным местам. В конце концов, группировка, с которой им предстояло иметь дело, давно зарекомендовала себя как надёжная организация — она одной из первых присягнула Десятому. Причин беспокоиться не было. Наверное.
— Как же здесь… — Рёхей взмахнул руками, силясь подобрать эпитет, но лишь с присвистом выдохнул. — Адовое местечко, не находишь? — Он ослабил узел галстука и, высунув язык, оттянул ворот рубашки.
Помимо прочего, в помещении было так темно, что Рёхей пожалел об оставленном в бардачке фонарике. Развешанные под потолком тусклые лампы, конечно, давали свет, но лишь на небольших участках. Солидная часть склада оставалась погружённой в тени.
— Прекрати ныть, — отмахнулся Гокудера, оглядываясь. Вынув из кармана ключи от машины, он несколько раз подбросил их, затем стиснул связку в кулаке и нахмурился. — Что-то наши собеседники задерживаются.
— Они вообще-то могли пригласить нас в офис, где есть кондиционер, — пробормотал Рёхей, стянув всё-таки пиджак.
— А тебе вообще-то было сказано перестать ныть. Я же предупреждал, что мы не в отпуск едем, балбес, — заворчал Гокудера и, запнувшись, тоже потянул узел галстука. Быть начеку — он сам говорил.
— Прошу прощения за опоздание, уважаемые господа, — раздался спустя пару минут зычный голос.
Молодые люди как по команде обернулись и уставились на тучного мужчину в классическом чёрном костюме в полоску. Тот пожёвывал губами толстую кубинскую сигару, дым от которой делал жизнь в закрытом наглухо помещении практически невыносимой, и пристукивал по бетонному полу тонкой тростью с изящно вырезанным набалдашником. Ни дать ни взять — классический киношный мафиози. Разве что усов не хватало и пистолета в руке.
Рёхей быстрым взглядом окинул собравшихся за спиной мужчины телохранителей и нахмурился. Не менее десятка. И чёрт знает сколько ещё пряталось в тенях — размер склада позволял вместить целую гвардию.
Мужчина сделал шаг вперёд и по-отечески широко распахнул объятия, улыбнувшись так радушно, словно он и в самом деле сожалел о своей задержке. Однако взгляд его при этом оставался арктически холодным.
— Ну, что и требовалось… — прошипел Гокудера, кисло усмехнувшись. — Не дёргайся пока. Помни, о чём нас просил Десятый, — и громко, чтобы глава конфликтующей стороны услышал, произнёс: — Синьор Риччи, рады приветствовать вас. Меня зовут Гокудера Хаято, а это — Сасагава Рёхей. Мы прибыли по поручению Десятого босса Вонголы — Савады Тсунаёши, чтобы прояснить кое-какие вопросы, касающиеся вашего конфликта с синьором Колаяни.
— Да-да, для меня это не секрет, — кивнул синьор Риччи, выпустив в напряжённый воздух струю густого дыма. — Этот маленький кусок дерьма моментально помчался к боссу. Я не удивлён.
Гокудера скрипнул зубами, явно стараясь не обращать внимания на вопиющее нарушение этикета. Правилами предписывалось выслушать визитёра, прежде чем высказывать своё мнение. Однако синьор Риччи, видимо, совершенно не беспокоился, что ему могут присудить оскорбление Хранителя Вонголы. Самоуверенный ублюдок.
Рёхей покосился на Гокудеру и сразу же напрягся, заметив, как на скулах того вздулись желваки. Он вообще мало разбирался в расшаркиваниях и иерархии, но очевидное неудовольствие напарника свидетельствовало, что дело принимает серьёзный оборот.
— Я бы попросил… — начал Гокудера, но синьор Риччи вновь его перебил, взмахнув рукой в повелительном жесте.
— Ах, к чему эти формальности между сторонниками, даже более того — практически родственниками. Мы же с вами из одной семьи, синьор Гокудера, семьи Вонгола, — произнёс он, стряхнув кажущийся чёрным пепел на пол. — Вы можете обращаться ко мне по имени. Зовите меня Бернардо. — Он вновь развёл руки в стороны, словно хотел закрепить дружеское знакомство не менее дружескими объятиями, но не сделал ни шагу навстречу.
Теперь уже Гокудера покосился на Рёхея, вопросительно вскинув бровь.
«Полная боевая готовность, друг, не сомневайся».
— Синьор Риччи, — сделав акцент на обращении, проговорил Гокудера, — я не уполномочен заниматься налаживанием родственных связей. Давайте всё-таки вернёмся к вопросу насущному, ради которого мы и преодолели весь этот путь.
Синьор Риччи сокрушённо вздохнул.
— Какая жалость, — пробормотал он. — А я думал, что мы сможем… договориться.
— О чём? — для проформы спросил Рёхей, сжав кулак, чтобы снова ощутить давление браслета.
— О наших с вами взаимоотношениях, — охотно пояснил тот. — Видите ли, друзья, тут такое дело… Вы же ехали по городу и видели, какой он, правильно? Маленький, запустелый и совершенно неприспособленный для того, чтобы вести тут какой-либо бизнес. Я имею в виду крупный бизнес, если вы понимаете, о чём я. — Он благодушно улыбнулся. — Мне нужно выбраться отсюда, потому что я хочу подняться на другой уровень. И для достижения этой цели мне нужны кое-какие связи. Более того — нужна власть. — Риччи вскинул руки и, заметив, как напряглись Хранители, гулко расхохотался. — Не подумайте, что я хотел чего-то дурного, вовсе нет! Просто этот мудак, Марцио Колаяни, почему-то вспенился и решил, что я имею что-то против него конкретно. С чем связана подобная реакция, я не знаю. — Он в задумчивости постучал пальцем по набалдашнику, прежде чем продолжить: — А потом я поразмыслил над этой ситуацией и понял, что Колаяни мне не нужен. Достигнуть иного уровня, иной ступени власти, я смогу своими силами. Вы понимаете?
— Значит, — Гокудера стиснул кулаки и сдавленно зарычал, уже пытаясь спрятать обуревающую его ярость, — восток — твоих рук дело?!
— И север, и юг, синьор Гокудера. Привлечь и одновременно отвлечь внимание от собственных дел. — Синьор Риччи пожал плечами. — Я думаю, кое-где я всё-таки успел. Бедняга Марцио, мир его праху.
Напряжение достигло критической точки. Казалось, тут и там стали мелькать раскалённые добела искры, грозя взорвать атмосферу к чертям. Гокудера чуть присел, готовясь одним прыжком преодолеть разделяющее их расстояние и оторвать голову зарвавшемуся ублюдку.
Однако…
— Это было экстремально скучно. И кое-чего я так и не понял, — вклинился Рёхей, переводя озадаченный взгляд с Гокудеры на синьора Риччи и обратно. — А мы-то вам зачем сдались?
В воздухе ярко сверкнула молния и тут же потухла. Гокудера расслабился, разжал кулаки, усмехнувшись своей несдержанности.
— Ты — тупое бесполезное животное, голова-трава, и о логике не имеешь ни малейшего представления. — Он был почти благодарен Рёхею за такую передышку — это легко угадывалось в разгладившемся лице. — Этот кусок сала, — в формальностях уже не было смысла, — вознамерился спихнуть Десятого с поста босса. Он даже армию припас на этот случай. Бейсбольный придурок отправился разбираться с одной из частей на восток. Хибари воюет на юге, а Хром и Мукуро рванули на север. Мы с тобой на западе, дубина. В самом эпицентре. Нам вроде как кранты. Теперь врубился?
— А, ну… — Рёхей почесал макушку, после чего бросил пиджак на пол и расстегнул рукава рубашки. — Тогда давай просто начистим эту толстую морду и поедем уже домой. Я экстремально хочу спать.
— Пф, естественно. — Гокудера с ухмылкой щёлкнул пальцем по пряжке ремня. — Только потом обязательно передай Десятому, что я очень — слышал? очень! — старался быть дипломатичным.
Наблюдающий за этим синьор Риччи вдруг расхохотался, чем привлёк к себе недоумевающие взгляды Хранителей.
— Не так быстро, уважаемые, — произнёс он, улыбаясь так довольно, словно только что лично перерезал их глотки. — Дело в том, что я прекрасно осведомлён о ваших… особенностях. Знаете, добыть сведения о Пламени очень сложно. Я бы сказал, это практически невозможно.
— Ну зашибись, — помрачнел Гокудера, — надо будет сказать нашей мышеловке, что крысы научились обходить ловушки. — Он огляделся и, втянув носом воздух, помрачнел ещё сильнее. — Хочешь сказать, тут есть устройство, подавляющее Пламя?
— Какой умный мальчик. — Синьор Риччи скупо поаплодировал. — И на этой ноте, я думаю, мне пора откланяться. Хорошего вам желать не стану, оно вам уже не понадобится. Так что прощайте, синьор Гокудера, синьор… как вас там.
Он демонстративно отвернулся и взмахнул рукой. Громилы, всё это время молча сверлившие парочку Хранителей взглядами, нехорошо заулыбались.
— У нас нет Пламени, — пробормотал Рёхей и, сплюнув на пол, сделал упор на отставленную назад ногу. Сжатые кулаки тут же оказались у лица, по внутренностям мазнуло дежа-вю из далёкого прошлого. — Придётся по-старинке.
Гокудера кивнул и, не тратя время на раздумывания, метнул в толпу динамитную шашку.
Когда перед глазами начинают танцевать чёрные точки, сплетаясь в такие узоры, что наверняка самый мастеровитый мастер обзавидуется, Рёхей останавливается. Он тяжело дышит, опираясь руками на согнутые колени, и сдувает с кончика носа катящиеся по лицу капли пота. Он улыбается, потому что доволен, наконец, собой — не до конца, конечно, но всё же.
— Братик. — Сёдзи с тихим шорохом раздвигаются, следом заглядывает Кёко. Она обводит взглядом помещение и улыбается. — Ой, ты опять себя изводишь.
Она подходит и, обхватив скользкие от пота плечи, усаживает Рёхея на татами, хотя тот, в принципе, не сопротивляется. Отдых — важная часть тренировки.
Рёхей поворачивает голову и смотрит в сердитое лицо Кёко, которая старательно прячет за суровостью беспокойство. Затем он втягивает носом запах ландыша, смешанного с персиково-шоколадным ароматом, и откидывается на спину, увлекая сестру за собой. Он ни капельки не думает о том, что сейчас пахнет отнюдь не конфетами, но Кёко это, в общем-то, никогда не смущало.
— Твой брат становится сильнее, сестрёнка! — говорит Рёхей, переводя дыхание. — Вот увидишь, я буду лучшим!
— Глупый, — бормочет Кёко, уткнувшись лбом в его плечо. — Зачем мне ещё лучший брат, если есть ты?
Рёхей на некоторое время замолкает, переваривая сказанное, а затем начинает смеяться.
— Ну нет, это не экстремально!
Он знает, что Кёко тоже улыбается, и в ту же секунду ставит перед собой очередную задачу. Быть ещё лучше лучшего — вот новая цель!
Через десять лет он станет Хранителем Десятого босса Вонголы.
Воздух быстро наполнился запахом пороха и гари. Тут и там раздавались выстрелы, виднелись короткие яркие вспышки, слышался звон падающих на бетонный пол гильз, топот ног, выкрики. Стоячая пыль из-за этого превращалась в настоящее оружие — пару раз у Рёхея натурально темнело в глазах. Приходилось периодически останавливаться, приходить в себя, пользуясь тем, что Гокудера удерживал врагов на расстоянии с помощью динамита (временами Рёхей задавался вопросом — где именно тот прятал шашки в таких количествах?), и лишь после этого снова бросаться в бой. Благо что синьор Риччи оказался самонадеянным типом и решил обойтись теми силами, которые привёл с собой. Он явно не учёл, что привыкшим обходиться и без Пламени вонгольцам это было только на руку.
По складу стремительно распространялся густой дым, из-за чего становилось крайне неудобно целиться. Противники поливали укрытие вонгольцев шквальным огнём наугад, чтобы не провоцировать вонгольцев на ближний бой, и этот факт непередаваемо расстраивал Рёхея. Хотя, с другой стороны, это позволяло без суеты выхватывать из тумана неясные силуэты и снимать полуслепых бандитов по одному, пользуясь тем, что с некоторых особенно удачных точек обзор был просто превосходным.
Чем Гокудера и занимался, пиная напарника от одного просматриваемого места к другому, взяв на себя он взял роль бомбардировщика.
— Двое приближаются с запада! Обошли, суки! — крикнул он, дёрнув зубами запавший фитиль, чтобы поджечь его, после чего обернулся в сторону кряхтящего Рёхея и рявкнул: — Да брось ты эту тряпку, кретин!
— Не могу! — громыхнул в ответ тот, пытаясь выпутаться из брезента, в который так неудачно угодил.
Дёрнувшись изо всех сил, Рёхей услышал надрывный треск и тут же полетел вперёд. В ноге что-то протяжно хрустнуло, боль прострелила до самого бедра, заставив его сморщиться.
Этого ещё не хватало!
Опершись руками на стоящий поблизости ящик, Рёхей сплюнул сочащуюся из разбитой губы кровь и прищурился, силясь разглядеть движение в подёрнутой дымом темноте. Два силуэта метнулись в сторону отчаянно матерящегося Гокудеры, и Рёхей тут же прыгнул наперерез. Перехватив пистолет за горячий из-за продолжительной перестрелки ствол, он ударил наугад рукояткой, целясь предположительно в голову, однако вся сила пришлась на горло, и нападающий осел, натужно кашляя и хватаясь руками за рану. Решив развить успех, Рёхей добавил тому в ухо кулаком, отправив в долгий сон. Однако второй противник оказался сообразительнее и присел, разом слившись с темнотой. Рёхей моргнул, отвлёкся, чтобы протереть слезящиеся глаза кулаком, поэтому удар в челюсть он совершенно не заметил. Вернее, заметил, но было уже поздно. Единственное, что он успел — немного отклониться, чтобы не потерять сознание от острой боли, так что удар прошёлся, можно сказать, вскользь.
Откатившись в сторону, Рёхей замер, быстро убрал пистолет за пояс брюк и вскинул руки, готовясь встретить новую атаку. Он некстати подумал, что Кёко, наверное, будет ругаться, когда увидит его в непотребном виде, и улыбнулся, слизнув с разбитой губы кровь. У него есть ради кого погибать — не грех отдать жизнь за босса Вонголы… нет, за лучшего друга, Саваду Тсунаёши. Однако у него также есть человек, ради которого стоит вернуться, поэтому ему ну никак нельзя подыхать.
«Ничего страшного, правда, сестрёнка? Помятый, но живой!»
Рёхей резко отклонился, уходя от очередного удара, и, схватив противника за лацкан пиджака, с силой выбросил вперёд сжатый кулак. Костяшки царапнули оскаленные зубы, раздался противный звук ломающейся кости, и враг упал, глухо застонав. Рёхей немедленно сел рядом и обрушил на сломанную челюсть ещё удар. Противник вмиг затих, отправившись за своим менее удачливым напарником.
Рёхей поднялся на ноги и заскрипел зубами от боли в ноге. Он повернулся в сторону плюющегося огнём Гокудеры и хотел уже двинуться к нему, когда бетонный пол прямо перед ним вдруг вспахали пули, заставив отпрыгнуть.
И это впоследствии спасло ему жизнь.
— Твою мать! — услышал он крик Гокудеры. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо! — Затем жахнул взрыв такой громкости, что стены склада пошли трещинами — казалось, Гокудера подорвал весь запас динамита вместе с собой за компанию.
Рёхея отбросило, он запнулся о неподвижно лежащее тело недавнего противника и упал, удачно повернувшись, чтобы не отбить спину. Зажав голову руками, он мельком подумал, что теперь-то уж точно кранты: сейчас на них рухнет крыша, и хоронить два тела будут в спичечных коробках. Но бешеная атака после этого захлебнулась, и в большом задымлённом помещении повисла звенящая тишина. Столь нужная передышка настала как нельзя вовремя.
Рёхей открыл глаза и сразу же снова зажмурился из-за едкого дыма. В ушах нестерпимо звенело, на зубах скрипели песок и бетонная крошка. Падая, он рассёк подбородок, а беспорядочно летящие осколки расцарапали щёки и лоб. Однако все конечности вроде были на месте, что не могло не радовать.
Кашлянув, Рёхей снова приоткрыл глаза, пытаясь найти взглядом Гокудеру, но в таком хаосе это было сродни попытке разглядеть чёрную кошку в тёмной комнате. С усилием расцепив сплетённые на затылке в замок пальцы, он попытался встать, но потерпел сокрушительное фиаско. Охватившее тело оцепенение не желало отпускать, поэтому каждое движение давалось с огромным трудом, приходилось буквально заставлять себя шевелиться. Рёхей опёрся сначала на одну руку, потом — на вторую и чуть приподнялся. В нос тут же забился угарный дым, в горле противно запершило.
— Эй! — сдерживая надрывный кашель, сипло крикнул Рёхей. — Гокудера!
Неподалёку кто-то хрипло и витиевато выругался по-итальянски, используя такие конструкции, что Рёхей пошире распахнул глаза, силясь их запомнить. Однако раздавшийся следом голос заставил его испытать просто неземное облегчение:
— Ты какого хрена орёшь, придурок? Хочешь стать мишенью?
Рёхей осторожно пополз в сторону, откуда говорил Гокудера, попутно удивляясь повисшей в воздухе невероятной тишине. Казалось, что последний взрыв смёл всех и вся, по недоразумению оставив в живых только двух Хранителей. Неужели эта тяжкая битва кончилась? Даже поверить в такой успех было страшно.
— Жив? — Различив сквозь густой дым знакомый силуэт, Рёхей схватил его за рукав и подтянулся ближе.
Гокудера сидел, прислонившись спиной к упавшему стеллажу, и выглядел, мягко говоря, не очень: рубашка была порвана в лохмотья, лицо — в саже и ссадинах, по щеке из рассечённой брови струилась кровь, а бывшие некогда пепельно-русыми волосы теперь, припорошенные бетонной крошкой, и вовсе казались седыми. Сам Гокудера дышал тяжело, с всхрипами, правая рука была странно вывернута. Зато ноги казались целыми. Хоть что-то.
— Нет, — мотнул головой Гокудера, подняв взгляд. — С вами говорит автоответчик. Ну конечно же я жив, голова-трава! Или ты ослеп?
— Это хорошо, — удовлетворённо хмыкнул Рёхей и тоже привалился спиной к большой опоре. Мышцы ныли, в голове противно щёлкало, веко дёргалось в такт этим щелчкам. — Что, мать его, произошло?
— Тактическая оплошность, — выдохнул Гокудера, потянулся здоровой рукой к карману, где у него лежала пачка сигарет, но лишь поморщился, обнаружив на этом месте внушительную дыру. Он снова выматерился на итальянском.
— Почему ты никогда не ругаешься по-японски? — фыркнул Рёхей, закрыв глаза.
— Тебя сейчас это очень сильно волнует? — свозь сжатые зубы проворчал Гокудера.
— Нет, не сильно. — Рёхей тоже замолчал, а потом, не выдержав, повернулся. — Кстати, а нафиг этот толстяк нам вообще о своих планах рассказал? Ведь куда практичнее было нас сразу прибить.
Гокудера вздрогнул и тоже повернулся к Рёхею, выпучившись с таким изумлением, словно тот только что спел неприличную частушку, стоя на голове. Наткнувшись на испытующий взгляд, он хрипло усмехнулся и покачал головой.
— Ты всё-таки меня удивляешь, голова-трава, ум у тебя газоновый. — Он запрокинул голову и зашёлся странным булькающим смехом. — Ты фильмов, что ли, никогда не смотрел? Киношные злодеи всегда так поступают, наслаждаясь властью и безнаказанностью, а потом убивают. Это типа акт поглаживания собственного эго и крутости. Врубился, недоумок?
Рёхей замолчал и пожал плечами. Кретин этот синьор Риччи, натуральный кретин, ведь мог же просто их пристрелить на месте, а теперь его мечтам не суждено сбыться, потому что волей случая оба Хранителя остались живы.
— Врубился, — произнёс он. — Это экстремально тупо.
— Твоя правда, — хмыкнул Гокудера и осёкся, когда в двух шагах от их расслабленной парочки раздался сухой щелчок предохранителя.
В постепенно рассеивающемся тумане можно было различить неподвижную высокую фигуру с широкими плечами. Вот уж неожиданность, честное слово. Рёхей вдруг подумал, что надо было всё-таки предупредить Кёко, что он может и не вернуться с переговоров. В смысле, совсем не вернуться. А ещё пожалел, что больше не сможет вдохнуть исходящий от её волос приятный запах персиков и шоколада.
— Пиздец! — проскрипел Гокудера, судорожно пытаясь нашарить рукой что-то на полу.
— Смотри-ка, — усмехнулся Рёхей, не отрывая взгляда от фигуры в дымке, — умеешь же и по-японски…
Глухой выстрел оборвал его слова.
Кёко сидит на стуле в своей комнате и почему-то не может шевельнуться. Руки деревенеют, а пальцы мелко подрагивают, ноги будто обёрнуты скотчем. Внутри всё дрожит и переворачивается от неприятного предчувствия, лоб покрыт потом. Кёко поднимает дрожащую руку и стирает его тыльной стороной ладони. Висящее в воздухе напряжение, кажется, можно пощупать.
— Кёко-чан?
Из ванной выходит Хару, промокая волосы большим пушистым полотенцем. Она обеспокоенно смотрит на подругу, которая так и не шелохнулась с момента её приезда, и сама чувствует, как начинает волноваться. Она привыкла мыслить позитивно и верить в лучшее, привыкла считать, что добро побеждает зло при любых раскладах. Но вид Кёко, её застывшее бледное лицо разбивают даже самый махровый оптимизм. Прилив паники похож на изжогу.
Хару кусает губы и, растянув губы в улыбке, подлетает к Кёко:
— Кёко-чан, знаешь что? У тебя просто обалденный шампунь! — Она тыкается макушкой в нос Кёко и молится всем, кого только может вспомнить. — Чувствуешь, как он здоровски пахнет?
На некоторое время устанавливается неуверенная тишина, затем Кёко вздрагивает, поднимает руки и запускает пальцы в растрёпанные волосы. Хару слышит, как она с шумом вдыхает.
— Да, — говорит, — он действительно очень хороший. — Безжизненный голос чуть теплеет. — Хочешь, отдам его тебе?
— А как же ты? — Хару садится рядом со стулом и кладёт голову на колени подруги.
— А я буду пользоваться лавандовым. — Кёко, кажется, оттаивает, расчёсывая пальцами влажные пряди. — Он такой же хороший, только пахнет менее резко. От персиков и шоколада я уже устала, хотя братик страсть как любит этот запах.
Хару чувствует, как сильно дрожат путающиеся в её волосах руки. В последний раз такое было, когда Тсуна с Хранителями отправился выручать босса семьи Шимон. Тогда Кёко больше походила на привидение, волнуясь сразу и за своего непутёвого брата, и за Тсуну. Но в тот раз всё обошлось — две недели в больнице не в счёт.
Кто знает, что случится теперь.
— Всё будет хорошо, — уверенно говорит Хару. — Вот увидишь!
Кёко молчит в ответ.
Через два часа зазвонит телефон.
Рёхею снились странные сны. Он то оказывался на большом белом поле, то через секунду уже висел над ревущей пропастью, то бежал по извилистой тропинке, догоняя кого-то. Но каждый раз он приходил в себя в глухой темноте, наполненной странными звуками и чьими-то разговорами, и не мог пошевелиться.
Рёхей догадывался, что произошло что-то не слишком хорошее, но в то же время почему-то был уверен, что всё обошлось. Может, в пиковый момент прибыла подмога, которая вытащила их из задницы, может, что-то ещё. Хотя, если отбросить оптимизм, вполне могло случиться и худшее — Гокудера попросту подорвал их к чертям прямо там, на бетонном полу склада. Значит, следовало найти этого пиротехника-недоучку в царящем вокруг аду и надавать по ушам за такие дела.
Пару раз в видениях всплывало лицо сестры, а в ноздрях плотно застревал запах персиков и молочного шоколада. Тогда Рёхей протягивал руки и зажмуривался, представляя, что касается кончиками пальцев нежной кожи. От этого в душе моментально теплело, словно кто-то зажигал очаг, но во рту почему-то появлялся кислый привкус. В такие моменты Рёхей выл глубоко внутри себя — протяжно, долго на одной ноте. Он до безумия хотел вернуться, хотел снова увидеть сестру и обнять её, и все всплывающие в кромешной темноте видения делали только хуже. Тут и там появлялись яркие картинки — воспоминания из детства, юности. Светлые, тёплые, наполняющие душу волшебным умиротворением. Оставляющие в горле тугой ком горечи. Такие родные, такие свои, что хотелось схватиться за них, погрузиться внутрь и никогда не выпускать.
Рёхей хотел, чтобы это прекратилось, но пытка только усиливалась, подсовывая всё новые и новые кадры. Можно было держать глаза открытыми или зажмуриваться, но картинки проявлялись и под закрытыми веками, как будто кто-то вводил их прямо в мозг сквозь тонкую иглу. От этого не было спасения.
Сколько это длилось? Минуту? Час? Сто тысяч лет?
Кёко была повсюду: бегала по лужам в резиновых сапожках; плакала, сидя на земле; причёсывалась, улыбаясь ему из зеркала; смеялась, запрокинув голову. Сияющая, чистая, прекрасная, как никогда. Самая дорогая, самая родная, самая-самая… любимая. И теперь её больше некому было защищать, потому что он, Сасагава Рёхей, её старший брат, витал где-то между грёзами и реальностью, борясь со своей слабостью.
Недопустимо!
Поднявшись на ноги, Рёхей стиснул кулаки и изо всех сил побежал вперёд, не обращая внимания на слабость и плывущие мимо кадры из прошлого. Отовсюду на него смотрела Кёко, будто у Рёхея и вспомнить-то больше некого было. Она смотрела, улыбалась и ждала. Ждала его возвращения. Его сестрёнка.
«Я вернусь! Я обязательно вернусь, Кёко! Экстремально быстро вернусь — ты даже испугаться не успеешь! Клянусь!»
Когда сознание вздрогнет, возвращаясь в реальный мир, когда всё, что мелькало перед глазами, покажется размытым пятном, он поймёт, что пропал.
— Ты даже представить себе не можешь, как ты меня достал, — проворчал Гокудера, недовольно хмурясь.
Он, покачиваясь, стоял на крыльце особняка и вяло чиркал зажигалкой, пытаясь подкурить сигарету. Ветерок постоянно задувал появляющееся пламя, однако прикрыть его Гокудера не мог, потому что второй рукой — к слову, ещё не до конца зажившей после вывиха — держался за норовившие вывалиться из подмышек костыли.
Рёхей, сжалившись, поднёс ладони к сверкающему фитилю зажигалки и, дождавшись, когда друг прикурит, усмехнулся. Всё ведь действительно обошлось, несмотря ни на что, и теперь месяц, проведённый в больнице, вспоминался, как страшный сон.
Гокудере, кстати, досталось куда сильнее, потому что он взял на себя смелость вытаскивать потерявшего сознание Рёхея из пожарища. Однако буквально у самого выхода на него рухнула обгоревшая балка и сломала ногу, поэтому оставшийся путь до машины Гокудера практически прополз, волоча за собой товарища едва ли не в зубах. При этом, по словам самого Гокудеры, он не проронил ни стона, хотя Рёхей подозревал, что матерился он в голос, хоть никогда и не признается в этом. Может, по-итальянски, но, скорее всего, по-японски, чтобы Рёхей даже сквозь забвение понял, кто он, где он живёт и сколько раз и в какое место его казнят пидоры.
Что произошло тогда — Рёхей почти не помнил. Единственное, что отпечаталось в памяти: щелчок затвора, выстрел и боль, обжегшая ухо. После этого сознание отказало, в себя он пришёл уже в больнице. Причём стоило Рёхею очнуться, в палату первым делом прискакал Гокудера и от души долбанул его по здоровой ноге костылём, заявив, что больше никогда в жизни не пойдёт с ним, таким кретином, на переговоры. И гордо удалился, посчитав, видимо, что его миссия закончена. Рёхей, конечно, подозревал, что пуля предназначалась именно Гокудере и тот таким нетривиальным способом решил проявить признательность, но… чёрт его знает.
Гокудера всласть затянулся и тут же закашлялся, фыркая, как недовольный кот.
— Скажи мне, — произнёс он заплетающимся языком и, икнув, вновь подавился дымом. — Фу, блядь, сраная икота… О чём это я? Ах да! Скажи, почему ты такой везучий ублюдок? Из всех ран на тебе — только потянутая лодыжка, которая уже зажила благодаря твоему Пламени, и царапина на ухе.
— Экстрим меня бережёт, — весомо произнёс Рёхей, облокотившись на скользкий подлокотник мраморной лестницы. — Вот занимался бы ты боксом…
Гокудера сморщился.
— Ой, нет, сразу иди в жопу со своим боксом. Вот где уже сидишь.
Он оторвал всё-таки вторую руку от костыля и провёл ребром ладони по горлу. И тут же чуть не навернулся, потеряв равновесие. Рёхей вовремя подлетел и поддержал его, получив в лицо порцию перегара и отборного итальянского мата.
Напивались они вдвоём, празднуя второе рождение, потому что Тсуна в сопровождении Ямамото был на важных переговорах, Мукуро и Хром демонстративно игнорировали сборища Хранителей, как и Хибари, а Ламбо предпочитал быть где угодно, но не с пьяными друзьями. Особенно не с пьяным Гокудерой, которого он с детства опасался. Поэтому в большом особняке Вонголы в этот вечер было на редкость пустынно.
— Нет, ты всё-таки объясни, — снова заговорил Гокудера, плюнув на костыли и сев прямо на холодные мраморные ступеньки, — как ты умудряешься выживать в такой жопе? И если ты ещё раз заведёшь разговор про экстрим или бокс, я тебя костылём ударю!
Рёхей усмехнулся, тронул заживающую царапину на ухе, после чего присел рядом с другом, поморщившись от того, что ступеньки на проверку оказались даже холоднее, чем предполагалось. Он задрал голову и некоторое время молчал, разглядывая сотканный звёздами светящийся узор. Затем вздохнул и, усмехнувшись, ослабил узел галстука. Дресс-код, чтоб его… Наконец, он повернулся к выжидающему Гокудере, с самой серьёзной физиономией выдал:
— Задница замёрзла, — и встал, отряхивая штаны от несуществующей пыли.
Гокудера моргнул раз, другой, а потом со стоном выдохнул и щелчком отбросил окурок.
— Мне порой кажется, что вы с бейсбольным придурком разделённые в детстве сиамские близнецы, сросшиеся башкой. Причём мозг достался ему, а не тебе. И как твоя сестра тебя выдерживает?
— Ну она же моя сестра! — веско ответил Рёхей.
— Офигеть объяснил, — фыркнул Гокудера и завозился, пытаясь устроиться поудобнее.
Судя по лицу, у него тоже знатно отмёрзла пятая точка. Мрамор остывал быстро, а ночи в Италии в последние дни выдались не самыми тёплыми — осенний период как-никак.
Рёхей хмыкнул и протянул руку, чтобы помочь ему подняться.
— Знаешь, что мне интересно: если ты сейчас с ней носишься, как дурак с фантиками, как ты её замуж отдавать будешь?
Вопрос оказался настолько неожиданным, что Рёхей неосознанно разжал пальцы, из-за чего Гокудера с громким «ух!» шмякнулся обратно и разразился такими ругательствами, что впору было записывать.
«За… куда?» — пронеслось в голове и, кажется, отразилось на лице, потому что Гокудера, закончив орошение лестницы и Рёхея красочными эпитетами, понимающе хмыкнул.
— А ты думал, что она вечно рядом будет? — скептично приподняв брови, поинтересовался он. — Все маленькие девочки рано или поздно вырастают и хотят покрасоваться в подвенечном платье.
— Ты сейчас о Бьянки говоришь? — немного нервно усмехнулся Рёхей, вновь подав руку и рывком подняв Гокудеру на ноги.
— Если бы, — проворчал тот, перехватив поудобнее костыли. — Это сокровище уж точно никому нахрен не сдалось.
Он продолжал говорить, жалуясь на сестру, говорил много, даже успел пару сигарет скурить, пока Рёхей всячески пытался не то чтобы принять, а хотя бы понять высказанное им предположение. В его голове никак не укладывалась мысль, что друг прав. Его сестрёнке уже было двадцать пять, и она являла собой всё то, чего только мог желать нормальный мужчина: Кёко была красива, умна, скромна и учтива; она хорошо готовила, могла и поухаживать, и поддержать любую, даже самую заумную беседу. С такой женой можно было горы сворачивать, потому что успех мужчины во многом зависел от того, кто именно ждал его дома. Хотелось ли ему в этот дом возвращаться. Рёхею вот хотелось. Смерть его не страшила и, если ему суждено было умереть за друзей, он безропотно кинулся бы в самую гущу. Но Кёко была его светом в окне, его смыслом… всего абсолютно. И теперь, по словам Гокудеры, этому должен был прийти конец. Рано или поздно его маленькая сестрёнка будет ждать другого мужчину, дарить ему своё тепло и участие. Рано или поздно она станет чужим смыслом, и это… как-то неправильно, несправедливо! Экстремально несправедливо, ведь Кёко… ей нужен человек, который не обидит, защитит, убережёт. Словом, ей нужен он, Сасагава Рёхей — её брат. Никто другой не сможет справиться! Даже Десятый босс Вонголы, потому что он… ну, он не Рёхей! Он не сможет делать всё так, как делал все эти годы брат.
— Дерьмо… — ошеломлённо пробормотал Рёхей и, повернувшись к молчащему Гокудере, бледно усмехнулся.
Чувства, обуревавшие его сейчас, были не похожи ни на что. Тем более они не были похожи на чувства, которые должен испытывать брат по отношению к сестре. Он ощущал ярость, гнев, распространяющие по организму яд, и, что самое омерзительное, он чувствовал почти животное желание обладать. Вернее, вернуть себе то, на что сейчас кто-то — возможно, даже Тсуна — вознамерился наложить лапу. Её взгляд, её улыбка, её голос и смех-колокольчик, её доверчивое «братик» и тёплое «я буду ждать, возвращайся скорее». Никто, чёрт побери, никто совершенно не имел права лишать его этого.
— Ты что, — вклинился в мельтешащие мысли голос Гокудеры, — ревнуешь?
Моргнув, Рёхей поднял на него уже более осмысленный взгляд. Затем растянул губы в неправдоподобной улыбке и, едва шевеля языком, произнёс:
— Я, пожалуй, поеду. Кёко наверняка экстремально волнуется.
— Блин! — В комнату забегает Хару. — Там такой дождь начался — ужас!
Она тормошит влажные волосы и смеётся по-детски чисто и счастливо. Солнце она, конечно, любит больше, но это не мешает радоваться дождю.
Кёко поворачивается и тоже смеётся, закрывая лицо от холодных брызг. Хару сразу обращает внимание на то, что глаза у неё блестят, на щеках играет румянец. Видать, произошло что-то по-настоящему хорошее, причём буквально пару минут назад. Лишь затем она замечает, что одета подруга слишком нарядно для домашних посиделок, и вопросительно вздёргивает брови.
— Ой, Хару! — Кёко вдруг спохватывается, и улыбка тут же сползает с её лица. — Прости, я совсем забыла, что мы сегодня договорились…
— Ты уходишь? — зачем-то спрашивает Хару, приглаживая растрепавшиеся волосы. Ну вот, теперь по дождю обратно ехать.
У Кёко снова загораются глаза, уголки губ вздрагивают. Она берёт Хару за руки и с придыханием рассказывает, что сегодня, оказывается, вернулся из командировки Тсуна. Она рассказывает, что он сделал это втайне от своих Хранителей лишь затем, чтобы пригласить её, Кёко, на свидание, где будут только он и она. Всю ночь.
— Вот как, — говорит Хару. — Хару тогда… Хару поедет домой, наверное. Хорошо вам провести время!
— Хару, — Кёко мрачнеет и крепче стискивает холодные влажные пальцы, — прости, я не подумала, что ты всё ещё…
Хару некоторое время удивлённо моргает, а затем начинает смеяться. Забавно, что Кёко принимает её уныние из-за непогоды за давно остывшие чувства к Тсунаёши.
— Нет же, глупая! — Она тыкает пальцем в чуть вздёрнутый нос Кёко. — Хару не ревнует. Мы же не дети, в самом деле. Тсуна-сан очень хороший, смелый, красивый — просто мечта! Но уже не для Хару. — Она притягивает Кёко к себе, целует её в щёку. — Хару действительно рада за вас.
Кёко облегчённо выдыхает и обнимает её в ответ, стискивая в кулаках мокрую ткань лёгкого пальто.
— Знаешь, — говорит она, — оставайся у меня, пока дождь не кончится. Душ примешь, обсохнешь — всё лучше, чем простудиться.
— А как же… — изумляется Хару, отстранившись.
— Брат сейчас в особняке, — отмахивается Кёко. — И вряд ли сегодня придёт ночевать, так что не волнуйся.
Хару улыбается, пожимает плечами и кивает. Раз так, почему бы и нет. Заболеть действительно не хочется, а от перспективы принять душ тело начинает сладко ныть.
Услышав гудок автомобиля, Кёко бросает взгляд в окно, затем хватает куртку и, спешно чмокнув Хару в щёку, убегает. Хару же, вздохнув, расстёгивает большие круглые пуговицы и выскальзывает из промокшей противной одежды. Зная, что в доме больше никого нет, она быстро скидывает блузку и джинсы и, прихватив полотенце из шкафчика, идёт в душ. Самое лучшее, самое восхитительное место на земле, где есть тёплая вода, приятный запах шампуня и пар. Большего она пока и желать не смеет.
Через пять минут включится вода, наполнив помещение глухим шумом.
Ещё через десять — в замочной скважине заскрипит ключ.
Стерев с лица дождевую воду ладонью, Рёхей тяжело ввалился в прихожую и замер. Догнавший его хмель туманил голову, картинка перед глазами подёрнулась пеленой. Обстановка плыла, земля норовила выскользнуть из-под подошв ботинок и ударить Рёхея по лицу, однако тот каким-то чудом удерживал равновесие. Пока он сломя голову летел по дороге, пришпорив железного коня, начался дождь, так что тепло и чуть душная атмосфера родного дома подействовали как катализатор. Градус в крови скакнул так, словно он по пути приговорил ещё бутылку виски. Нужно ли было говорить, что первая попытка попасть ключом в замочную скважину, как и четыре последующие, с треском провалилась?
В тихой тёмной прихожей были слышны лишь шум дождя и гулкий грохот, раскатами разносящийся где-то вдалеке. Ярко сверкала молния.
Рёхей опёрся рукой о стену и с шумом выдохнул, ощущая, как жар в теле неумолимо разгорается, а мысли становятся всё нелепее, подогретые неосторожным вопросом Гокудеры. Ему по-прежнему претила мысль, что когда-нибудь сестрёнка оставит его, уйдёт к другому мужчине. Поэтому он чувствовал то, что не хотел чувствовать. Не должен был. Особенно по отношению к сестре.
Пошатываясь, Рёхей добрёл до комнаты Кёко и резко распахнул дверь. Однако Кёко там не оказалось. Рёхей вцепился пальцами в косяк и, сделав шаг, сморщился от сверкнувшей молнии. Протянув руку в сторону, он хлопками нащупал выключатель и, когда загорелся свет, в недоумении уставился на валяющиеся на стуле вещи. Педантичная сестра никогда себе такого не позволяла.
Хотя…
Развернувшись, Рёхей вышел обратно в коридор и едва не упал, зацепившись ногой за порожек. Упершись ладонями в противоположную стену, он шумно выдохнул и помотал головой, пытаясь сбросить хмельной дурман. Но стало только хуже. Тепло, ярко контрастирующее с охлаждённой дождём кожей, действовало во вред. Экстремально во вред.
Ругнувшись, Рёхей замер и прислушался. Сквозь грохот грозы ему показалось, что он услышал шум душа и тихое мелодичное мурлыканье. Целое мгновение ушло, чтобы понять, что вообще происходит, а затем рука сама потянулась к ручке. Приготовившись прорываться сквозь задвинутую щеколду, Рёхей неожиданно легко ввалился в наполненное влажной духотой помещение и даже удивиться не успел, когда раздался очередной, поразивший своей громкостью гром. Сверкнула молния, на пару секунд переплюнув в яркости лампочки, затем свет мигнул и погас окончательно, погрузив дом в кромешную темноту. Рёхей пошире распахнул глаза, силясь разглядеть что-то, однако теперь его со всех сторон обволакивала липкая духота вперемешку с запахами — лаванда, персики, молочный шоколад и ещё какой-то… незнакомый аромат.
Сглотнув, Рёхей сделал шаг вперёд и едва не поскользнулся на кафеле. Он смутно припомнил, что в угаре не потрудился снять лаковые туфли, однако это отошло на задний план, когда шторка ванны сдвинулась и в нос ударило всё теми же запахами, но усиленными десятикратно. Это было ещё экстремальнее, чем алкоголь. Чёрт возьми, это было даже экстремальнее, чем если бы Рёхей залпом выпил бутылку виски.
В голове щёлкнуло, прострелив тело до кончиков пальцев на ногах, дыхание сбилось, руки сами собой потянулись вперёд. В ушах стоял издевательский голос Гокудеры, говорящий о том, что Кёко когда-нибудь выйдет замуж, поэтому возгласа удивления Рёхей не услышал. Внутри билось только: «Моя!» и «Никому не отдам!». Остальное потерялось в забвении, запахе любимого шампуня и сладком предвкушении.
Хару не слышит сквозь шум душа ничего: ни как открывается входная дверь, ни как кто-то гулко шагает по коридору, ни как гремит на улице гром. Она наслаждается теплой водой и мягкой пеной шампуня. Нос забит сладкими запахами, в голове звучит приевшаяся мелодия, а тело постепенно отпускает леденящий холод. Она мурлычет приевшийся мотив и думает, воскрешает в памяти Саваду Тсунаёши, каждую черту его лица и характера — всё, что когда-то заставляло её трепетать. Вспоминает и сравнивает его с Тсунаёши, который сейчас наверняка волнуется, тискает во вспотевших ладонях коробочку с кольцом и дожидается приезда возлюбленной, чтобы сделать то, ради чего этот глупый побег и затевался. Хару не сомневается, что сегодня он всё-таки решится. И понимает, что глупая грусть внутри — это вовсе не ревность или сожаление. Глупая грусть — это чуточку горькая радость из-за того, что теперь всё станет другим. Немножко, но другим. А Хару очень переживает, когда что-то меняется.
Хару крутит вентиль, и вода становится горячее, из-за чего кожа покрывается мурашками. Пусть будет так, думает она, пусть всё будет именно так. В конце концов, вдруг и у неё случится что-то хорошее, ведь перемены — это не всегда плохо. Это не всегда значит конец.
Когда дверь в ванную распахивается, Хару вздрагивает и быстро трёт глаза, силясь смахнуть воду. Затем она слышит внушительный раскат грома, и молния, мелькнувшая в следующее мгновение, ярко высвечивает высокий мужской силуэт в дверном проёме. В следующую секунду свет гаснет.
Сердце сжимается от страха.
Хару отодвигает шторку, не заботясь о том, что незнакомец может её увидеть, и пытается спросить, кто он, но дрожащий голос не слушается, срывается на шёпот.
— Кто здесь? — бормочет Хару и вжимается спиной в кафельную стенку, ощущая лопатками каждый стык, каждую ложбинку немного кокетливого рисунка. — Кто вы? — спрашивает она снова и замирает, когда кожу обдаёт холодом, а в нос ударяет приторный запах крепкого алкоголя. Может, виски. А может, и текила — Хару плохо разбирается в сортах выпивки.
Незнакомец легко перешагивает невысокий ботик ванны и упирается руками по обе стороны от головы Хару. Она слышит его сиплое дыхание, чувствует густой концентрированный запах перегара. Частью сознания она понимает, что может оттолкнуть его и убежать, может ударить между ног, в коленку, в лоб, в конце концов, но тело не слушается. Поэтому она, оцепенев, ждёт.
— Кёко, — шепчет незнакомец, и Хару глупо моргает, пытаясь в кромешной темноте разглядеть его лицо. — Сестрёнка, прости меня. — Тяжёлые мужские руки соскальзывают на обнажённые плечи. Затем — ниже. Стальные пальцы сжимаются на предплечьях, заставляя Хару сморщиться от боли. — Я не хочу тебя терять, поэтому… Прости меня…
Хару зажмуривается, когда твёрдые горячие губы прижимаются к её. Она молчит, несмотря на то что хочется закричать, ударить его, сбежать. Молчит и понимает, что страх перемен терзает не только её. Кто-то боится куда сильнее. До такой степени, что готов совершить непростительных грех. И это… страшно.
Язык проникает сквозь приоткрытые губы, одна рука проскальзывает за спину, прижимая обнажённое тело к холодной, влажной от дождя одежде. Пальцы сжимают хлюпнувшую ткань до такой степени, что ногти начинает ломить.
И в этот момент оцепенение пропадает, словно кто-то снимает запрет на эмоции.
Уши тут же наполняет шум душа, грохот с улицы, глухой шёпот, вымаливающий прощения между поцелуями, собственное надрывное дыхание. Кожу колет от контраста горячего и холодного — воды от душа и промокшего пиджака. Внутри печёт от осознания происходящего. От отвращения к себе, к этому человеку, к Кёко, к этой жизни, к Саваде Тсунаёши, к мафии — ко всему, что успевает вспомнить мечущийся разум.
И Хару, собрав оставшиеся силы, пытается оттолкнуть от себя чужое тело. Из глубины души рвётся отчаянный крик:
— Остановись! Я не Кёко!
Но её не слышат. Не желают слышать.
Рёхей не хотел понимать, что на него нашло и что будет завтра после осмысления содеянного. Внутри ворочался ком, катаясь от горла к паху, из-за чего дыхание перехватывало, а пальцы сжимались сильнее. Рёхей больше всего на свете боялся сделать Кёко больно, но сейчас остановиться просто не мог. Мысли о том, что кто-то заберёт её у него, кто-то будет прикасаться к ней, целовать, дарить наслаждение, сводили с ума, а витающий вокруг аромат пьянил почище алкоголя. Духота, густо перемешанная с влажностью, сильнее затуманивала разум, осознание того, что здесь и сейчас в его руках та, за которую он готов биться до последнего вдоха, заставляло глухо рычать от едва сдерживаемого наваждения. Рёхей хотел свою сестру так, как никого и никогда. И то, что она была против, его не останавливало. Ведь он, её старший брат, лучше знал, что нужно для счастья маленькой сестрёнки. И сейчас собирался доказать ей это.
Прижавшись к дрожащим губам, Рёхей окончательно простился с разумом, потому что на вкус они оказались ещё слаще, чем он предполагал. Это было похоже на то чувство, когда обещанный подарок превосходит все ожидания. Так Рёхей чувствовал себя, когда отправился в секцию бокса. Он тогда руководствовался желанием стать сильнее, однако жёсткий порывистый спорт так прочно осел внутри, что стал практически единым целым с его телом. Вот и сейчас Рёхей ощущал что-то похожее — словно часть его самого возвращалась на место. Туда, где она и должна была быть.
Обхватив тонкую талию, Рёхей свободной рукой со всей осторожностью перехватил оба запястья и задрал их вверх. И хоть внутри ворочалось сожаление, просачиваясь наружу со словами, вернее, мольбами о прощении, Рёхей совсем не отдавал себе отчёта в том, что сейчас бормочет — бессвязные фразы сами вырывались, замирая на дрожащих губах Кёко. Он чувствовал сопротивление, почти слышал, что сестра что-то говорит, но смысл не доходил до затуманенного разума. Сейчас было слишком много алкоголя в крови, слишком много шоколада и персиков в воздухе, слишком много смятения в душе. Взрыв в полном смысле этого слова — Гокудера бы подивился.
Сжав ладонями мягкие ягодицы, Рёхей позволил себе ненадолго замереть, наслаждаясь мгновением, а затем резко подхватил Кёко под бедро, заставляя её обхватить ногой его талию. Практически вдавив сестру в кафельную стену, Рёхей приник губами к бьющейся венке на шее и чуть прикусил кожу, чувствуя, как по телу распространяется густое тепло, заполняя собой каждый сантиметр и концентрируясь в паху. В одежде стало невыносимо — тесно и жарко, местами холодно, но всё равно экстремально неудобно. Однако стянуть её мешало то, что одной рукой он удерживал запястья Кёко, а второй — придерживал ногу. Поэтому приходилось уповать на то, что он не упадёт в обморок от переизбытка чувств. А там, быть может, одежда сама рассосётся.
У него очень холодные пальцы. Вернее, ей так кажется. И пахнет от него уже не так противно, как при первом впечатлении. А ещё он ужасно сильный — запросто удерживает всю Хару целиком на одной руке, подхватив под бедро. Вторая нога свободно болтается в воздухе.
На какое-то время эти нелепые мысли позволяют отключиться от душащего Хару ужаса происходящего. Страшно — это мягко сказано. Однако страшно не столько за себя, сколько за подругу, которой невероятно повезло. Она сейчас наверняка где-нибудь в уютном местечке слушает приятную музыку и общается с краснеющим и заикающимся Десятым боссом Вонголы — вот уж смех-то.
Самой Хару не до смеха.
— Перестань, — бормочет она, уворачиваясь от поцелуев и покрываясь мурашками, когда губы Рёхея прижимаются к скуле и медленно соскальзывают на шею. — Пожалуйста, хватит, — говорит она и задыхается, ощущая лёгкий укус. — Я не Кёко! — беззвучно произносит она, беспомощно сжимая ладони в кулаки.
Хару больше не сопротивляется — не может. Ноги дрожат, внутри всё дрожит, даже голос — и тот покрывается трещинами от волнительной дрожи. Ей больше не страшно, потому что этот человек сделает всё возможное, чтобы ей не было больно. Просто ей противно. Но не от того, что происходит сейчас. Ей противно от того, что Хару сейчас не Хару, а Кёко. Красивая девушка, ожившая мечта любого мужчины. Просто картинка. Но не Миура Хару. Вовсе нет. Из-за этого хочется рвануться изо всех сил. Только сил отчего-то нет.
Быть может, следует просто сдаться? Быть может, так будет лучше для всех? Она спасёт Кёко от позора, спасёт её непутёвого братца. Спасёт маленькое счастье, царящее в этой семье.
Спасёт всех, а себя погубит. Но кому есть до этого дело?
И губы вновь шепчут:
— Перестань. — Повторяют: — Я не Кёко. — Умоляют: — Отпусти.
Пальцы, скользящие по внутренней стороне бедра, выключают голос. Холодные пальцы, практически ледяные. Странно, что они не теплеют, ведь вода, льющаяся из душа, горячая. Хочется завыть, но губы вновь накрывают губы, чужой язык вторгается в рот, и Хару впервые ощущает, что он на вкус горький и тоже холодный. Он на вкус как алкоголь — пахнет виски и пьянит. И на какое-то мгновение хочется плюнуть на всё и стать маленькой принцессой — Кёко-химе, которую все так любят, которой восхищаются. Проблема лишь в том, что нужно самой забыть о том, что Хару — это Хару. Получить порцию всеобщей любви, украсть её. Немножко. Ведь об этом всё равно никто не узнает, поэтому…
Пусть Хару на чуть-чуть станет Кёко — это даже почти не больно. Если закрыть глаза.
Она обмякла в его руках так внезапно, что Рёхей на мгновение едва не потерял равновесие. Туфли заскользили по гладкой поверхности ванны, поэтому пришлось разжать ладонь, выпустить запястья и упереться рукой в стену, чтобы не упасть.
Когда маленькие ладони легли на плечи, Рёхей подумал, что его оттолкнут, и приготовился испытать жгучий отрезвляющий стыд. Однако, к его вящему удивлению, Кёко лишь крепче прижалась к нему, обхватив второй ногой талию. И приникла к губам с такой силой, словно боялась передумать. Сердце подпрыгнуло к горлу, заставляя задохнуться, внутри будто прочертили линию раскалённой кочергой, и Рёхей практически вдавил Кёко в стену, уже не думая ни о чём. Тумблер внутри переключился на подстёгнутые изрядным количеством алкоголя животные инстинкты, не оставляя жалким остаткам человечности ни малейшего шанса.
«Моя!»
«Никому не отдам!»
Теперь хотелось только закрепить это чувство, оставить на ней свою метку, подтвердить для себя и всего света, что эта девушка принадлежит ему. И всё равно, что будет завтра. На сегодня с него мыслей хватит.
Неловко дёргая рукой, Рёхей попытался выскользнуть из рукава пиджака, но мокрая ткань, казалось, намертво прилипла к рубашке, вызвав глухое раздражение. Однако тут на помощь пришли чужие руки, пытающиеся помочь ему избавиться от одежды. Непослушными пальцами Кёко стала расстёгивать рубашку, но и тут духота и влажность сыграли против, из-за чего приходилось едва ли не рвать нитки, чтобы пуговицы выскользнули из петелек. Некоторые из них, не выдержав, оторвались и со звоном ударились о ванну, разбавив тяжёлое дыхание, шум воды и неистовство грозы на улице.
Когда тонкие девичьи пальцы наткнулись на тяжёлую пряжку ремня, пришлось на мгновение прерваться и поставить сестру на ноги, чтобы помочь ей справиться со сложным механизмом. Однако Кёко не стала ждать, когда хищно щёлкнет пряжка. Она просто обхватила напряжённый член через ткань штанов ладонью и чуть сжала его, заставляя Рёхея заскрипеть зубами от жгучего возбуждения. Неловко дёргая непослушную намокшую пряжку, он наконец-то сумел справиться с ней, маленькая рука тут же скользнула за пояс. К головке прикоснулись прохладные пальцы, и Рёхей едва успел вновь упереться руками в стену, чтобы не упасть. Никогда ещё он не испытывал такого желания, хотя женщины в его жизни случались. Однако ничего похожего на это он до сих пор не испытывал. Он желал всего целиком — хотел тело Кёко, её душу, хотел её поцелуи. Он хотел свою сестру. Хотел и уже не испытывал к этому желанию прежнего отвращения.
Чуть не разорвав брюки, Рёхей резко расстегнул ширинку и приспустил штаны, чтобы Кёко было удобнее. Сам же он, в свою очередь, накрыл ладонью небольшую упругую грудь и сжал её, чувствуя, как постепенно твердеет сосок. Осторожно поглаживая и лаская его, он вновь потянулся к губам Кёко, чтобы поцелуем хоть немного погасить поднимающееся изнутри пламя. Кёко осторожно поглаживала, слегка царапала ногтями головку, из-за чего Рёхей вздрагивал всем телом и приглушённо стонал сквозь зубы. Затем, обхватив ладонью член, она заскользила вниз и снова вернулась наверх.
Рёхей мысленно приказывал себе не торопиться, он считал вдохи и выдохи, чтобы отвлечься, но это совершенно не действовало, потому что сердце срывалось на бег, делая дыхание отрывочным, что никак не помогало сосредоточиться. Он жёстче сжимал грудь и тут же ругал себя. Сильнее прикусывал губы и снова одёргивал себя, призывая к спокойствию. И ещё он судорожно соображал, что нужно делать, чтобы доставить Кёко наслаждение.
Закрыв глаза, Рёхей провёл ладонью от груди к животу, ненадолго замешкался и торопливо скользнул к внутренней стороне бёдер. И тут же едва не захлебнулся, ощутив под пальцами горячую влажную плоть. Это почему-то сказалось ещё более губительно, чем вся обстановка в целом, потому что нос мгновенно уловил в сонме запахов примешивающийся к ним аромат возбуждения. Зарычав, Рёхей вновь вдавил сестру в стену и прикусил нижнюю губу, одновременно погрузив два пальца внутрь, и почувствовал, как её ладонь сильнее сжала вздрагивающий от напряжения член.
— Пожалуйста, — услышал Рёхей сквозь грохот собственного сердца.
Он не сразу сообразил, чего именно от него хотят, но когда Кёко недвусмысленно двинула бёдрами навстречу его ладони, слабый звук разом оброс смыслом и значением. Рёхей сбивчивым движением стянул с себя нижнее бельё, чуть приподнял сестру и замешкался, поймав себя на мысли, что он совершает катастрофическую ошибку, собственными руками рушит свою жизнь и жизнь сестры. Эта мысль выжгла нутро, заставляя медленно, но верно приходить в себя. И осознавать весь ужас того, что он творит.
«Прости, Кёко…»
Зажмурившись, Рёхей толкнулся вперёд, и тут же по телу, струясь по венам вместе с кровью, разлетелось наслаждение. О его щёку разбился протяжный стон, а затем всё перестало иметь значение.
В ушах гулко стучала кровь, вторя тяжёлым ударам сердца. Руки ныли от напряжения, но расцеплять ладони, крепко поддерживающие бёдра сестры, Рёхей не стал бы ни за что на свете. Тело покрывалось испариной, заставляя испытывать невероятную жажду, которую ненадолго гасили торопливые поцелуи. Зато бунтующий разум успокоился, оставив охваченную пламенем телесную оболочку в покое. В конце концов, всё свершилось. А то, что будет потом… оно будет потом.
Двигаясь резкими толчками, Рёхей сипло дышал сквозь стиснутые зубы и ловил громкие стоны губами. Он чувствовал, что ноги скользят по мокрой ванне, но отвлекаться не спешил, решив, что как-нибудь справится. Его маленькая Кёко, которую он оберегал всю свою сознательную жизнь, тоже ни на что не обращала внимания. Она хрипло вскрикивала, впивалась острыми ногтями в его плечи — Рёхей даже сквозь плотную ткань пиджака чувствовал лёгкий дискомфорт, — старалась подстроиться под отрывочный ритм, но неудобная поза мало способствовала этому. Ещё она что-то шептала, из чего Рёхей не понимал ровным счётом ничего, но это уже было не столь важно.
Когда по позвоночнику вверх зазмеилось наслаждение, простреливая сразу во все конечности, Рёхей понял, что теряет равновесие. Он судорожно пытался удержаться на ногах, чтобы не уронить сестру, однако туфли почему-то решили иначе, и Рёхей стал соскальзывать, постепенно сползая по стеночке. Почувствовав, как внизу живота разом взорвались фейерверк, динамит и что-то ещё из арсенала Гокудеры, он судорожно дёрнулся, стараясь продлить это головокружительное чувство, но тут земля окончательно взбунтовалась, и он, успев бережно усадить Кёко на бортик ванны, об этот самый бортик здорово приложился головой. Мир вспыхнул всеми возможными цветами, к горлу подкатила тошнота. За секунду до того, как отключиться, Рёхей подумал, что сестра наверняка умается возиться с ним.
У Хару раньше были мужчины. У Хару был сексуальный опыт. Поэтому Хару не ждала ничего нового. Однако сейчас она понимает, как ошибалась в своих предположениях. И хоть случившийся только что спонтанный и неожиданно горячий секс до сих пор нежной истомой отзывается во всём теле, вовсе не он восхищает Хару практически до нервной икоты. Восхищает её воистину феерический финал. И сейчас, сидя рядом с бесчувственным телом недавнего любовника, она постепенно осознаёт, что мужчины-то у неё раньше были. А вот идиоты — никогда. И от этого хочется безудержно смеяться, обхватив бока, кататься по ванной и махать в воздухе ногами. Причём всё это — совершенно искренне, без обмана.
Хару вздыхает, стараясь привести срывающееся на бег сердцебиение в норму, и протягивает руку, пытаясь на ощупь найти лицо Рёхея, чтобы проверить — дышит ли он вообще, а то удар о бортик был такой, что по помещению разнёсся чугунный гул.
Ткнув пальцами в ноздри Рёхея, она давится смешком и замирает, ожидая, когда тот придёт в себя. Но ему, судя по всему, алкогольно-параллельно всё, что происходит после погружения в высокоградусную кому. В таком состоянии можно даже топить — всё равно не проймёт.
Ещё раз вздохнув, Хару выбирается из ванны и наспех вытирается полотенцем, затем одевается в пушистый халат размера на три больше неё и идёт обратно, чтобы вытащить мирно храпящую тушу. Оставлять его тут на всю ночь кощунственно. А погрустить над своей несчастной судьбой можно и после.
Рёхей пришёл в себя уже днём, когда солнце в упор и явно укоризненно смотрело на его бледное лицо из окна и ощутимо напекало, вызывая экстремальное желание попить. Приподнявшись на локтях, он скривился от пронзившей голову боли и с трудом пошевелил языком в пересохшем рту. И тут же от скулы по всему лицу разлетелась ноющая тупая боль, заставляя его со стоном вновь откинуться обратно на подушку. Казалось, будто по Рёхею ночью промаршировала орда хомячков и каждый из этих вредителей по пути нагадил ему в рот. Мерзкое ощущение. И при всём этом единственной связной мыслью было: «А что вчера произошло?». Нет, Рёхей точно помнил, что пил с Гокудерой, потом вышел с ним на воздух, они говорили… И что дальше? Гокудера огрел его по роже костылём и отправил домой? Да нет, он никогда не оставлял дела незаконченными — сразу бы убил в случае чего. Тогда что случилось? И как он вообще оказался дома?
«Надо узнать у Кёко», — решил Рёхей.
Внезапно мысли о сестре заставили его вздрогнуть и покрыться мурашками. Он повёл плечами, пытаясь понять, чем именно ознаменованы такие ощущения, однако в голове по-прежнему было восхитительно пусто — ни единого воспоминания. Быть может, он вчера заблевал прихожую, когда вернулся, и теперь боялся, что сестра будет ругаться? Ну, вполне возможно, они с Гокудерой опустошили барный шкафчик Вонголы на треть, если не на всю половину. В любом случае, нужно было подняться и сходить к Кёко за подробностями. Извиниться, если что, и пообещать, что такого больше не повторится.
С трудом скинув болеющее похмельным синдромом тело с кровати, Рёхей пошатнулся и всерьёз подумал, что по пути к сестрёнке нужно зайти в туалет, чтобы душевно проблеваться. Однако это чувство быстро прошло, сменившись изумлением, когда в его комнату, постучавшись, вошла Миура Хару, застав хозяина в одних разудалых трусах с маленькими уточками на каждом полупопии.
— А-а-у-ом-м-м… — глубокомысленно выдал Рёхей.
— Доброе утро. — Хару приветливо улыбнулась. — Ну, то есть добрый день. Как спалось?.. — Осекшись, она вдруг распахнула глаза и сделала шаг вперёд, заставив Рёхея сделать такой же шаг назад. — Нифига себе синяк! Хару даже не думала, что он будет таким огромным!
Рёхей от неожиданности поднял руку и, не рассчитав, с размаху хлопнул себя ладонью по скуле — как раз в то место, где тупо пульсировала боль. Он сморщился, поняв, что лучше пока вообще не шевелиться. Однако Хару оказалась быстрее, чем вялые похмельные мысли, и в следующее мгновение она уже усаживала больного на кровать, придирчиво осматривая его лицо. Причём на таком экстремально близком расстоянии, что сушняк, мучивший Рёхея по пробуждении, показался чем-то очень неважным. Вот сейчас он действительно захотел пить. Просто экстремально!
— А как ты… Что… Где Кёко? — промямлил Рёхей и едва не подавился языком, когда его взгляд скользнул в вырез блузки. В нос пахнуло слабым ароматом персиков и шоколада, и память вдруг пошла рябью, вытаскивая на свет несколько… странные картинки. Даже, скорее, полузабытые ощущения: мягкая кожа с привкусом горького геля для душа; горячая вода; невероятно сладкие губы, шепчущие что-то…
— Кёко-чан скоро вернётся. — Голос Хару вклинился в затуманенное сознание, вырвав Рёхея из потока воспоминаний. — Пойдём пока позавтракаем. Ну, то есть пообедаем, а то она будет ругаться.
При мысли о еде Рёхей позеленел и моментально позабыл про странные воспоминания, в желудке зашевелился противный склизкий червь. Поэтому он властным жестом отодвинул гостью и рванул в туалет, едва не высадив и без того больным лбом дверь.
К моменту, когда Рёхей, бледный и измученный, выпал из уборной, Хару вновь оказалась рядом и подхватила болезное тело подмышками. Правда, она сама едва не грохнулась с ним в обнимку, но чудом удержалась, а затем отбуксировала незадачливого алкоголика на кухню и, усадив за стол, стала хлопотать над завтраком, то есть обедом, щебеча о какой-то кромешной ерунде.
Рёхей был благодарен ей, потому что это помогало отвлечься от новых рвотных позывов. Подперев подбородок рукой, он смотрел на мельтешащую тонкую фигурку, и губы сами собой расползались в улыбке, потому что Хару до ужаса напоминала Кёко, стараясь окружить его заботой. Что-то в этом определённо было.
Когда на стол бухнулась тарелка с яичницей, Рёхей вмиг позабыл о блаженных расслабленных мыслях и с трудом проглотил новую волну тошноты. Спас его звонок. Рёхей протянул руку к телефону и щёлкнул кнопкой.
— Ты жив? — Кому именно принадлежал хриплый убитый голос, Рёхей сообразил не сразу.
— Относительно, — пробормотал он.
— Тогда сдохни! Чтоб я ещё когда-нибудь согласился с тобой пить, гад! — умирающе простонал динамик, и связь мгновенно оборвалась.
Рёхей изумлённо моргнул и, пожав плечами, отложил телефон. Посмотрев на сидящую рядом Хару, он усмехнулся, вернее, попытался усмехнуться, скривив лицо, и развёл руками. Выходит, спрашивать у Гокудеры подробности о вчерашнем тоже не следовало — бесполезно. Тогда, может…
— Я экстремально ничего не помню. Что вчера произошло? — ни на что, в принципе, не надеясь, спросил Рёхей.
— У-у-у! — Хару сделала страшные глаза. — Ты вчера такой пьяный пришёл — ужас! Сначала упал на пороге, а потом, поднимаясь, упал ещё раз, ударившись лицом о дверной косяк! И синячище во-о-от такой теперь!
— Бедная Кёко, — вырвалось у Рёхея. — Возилась со мной…
— Нет. — Хару чуть натянуто улыбнулась. — Кёко-чан в этот момент спала. Хару тебя тащила.
Удивлённо моргнув, Рёхей на секунду забыл про жуткое недомогание. Мыслей о том, что с ним будет возиться кто-то, кроме сестры, у него раньше никогда не возникало, а тут выходило так, что он не остался ночевать лицом в косяке благодаря другому человеку. Другой девушке, которая, к слову, тоже пахла персиками и шоколадом. И ещё чем-то, чем никогда не будет пахнуть Кёко. Ароматом Хару.
— Вот как, — заулыбался Рёхей. — Тогда экстремальное спасибо, что не бросила меня! Я перед тобой в долгу!
Хару только кивнула и, пододвинув к нему тарелку с яичницей, вновь стала болтать о чём-то постороннем, старательно не обращая внимания на позеленевшее лицо.
— Хару, а ты как время провела?
Кёко сидит за столиком в кафе и так сияет, что глаза слепит. На её пальце блестит колечко, и Хару с трудом отрывает от него взгляд, чтобы посмотреть на красивое лицо подруги. Странно, но Хару не расстроена. Ей даже не грустно, хотя секрет, хранящийся глубоко в душе, чуть-чуть давит. Ведь, по сути, она украла немного счастья и много боли у Кёко. Спаситель она теперь после этого или жертва — вот в чём вопрос.
— Приняла душ, — пожимает плечами Хару. — А потом возилась с твоим нетрезвым братом, который всё-таки пришёл ночевать домой.
— Спасибо большое, что прикрыла меня, — говорит Кёко и смеётся, прикрыв рот ладонью — изящна во всём, даже в такой малости: — Я видела синяк на его скуле. Это ты его так?
— Нет, — натянуто улыбается Хару. — Это его дверь так.
Кёко заходится счастливым смехом и говорит, что её брат такой неуклюжий и такой нелепый временами. Она говорит, что не знает, как он без неё будет жить, когда она выйдет замуж. И ещё говорит, однако Хару уже не слушает. Она вспоминает утро и неловкие попытки Рёхея не заблевать стол, когда они завтракали. Она думает, что если идиотов у неё никогда не было, то, в принципе, можно и попробовать, раз с мужчинами не сложилось. Ведь Сасагава Рёхей — это… что-то. Это что-то экстремальное!
Неделей позже у неё зазвонит телефон.
А ещё через две недели всё повторится, но в этот раз Рёхей будет кристально трезв, а Хару больше не будет Кёко. Она будет Хару.