Это словно происходило не с ним, но почему-то при этом било прицельно в него, словно в несчастную птицу под стрелами распалившихся азартом охотников. Все вокруг превратилось в оглушительный, но практически незаметный фоновый шум, звучащий то слишком медленно, будто тянулся уже тысячу лет, то слишком быстро — Майр едва умудрялся улавливать сменяющие друг друга голоса и смысл реплик, который они пытались донести, постоянно наскакивая друг на друга и перебивая. Высказать свое мнение, никогда не сулившее Майру ничего хорошего, желал каждый из присутствующих, чье слово обладало при дворе мало-мальским весом. И их число в комнате только увеличивалось.
Громче и больше всех, конечно же, говорил Винсент. Он же, кажется, и начал это все, насколько помнил Майр. Да, тогда еще не подозревая, во что это разрастется, он сам воспринял все как совершенно обыденный случай. Винсент был другом его покойной матери, и с детства проводил с Майром и его сиблингами чуть ли не больше времени, чем родной отец. Неудивительно, что за все эти годы Майр успел наслушаться от него столько замечаний, выговоров и прочей ерунды, что очередной «серьезный разговор» думал пропустить мимо ушей. В конце концов, он знал, что так получится, знал, что сегодняшнее событие превосходит все предыдущие проступки, вроде испорченной одежды, опозданий да побегов с сомнительными компаниями, знал, что Винсента с его любовью к всевозможным правилам это выведет из себя. Но… может счастье и неподдельный восторг от, без преувеличения, одного из самых важных моментов в его жизни, застелили ему глаза, может, он и правда был «глупым, легкомысленным мальчишкой», каким его успели окрестить уже сотню раз за этот день, однако в любом случае — такой резкой реакции он никак не мог ожидать.
— Бестолковый ребенок! Бестолковейший! Вы понимаете, какое клеймо поставили на всю свою жизнь?! Да она у вас только начинается, а уже… — восклицал Винсент, и каждое слово ощущалось куском льда, отрубаемым мечом.
Поначалу Майр действительно не понимал. Он, во-первых, уже шесть лет как не считался ребенком. Между прочим, ему практически три цикла стукнуло, неужели пара годиков играет какую-то роль? Да даже если и так, какое, во-вторых, дело этому напыщенному зануде до его личной жизни? Он ему даже не родственник!
Но тон Винсента подозрительно долго не превращался из нравоучительной серьезности в то уставшее смирение, с которым обычно потирают переносицу и в конце-концов махают рукой на очередную выходку неисправимого проказника, как бывало во все прошлые разы. Наоборот, из него исчезли эти родительские нотки, и закралась суровость, граничившая чуть ли не с отвращением. Одно это заставило Майра окончательно растеряться. А затем… затем подключились голоса присутствующих придворных, и чем больше их становилось, тем больше Майр, ловя на себе бесконечные возмущенные, высокомерные, порой откровенно презрительные взгляды, убеждался в том, что Винсент говорил правду.
Все аргументы вместе с раздражением внезапно испарились, вылетели из головы, оставив только липкий страх. Ноги внезапно стали ватными и одновременно тяжелыми: Майр даже шага назад сделать не мог. Он чувствовал, как по лицу расползается жар, как застревают в горле любые попытки сказать что-либо, как подрагивают плечи. Только звук собственного сбившегося дыхания отрезвлял, приводил его в чувство: единственный шум, отчаянно пробивавшийся через гул резких, острых, но справедливых, как он почему-то все больше убеждался с каждым из них, слов. Майр даже забыл про причину всего этого скандала, бессознательно прижимая ее к себе, словно в детстве — игрушку, спасавшую от ночных кошмаров. Причина, до того вполне мирно спящая, однако, проснулась и слабо заворочалась, заставив горе-отца обратить на себя внимание.
У этого ребенка — ее глаза. Совершенно не эльфийские, и вообще, не принадлежащие ни одной расе, состоящей из плоти и крови. Такие — огромные, бездонные, ярко-голубого цвета, сияющие ярче сапфиров в королевской короне — только у порождений чистой магии бывают. И они так доверчиво глядели прямо на Майра, не осознавая, сколько шума из-за них происходило прямо сейчас, что тот, не выдержав, слабо улыбнулся. Но недовольный кашель Винсента вновь вырвал его в суровую реальность. И теперь в глазах герцога, устремленных прямо на сверток было неприкрытое отвращение.
— Что ж, по крайней мере, это не совсем настоящий ребенок, — выплюнул он. — Вы хотя бы не лишились невинности. Да и избавиться от него куда проще.
Тут Майру, как хорошему отцу, стоило бы разозлиться: любой порядочный родитель не потерпел бы таких слов в сторону своего сына. Но он лишь упрямо крепче прижал сверток к себе. Единственное движение, на которое еще были способны его мокрые, словно омертвевшие конечности.
— Позвольте не согласиться! — прозвучал резкий голос министра по магическим вопросам, весьма крупной женщины, присутствовавшей здесь с самого начала.
Она высказывалась не так часто — Майр припоминал, что редко замечал ее в каких-либо дворцовых скандалах вообще, — но не стеснялась пользоваться практически равным с Винсентом положением и открыто возражать ему. Тот мог, в случае чего, указать разве что на ее половинчатую кровь, но до сих пор не решался. Видимо, потому, что она все равно оставалась с ним на одной стороне.
— Любой ребенок, каким бы путем он не был создан, должен появляться у взрослых и осознающих всю ответственность существ! Мне кажется, что указанием на его расу, вы пытаетесь просто снизить ответственность принца. Но факт остается фактом: ребенок появился вне брака, у того, кто сам до сих пор не вышел из буйного юношеского возраста.
— К тому же, — добавил еще чей-то мелодичный голосок, но Майр уже не посмел повернуть голову, чтобы вспомнить, кому он принадлежит, — кому как не вам, величайшему магу королевства, понимать, что этот процесс у ледяных духов… не то, чтобы сильно невиннее… ммм, традиционного. Я бы даже назвала его более омерзительным! Как эльф мог согласиться участвовать в подобном?!
— Господа! Я ни в коем случае не отрицаю вины принца Майрина! — заявил Винсент настолько примирительно, насколько только мог в подобном состоянии, оборачиваясь к присутствующим. — Я всего лишь хотел намекнуть, что отдать ребенка матери и никогда больше о нем не вспоминать — самое благоразумное, что он может сделать в данной ситуации. С полностью эльфийским ребенком было бы куда больше проблем, ведь к нему бы применялись все наши моральные и юридические нормы, но у ледяных духов… свои взгляды на этот счет, не так ли?
По толпе пробежал нерешительный, но, кажется, больше согласный гул. Майр едва сумел обработать в голове смысл этого предложения, отчего в его желудке резко похолодело. Но и на этом все не закончилось.
— Разумеется, этого недостаточно, чтобы полностью смыть с себя позор и вину за содеянное. Но, полагаю, разрыв любых связей с этой… женщиной и всем прочим, — Винсент неопределенно махнул рукой в сторону ребенка, — помогут юному принцу вернуться на верный путь быстрее. Кроме того, конечно же, от Вас, Майрин, ожидаются скорейшие публичные извинения. Может так Вы сможете хоть немного поправить свою репутацию в глазах приличного общества.
«… раз уж у Вас не хватило ума скрыть это недоразумение от него,» — повисло в воздухе. В помещении застыла тишина, ожидающая дальнейших действий Майра. Как от дрессированной собачки: сидеть, лежать, умирать, чтоб был шанс на подачку и секундное одобрение хозяина. Не то, чтобы он не хотел извиняться или до сих пор упрямился: о, в тот момент Майр готов был сказать что угодно, только бы этот кошмар кончился. Но любые попытки открыть рот кончались судорогой в окаменевшем теле, и, сам того не желая, принц продолжил стоять, как вкопанный, сжимая в руках сына и взглядом загнанного в угол дикого животного глядя на всех присутствующих.
— Вот же упрямец! — послышалось в толпе.
— Посмотрите не него! — раздалось сразу в нескольких местах.
— Глупый ребенок! — пробежалось во всех возможных вариациях.
И все снова загудели. Ледяной взгляд Винсента же внезапно вспыхнул, и Майр съежился: такой злости в глазах герцога он еще ни разу в жизни не видел. Только одно небольшое преимущество, понял принц, за счет его положения заставляло Винсента сдерживаться. Страшно было представить, что бы тот сказал или сделал, не принадлежи Майр к королевской семье.
— Вы… Вы! Как Вы можете так себя вести?! Вы хоть понимаете, что я тут ради Вас стою, и распинаюсь, пытаясь хоть немного облегчить ваше несомненно заслуженное наказание! — прошипел герцог, и Майр незаметно для всех усмехнулся. Нет, он таких слов никогда не понимал. Это его братьев можно было почему-то удивительно легко заманить фразой «это все во благо», но младший был, видимо, слишком глуп, чтобы принимать за хорошее то, что никак ему таковым не казалось. — Вы могли оступиться по юношеской глупости, но имейте совесть хоть признать свою ошибку!
— Я… признаю, — еле слышно сумел выдавить из себя Майр. Он совсем не был уверен, что это услышала хотя бы половина присутствующих, но, по крайней мере, у Винсента вырвался усталый вздох, отдаленно напоминавший те вздохи из детства принца, после очередного чернильного пятна на белой рубашке. Но какая-то глухая боль в груди уже не позволяла воспринимать друга семьи так, как раньше.
У Майра мелькнула мысль, что если бы отец сейчас не был в поездке на север по каким-то военным делам, то никто не позволил бы себе так с ним обращаться. Отец бы все понял. Возможно, по-своему отчитал, но точно заставил Винсента замолчать. Спорить с всегда громкоголосым главнокомандующим явно решилось бы меньше народу, чем нападать на его младшего бестолкового сына. Но потом Майр вспомнил, что изначально ожидал совсем другого поведения и какого-никакого понимания от самого Винсента, и одна мысль о том, что отец отреагирует так же неожиданно отрицательно-резко, заставила его содрогнуться. Нет уж, пусть лучше отец подольше ничего не знает.
Периодически Майр ловил на себе сочувственные и беспомощные взгляды от брата, сидевшего в дальнем углу. Джар был предпоследним по старшинству, а кроме того неродным сыном королевы, вечно тихим и незаметным, так что при всем желании не мог вступиться — тут даже всегда бойкий Майр растерялся, куда там старшему с его нелюбовью к конфликтам. Майр все понимал. Но пересекаться с ним взглядами и вообще смотреть в ту сторону он все равно старался поменьше. Винсент говорил что-то о позоре на всю семью, и Майр чувствовал несправедливую вину даже перед понимающим тихим братом — но в его понимании был уверен. В конце концов, выбор Джара в свое время тоже осудили все, кому почему-то было до этого дело: и за титул, и за расу, и за поведение невесты. Возможно, именно потому, что с тем браком быстро смирились, Майр и решил, что его вольность в выборе партнерши тоже спустят с рук. Ну, это было глупо.
У Джара с Кэт хотя бы был брак.
— Знаете, я был очень несправедлив к Вам и Вашему брату, — покачал головой Винсент, и Майр как-то неосознанно приподнял бровь, чего раньше никогда не делал. — Если бы я и мог ожидать, что кто-то из королевской семьи притащит бастарда, то скорее от вашего брата Томасона. Но он оказался куда порядочнее и умнее, как и полагается лирнийскому принцу. А вот вы…
Майр тут же почувствовал, как вспыхнули от гнева его щеки, и стиснул зубы аж до противного скрипа. О, конечно, Томасон, любимчик всех на свете. С прекрасным образованием, прекрасными манерами, прекрасным чувством вкуса… в общем, сущее совершенство, не в пример бестолковым и излишне своевольным младшим братьям. Этого никогда не говорили напрямую, но Майр чувствовал пропасть между ними во всем: от отношения окружающих к нему и Тому — старший одинаково хорошо умел и восхищать юных глупеньких девчонок на балах, и вызывать уважение у старших высокопоставленных личностей, пока в Майре и те и другие видели… ну, неопытного юнца — до легкости освоения навыков: младший умел неплохо махать мечом, но за какие бы другие занятия он не брался, Том легко затмевал его, кажется, даже не прилагая никаких усилий. И вот сейчас их наконец сравнили честно и прямолинейно. В лоб. Ну конечно же, идеальный Том никогда бы не осмелился нарушить хоть малейшее правило, касающееся личной жизни. Он не позволял ни единому пятнышку появиться на своей чистейшей репутации. Но если бы все они только знали…
«А Том вообще дефектный!» — повисло на языке и чудом не вырвалось у Майра только потому, что он снова посмотрел в лицо Винсента и понял, что после таких слов живым точно не выберется. И стоило ему проглотить первоначальную горькую обиду, как его снова бросило в жар, а затем в холод, но уже не от гнева, а от осознания того, что он только что чуть не сделал.
Том не заслуживал оказаться на его месте. Никто, на самом деле, не заслуживал. Одна мысль о том, что кому-то из его близких тоже предстоит пройти через подобное унижение, заставляла Майра кривиться от боли. Он вздохнул.
И все же он ненавидел тот факт, что по собственной глупости опять увеличит пропасть между собой и вторым братом. Майр ведь так долго считал себя победившим, когда его возлюбленная предпочла его, а не вылизанного со всех сторон старшего принца. Но Том каким-то образом и здесь умудрился оказаться в выигрыше! Снова. Майр хоть когда-нибудь в чем-нибудь сможет превзойти его?
Даже самому старшему из братьев он никогда не завидовал так сильно, несмотря на то, что Дэйв был королем, еще более умным, талантливым и уважаемым. Ну, завидовать Его Величеству было совсем глупо. От того веяло такой холодной, беспристрастной безупречностью, до которой и другим аристократам не допрыгнуть, даже пытаться не стоит. Она скорее пугала Майра, чем заставляла стремиться к ней. А вот Том… Том был живым доказательством того, что нравиться всем, проявляя искренние эмоции и весьма своенравный характер — не невыполнимая задача. Только почему-то когда Майр так пытался, получалось то… что происходило сейчас.
Тома сейчас среди присутствующих не было — и большая удача, только его снисходительного взгляда здесь не хватало. Кажется, он еще утром уехал в театр со своими фрейлинами. Зато был Дэйв, о чьем присутствии, Майр периодически забывал, хотя, кажется, именно оно хоть немного сдерживало придворных и их соревнования в придумывании синонимов к словосочетанию «глупый мальчишка». Немного — потому что Дэйв, кажется, не особо был заинтересован в скандале. Он сидел на небольшом диване у стены, и до того, как все это началось, обсуждал с министром финансов какие-то свои вопросы. Что благополучно и продолжил делать дальше, и делал до сих пор. Порой он поднимал глаза, и Майр, наткнувшись на них, сталкивался не с осуждением и отвращением, как было с прочими, но с ледяным равнодушием. Это ранило еще больше. Министр финансов, Констанция, строгая и прямолинейная женщина, которой Майр боялся с детства — она занимала свой пост с незапамятных времен, — тоже периодически молча наблюдала за происходящим, бросая недовольные осуждающие взгляды и на Майра, и на всех присутствующих, так что он так и не понял, кто раздражал ее сильнее.
Винсент, кажется, отстал от него. Он что-то обсуждал с высоким эльфом, которого Майр не знал по имени и не помнил по должности. И, если честно, не особо горел желанием вспоминать, как и вслушиваться в разговоры. Вместо этого он переложил сына из уже затекшей руки в другую, и сделал шаг назад. Винсент, как назло, это заметил.
— Ваше Величество! — обратился он к Дэйву чересчур доброжелательно. Таким тоном он сегодня еще не разговаривал: Майр уже даже успел забыть, что в голосе герцога может быть столько уважения и мягкости. — Мы так и не услышали Вашего мнения по поводу всего этого! Не хотите ли подытожить сегодняшнее событие?
Дэйв глубоко вздохнул. Все взгляды, в том числе и отчаянный майровский, тут же устремились к нему, но, в отличие от брата, король не почувствовал дискомфорта: ни один мускул на его лице ни дрогнул.
— Я вполне согласен с позицией большинства присутствующих, — на этих словах у Майра в груди что-то разбилось. — И оставляю дальнейшее решение на совесть Майрина. В том числе и вопрос с сообщением новости верховному главнокомандующему. Надеюсь, слова Винсента будут поняты и приняты моим братом правильно.
— Отлично, — удовлетворенно кивнул Винсент, с благодарностью глядя на короля. — Тогда мы все еще ждем Ваших слов, принц Майрин.
И снова внимание на нем. И снова ожидающая, неуютная тишина. И снова каменеющее тело, слова, которые никак не хотят произноситься, снова тянущая боль в груди, снова ощущение себя жалким, ничтожным идиотом. Повезло еще, что глаза Майра несмотря ни на что все еще оставались сухими — разреветься здесь, перед всеми, означало бы окончательно втоптать свое достоинство в грязь.
На этот раз, правда, терпение Винсента кончилось раньше. Закатив глаза, он подошел к Майру почти вплотную, выражением лица вновь ярко демонстирируя полное пренебрежение к тому, кто — если для герцога это было даже не «что» — находился у принца на руках. За всю эту мучительно долгую и невероятно сумбурную сцену, Майр и сам уже забыл, что держит на руках не просто «кого-то», а своего сына. И что сегодняшний день должен был быть особенным в самом счастливом смысле, а не днем, который, видимо, еще долго будет являться в кошмарах.
— Что ж, — выдохнул Винсент, медленно, невероятно равнодушно, но с очевидной угрозой в сторону Майра, словно оглашая последний приговор. Но закончить не успел.
— Довольно! — громкий, бесцеремонный крик прорвался сквозь шепот толпы и, будто звонкая пощечина, заставил герцога замереть, остановившись в растерянности.
Повисла тишина — больше не гадкая, ожидающая, а потрясенная. Словно теперь оцепенели все, а не только Майр. Сам он, едва не поперхнувшись и не выронив сверток, с такими же распахнутыми глазами, как и прочие присутствующие, обернулся к кричавшему. Просто, наверное, чтобы проверить, не обманывали ли его уши.
Не обманули.
Том за пару мгновений оказался посреди комнаты, рядом с Майром, и тут же развернулся к остальным. Тот успел лишь мельком увидеть его непривычно серьезное, но крайне разгневанное лицо. В другой ситуации, младший был бы раздражен таким положением: будто он ребенок, которого прячут за спиной! Но сейчас он вдруг почувствовал такую усталость и безысходность, что лишь судорожно вцепился в чужую руку своей. Не будь вторая занята, Майр не был уверен, что не обвил бы конечность брата полностью, повиснув на ней. К тому же, куда уж больше унижаться?
— Как вы смеете так разговаривать со своим принцем! — воскликнул Том, не скрывая пылающей злости в голосе. Его громкостью старший принц сильно напоминал отца. И только некоторые старейшие и высочайшие эльфы открыли рты, чтобы возмутиться, как резкий взмах руки вновь заставил их замолчать. — Нет, я услышал достаточно ваших аргументов, спасибо!
Краем глаза Майр заметил, как лицо Дэйва, от отличие от остальных, приобрело крайне усталое выражение. Как и всегда, когда Том смел своим горячим характером разрушать идиллию его ледяного дворца. Больше ничьи лица рассматривать совсем не хотелось, так что Майр опустил глаза в пол, трусливо предоставив все остальное своей новой спасительной соломинке.
— Мне прекрасно известно, что члены королевской семьи как никто другой обязаны быть образцами чистоты, порядочности, рассудительности и прочих прекрасных качеств. Но набрасываясь толпой на посмевшего оступиться, вы сами не проявляете ни одну из данных добродетелей, как бы вам ни казалось, что боретесь за них! Вы лишь делаете себя подобными стае дворовых собак!
Больше Майр не вслушивался. У него внезапно зазвенело в ушах, ноги подкосились, а в глазах появилось подозрительное жжение. Почему-то именно в тот самый момент, когда впервые за сегодня хоть кто-то открыто встал на его сторону, когда кто-то, наконец, поддержал его, когда ему больше не пришлось в одиночку стоять под прицелом стрел. «Почему-то». Майр горько усмехнулся, и подумал, что даже такой дурак, как он, способен ответить на этот вопрос.
Потому что из всех его многочисленных знакомых, друзей и родственников, из всего населения дворца, это должен был оказаться Том. Тот самый идеальный прекрасный принц, которому пристало бы высмеять непутевого братца, вскинуть голову в превосходстве и присоединиться к Винсенту, на которого он часто равнялся. Не рисковать своей безупречной репутацией, самонадеянно пытаясь переспорить все высшее общество, состоявшее по большей части из эльфов в два-три раза старше его самого. Но Том делал это. Просто потому, что снова оказался тем, до кого самому Майру еще долго карабкаться: храбрым и принципиальным юношей, но самое главное, любящим братом. Младший вдруг вспомнил свои совсем недавние мысли и едва не вырвавшиеся наружу слова, и его желудок снова скрутило от отвращения.
Том говорил еще много. И все еще практически не давал вставить ни слова никому другому. Говорил о том, что никто и ни при каких обстоятельствах не смеет оскорблять его родственников, тем более находящихся в уязвимом положении. Мелькнуло в речи и то, что предложение избавиться от ребенка — самая отвратительная вещь, которую он только слышал (и на этих словах откуда-то из угла согласно фыркнул Джар), что он ни за что не позволит лишить его брата такого счастья. О многом говорил. Обессиленный Майр мог понимать лишь малую часть его слов.
Зато он вдруг подумал, что Том, до сих пор в нарядной выходной одежде, расшитой золотыми нитями и жемчугом, с целой тонной переливающихся украшений с драгоценными камнями, единственный озаряемый лучами света, проникающими сквозь щель в задернутых шторах, выглядел каким-то волшебным героем из детской сказки. И вел себя точно так же.
Правда, впечатление тут же немного смазалось, поскольку Том — кажется, после всего пары упреков в сторону Дэйва, которого ему редко удавалось переспорить — угрожающе близко подошел к Винсенту и, наклонившись к нему, едва ли не хватая за жабо, прошипел что-то, чего Майр не расслышал. Но герцог тут же побледнел, сжав губы в тонкую полоску. Демонстративно больше не обращая на него никакого внимания, Том резко вскинул голову, схватил Майра за запястье и потащил прочь из ставшего уже невыносимым помещения. Тот поплелся за ним, словно безвольная кукла, все еще не глядя по сторонам.
В дверях Том на секунду остановился.
— И, в конце концов, я хочу напомнить, что распускать сплетни — занятие для торговок на рынке, а никак не для тех, кто зовет себя представителем высшего общества!
Послышалось несколько недовольных шепотков и, кажется, одно одобрительное хмыканье Констанции. Но ни одному из братьев уже не было до них никакого дела.
Оказавшись в холодном, невероятно тихом — и на этот раз тишина была крайне приятным глотком свежего воздуха — коридоре, Том ослабил хватку и замедлил шаг, дав стайке своих фрейлин, еще толпившихся там, знак расходиться. Старшие тут же утянули за собой более юных и любопытных, довольно сурово попросив их не совать свой нос куда не следует. Братья же шли в противоположную сторону, видимо, поближе к своим комнатам — Майр был не совсем уверен.
Как только они остались одни, Том резко остановился.
— Никто не смеет обижать моих братьев кроме меня, — уверенно произнес он. И тут же медленно, довольно строго протянул: — А с тобой я позже поговорю. Лично.
Майр трусливо болезненно дернулся, не понимая, шутит ли брат или нет, и нечаянно вырвал руку. Заметив это, Том обернулся и устало вздохнул.
— Ничего не бойся, — сказал он уже куда мягче. В голосе его сквозило сочувствие. — Тебе стоит отдохнуть. Оставайся у себя: я попрошу принести тебе ужин в покои.
— Тебе же ничего не будет за… за…это? — дрожащим голосом пробормотал Майр, нервно оглядываясь назад.
Том нахмурился и отмахнулся.
— Это последнее, о чем сейчас стоит беспокоиться! — раздраженно воскликнул он. Но уже через секунду снова смягчился, и осторожно потянулся к занятой руке брата. — Могу я?..
Майр тут же передал ему сверток, неожиданно безучастно даже для себя глядя на то, как Том возится с его сыном. Ровно до тех пор, пока старший внезапно не поменялся в лице и вообще в поведении: усталость словно испарилась в один миг, а распахнутые глаза светились такой нежностью, с какой, наверное, даже сам Майр еще не смотрел на этого ребенка. Том даже держал его иначе, прижимая к себе не как запретное удовольствие, которое вот-вот отберут, но со всей осторожностью и любовью, как самое драгоценное в своей жизни.
— Он такой спокойный, — еле слышно прошептал Том, едва касаясь длинными пальцами голубых волос младенца.
— Она сказала, это нормально для детей духов, — пожал плечами Майр. — Он, кажется, еще в процессе формирования своей основной оболочки.
— Понятно, — медленно и слегка задумчиво, словно задавшись непонятным вопросом, кивнул Том. Выпрямившись, он свободной рукой провел по плечу брата, слабо и немного грустно улыбаясь ему. — Ты счастливее многих из нас, знаешь? Меня в том числе. Ты завел семью по любви. Что бы они про вас не говорили.
И этого хватило, чтобы оторопь окончательно покинула тело Майра, ноги перестали его держать, и он, бросившись на чужую грудь, наконец разрыдался.