Будь моим смыслом

«Вот она – взрослая жизнь… Серые стены и зелёная тоска», - думал Сергей, сидя на подоконнике и глядя в затянутое тучами небо. Олег ушёл искать подработку, аргументируя это тем, что на одну стипендию особо не разгуляешься, и Разумовский остался наедине со своими тёмными мыслями.

Уже давно закончилось ненавистное детство, теперь они студенты. Остались позади все ужасы детдома. Вместо каждодневного хождения по струнке – долгожданная свобода. Вместо комнаты, больше напоминающей казарму, в которой ютилась целая толпа позабытых-позаброшенных, озлобленных на весь мир детей – съёмная квартира, в которой они только вдвоём.

Одни на целой земле.

У них нет никого ближе друг друга. Да и вообще никого нет. Сергей стал чувствовать это особенно остро после того, как они с Олегом заселились в эту маленькую однушку. И с тех же самых пор ему стало казаться, что Олег начал отдаляться от него. Стал прятать взгляд, старался избегать лишних прикосновений, а по возможности – вот как сейчас – и вовсе сбегать куда-нибудь из дома. Сергей не понимал, почему.

Он снова начал чувствовать себя одиноким и никому не нужным, как когда-то в детстве, ещё до знакомства с Олегом. Ему снова начали сниться кошмары, оставляющие после себя чёрную, сосущую пустоту в душе. И он пытался заполнить эту пустоту чем угодно, любыми приходящими в голову способами. Уходил с головой в учёбу, искусство, программирование. Однажды даже подобрал на улице белого воронёнка с подбитым крылом и выходил его (точнее, её), надеясь, что с живым существом под боком ему будет уже не так одиноко. К тому же, это было довольно символично. Сколько Сергей себя помнил, в любом обществе он всегда был «белой вороной», и ворона-альбинос в качестве питомца подходила ему просто идеально. И Марго действительно вскоре стала для него настоящим другом. Но всё равно… Ручная птица – это, несомненно, прекрасно, но Сергею по-прежнему не хватало человеческого внимания.

Сергею до боли не хватало Олега. Он нуждался в его тепле. Что же в их отношениях вдруг пошло не так? Когда и чем он уже успел обидеть самого родного и любимого человека на свете?

Любимого…

В этом Сергей больше всего хотел признаться Олегу – и в то же время больше всего боялся. Хотя, возможно, он уже случайно чем-то выдал себя. И, возможно, именно поэтому Олег начал его избегать. Как же не хотелось в это верить…

Марго громко каркнула, вмиг выдернув хозяина из нерадостных размышлений. Сергей вздрогнул и, почувствовав привкус крови во рту, с раздражением отдёрнул руку от лица. Грёбаная дерматофагия… Не самое худшее из существующих на свете нервных расстройств, конечно, но именно для Разумовского – как для художника, как для программиста, как для человека, который много работает руками, – оно было настоящей занозой. Потому что – как можно, чёрт возьми, писать конспекты, картины и коды, если пальцы постоянно изгрызены до мяса?

Ещё с минуту посверлив глазками-бусинками своего дорогого хозяина и убедившись, что он пришёл в себя, Марго со спокойной душой ретировалась на шкаф. Сергей, с тяжёлым вздохом спрыгнув с подоконника, поплёлся искать аптечку. Ему нужны были пластыри. Много пластырей. И срочно чем-нибудь занять руки.

Чёрная краска сразу отправляется в самый дальний угол ящика стола – чтобы не было соблазна снова начать рисовать чёрных птиц, от которых потом снятся кошмары. Лучше рисовать жёлтых ящериц и розовых змей. И русалок на деревьях. И сирен в облаках.

Больше, больше облаков! Самых причудливых форм и самых безумных расцветок.

Бумага быстро заканчивается, и сюрреалистичный пейзаж перемещается на стены комнатушки. Теперь она не будет такой серой и неприветливой. Как же здорово! Снаружи – дождь, а внутри – ясное небо в пёстрых облаках! А ещё на нём обязательно должны быть луна и солнце одновременно. И звёзды, конечно, тоже. И неплохо было бы добавить фейерверков, окрашивающих небо в ещё более яркие цвета. Пусть это будет салют в честь какого-нибудь праздника! И он сам непременно должен на этом празднике побывать.

С Олегом…

Да, именно... Картина, вышедшая за рамки холста, остро нуждалась в одной-единственной детали.

Мазки ложатся крайне небрежно, но столь ли это важно сейчас? Образ самого родного и нужного человека выходил как надо, пусть и столь грубыми штрихами.

Внезапно Разумовский прекратил рисовать. Сжимая кисть в руке, до боли в пальцах, до вновь проступающей крови, он стискивает зубы и что-то неразборчиво шепчет, стараясь проглотить побольше воздуха, надеясь, что он вытолкнет чёрный комок смешанных чувств прочь из груди.

Погрузившийся вновь в свои мысли, он не услышал хлопка входной двери и не сразу заметил Олега, вошедшего в комнату и застывшего на месте с разинутым ртом.

– Серый, это что? – наконец подал голос Волков, разводя руками в стороны и окидывая изумлённым взглядом художества Сергея. – Решил квартиру в галерею превратить?

Вздрогнув от вопроса и кое-как придя в себя, Разумовский не ответил ничего – лишь мотнул головой. Словно все слова, которые он копил в себе, вдруг куда-то разбежались. Выронив кисть из подрагивающих рук, он повернулся к Олегу спиной и закрыл лицо ладонями, изо всех сил стараясь не выдать своих эмоций.

– Эй... Ты в порядке? – обеспокоенно спросил Волков, медленно, стараясь не делать резких движений, приблизившись к Разумовскому и осторожно касаясь ладонью его плеча.

– Да… Да, конечно... Просто устал немного… – нервно усмехнувшись, Сергей потёр глаза, смахивая вновь и вновь подступающие слёзы. Как же ему хотелось кричать во всё горло о своих чувствах... Но страх неприятия и отторжения всё равно брал верх, ведь, кажется, не было ничего страшнее на свете, чем потерять свой смысл.

– Да уж, немудрено... На стенах ни одного чистого уголка не осталось... – невесело усмехнулся Олег, снова обводя глазами разрисованную комнату. Он, конечно, не дурак, и прекрасно видит, что Серёжу что-то гложет, но вдаваться в расспросы не хочется совершенно. Всё равно ведь ничего не расскажет, а он, Олег, своей навязчивой заботой сделает только хуже. Проходили, знаем. Лучше сделать вид, что поверил, и постараться отвлечь его чем-нибудь – но только незаметно, чтобы не догадался, что его отвлекают. И очень осторожно, чтобы...

Додумать мысль Волков не успел – его взгляд встретился с чужим взглядом, смотрящим на него со стены. Вернее, совсем не чужим. Его же собственным – только не живым, а нарисованным.

– Это... я? – зачем-то тихо спросил Олег, хотя сходство, пусть и не совсем уж портретное, и так было очевидно.

– Угум… – вновь слабо кивнув, Сергей быстро наклонился и, подняв кисточку с пола, постарался скрыть лицо за завесой рыжих волос. Поднявшись на ноги, он пошёл к столу. Кажется, там было ещё несколько пластырей? Стоило бы попробовать наклеить их как можно незаметней от Олега, иначе лишних вопросов не избежать.

– А рядом со мной... ты? – снова спросил Волков, и тут Сергей опешил, замерев на месте. Он не помнил, чтобы рисовал кого-то ещё, кроме Олега, но, видимо, оно как-то само вышло, инстинктивно.

Медленно развернувшись и удосужившись наконец взглянуть на то, что он наваял, и что теперь так внимательно разглядывал Волков, Разумовский почувствовал, как его сердце пропускает удар и обрывается куда-то вниз. Да. Он действительно нарисовал рядом с Олегом себя. Держащим его за руку и целующим в щёку.

– Да... – только и смог выдавить из себя Разумовский. Казалось, что теперь все скопившиеся в один колючий клубок эмоции, нервы и тихие истерики «в себя» разрывали его на части, ища выход. – Я... Я... Прости.

И вновь не отыскав подходящего ответа, Сергей молча уставился на Олега. На какую-то долю секунды ему показалось, что Волков сейчас развернётся и уйдёт навсегда. Хотелось кинуться к нему, вцепиться как можно крепче в его прокуренный свитер и долго-долго рыдать взахлёб.

Однако, теперь настала очередь Волкова повергать Разумовского в шок и недоумение. Проведя ладонью по волосам нарисованного на стене Сергея, Олег склонил голову, и плечи его затряслись от беззвучного смеха.

– Как ни прячься от тебя, всё равно обо всём догадаешься... – с трудом выдавил он севшим голосом, отсмеявшись.

– Что?.. – от услышанного Сергей впал в лёгкую прострацию, однако в ту же секунду и без того тонкая струна нервов окончательно лопнула, выбивая из него нервный всхлип.

Олег молча развернулся к Разумовскому лицом, медленно подошёл и сгрёб его в охапку, прижимая к себе.

– Прости, Серёж... Не могу больше всё в себе держать... – глухо прошептал он и, прежде чем Сергей успел что-то сообразить, неловко и робко коснулся его губ своими, не ведая о том, что боится зря. Оказавшись в объятиях Олега, столь желанных, Сергей даже не думал его отталкивать.

Заключив лицо Волкова в свои ладони, ласково оглаживая скулы большими пальцами, Разумовский внимательно посмотрел в его глаза.

– Тебе незачем было держать всё в себе, Олеж. Уж я-то знаю, насколько это невыносимо... – вновь тихо всхлипнув, Сергей нервно усмехнулся. 

Вот он, здесь и сейчас – смысл всей его жизни. Стоит напротив, всё так же крепко сжимая в объятиях, и удивлённо смотрит своими бездонными тёмными глазами в его глаза, блестящие от вновь навернувшихся слёз. Только на этот раз это слёзы счастья. Хочется кричать, давая выход бешеным эмоциям, что выплясывают в груди под ритмы учащённого сердцебиения.

– То есть… Хочешь сказать, что не собираешься меня выгонять? – непонимающе пробормотал Олег, всё ещё не веря в происходящее.

– Ты дурак или прикидываешься? – хохотнул Сергей, уткнувшись носом в шею Волкова и прижимаясь к нему всем телом. – И кстати, ни о чём я до этого момента не догадывался. Я думал, что это ты меня где-то раскусил, и поэтому избегаешь…

– Любовь до гроба – дураки оба, – тихо рассмеялся Олег, поглаживая своё рыжее чудо по спине и чувствуя, как сваливается камень с души. И как разливается тепло по каждой клеточке тела, когда их губы вновь встречаются.

– Не оставляй меня больше одного… – шепчет Сергей, разрывая поцелуй, когда им обоим уже не хватает воздуха. – Будь моим смыслом… Пожалуйста…

– Буду, – обещает Олег, преданно заглядывая в глаза Разумовского.

Да и безо всяких обещаний ясно, что он просто не сможет бросить того, кто сам есть его смысл.