Где-то там, в небольшой спальне, освещенной лишь парой свечей, в тот далекий вечер, подробности которого уже давно стерлись из памяти, рыжий мальчишка прилипал носом к окну, завороженно наблюдая за редкими полосами света, режущими темное небо грубыми рывками. А потом раздавался грохот, приводивший мальчишку в еще больший восторг, и он заливался восторженным смехом, заглушавшим даже сам гром. И, конечно же, за этим следовал недовольный оклик над ухом, мол, не смотри на грозу — попадет прямо в тебя. А мальчишка отмахивался и снова жадно ловил взглядом каждую новую вспышку.
Но гроза, к его большому разочарованию, заканчивалась, уступая господство на небе ливню, громко барабанившему по крышам. И тогда мальчишка придвигался поближе к свечам, доставал большую книгу с цветными картинками, и долго всматривался в них — он был не слишком усерден, чтобы читать, особенно едва сидя на месте от восторга. Картинки тогда были самые разные, но неизменно связанные с воинами: оружие, мундиры, парады, ордена, баталии. Храбрые солдаты и офицеры насмерть рубились с врагом, побеждали монстров, пиратов, других негодяев — и мальчишка воображал, что на поле боя непременно должен стоять такой же грохот, как сегодня. А факелы — вспыхивать так же резко и ярко, как эта гроза.
А затем он засыпал, видя во сне, разумеется, себя самого: на коне, в броне — или же мундире, обязательно белом, гвардейском — и с огромным мечом, рубящим всех неприятелей подряд. Вокруг пылала битва, а мальчишке воображалось, как раздается раскат грома, словно приветствуя его, и вспышка, и огонь от попавшей в дерево молнии озаряют его силуэт… И как же сильно тогда, в далеком детстве, верилось, что обязательно все это случится на самом деле. И он обязательно проверит, насколько же все-таки громко грохочет битва.
Сегодня почти такой же вечер, темный и дождливый. А вот комната, в которой приходится его встречать, конечно, значительно больше. Королевские покои не чета той спаленке, в которой они ютились вдвоем с названной сестрицей. И потому здесь куда менее уютно. Малое количество свечей не создает приятный полумрак, огоньки просто слабо прорезаются сквозь плотную темноту. К тому же, уже погашен камин, и с каждой минутой становится все прохладнее, даже несмотря на жалкие попытки уцепиться за уходящие крупицы комфорта, придвинув кресло поближе к бывшему источнику тепла. Словом, совершенно другие ощущения. И Тай уже давно совершенно другой.
Гроза зато все та же. Долгая-долгая, с ослепительно-белыми резкими вспышками: как ни настраивай себя, как ни готовь, а от каждой такой все равно вздрагиваешь и судорожно вдыхаешь. И раскаты грома такие же оглушительные, какими казались тогда. Хотя Тай уже выяснил, что рев войны куда громче.
Где-то там крепкий юнец, еще даже не окончивший училища, устал от своего зеленого мундира. Где-то там раздался самоуверенный крик добровольца, переполненного желанием кому-то что-то доказать: всему обществу, наверное, родителям, а еще себе. Он же обещал, что сможет. Где-то там на пол осыпались длинные рыжие локоны: в легендах уходящие на войну герои тоже стриглись — нет, отрубали волосы кинжалом. Где-то там зарыдала названная сестрица. Где-то там глупый рыжий юнец, в неожиданном для себя волнении, взобрался в повозку, к таким же зеленым ребятам, наперебой хваставшимся, смеявшимся, предвкушающим. Через секунду он, конечно, к ним присоединился.
Сейчас хорошо бы уснуть. Уйти в свою комнату, задернуть плотные уродливые шторы, накрыться толстым одеялом с головой — и просто забыться. Упасть на мгновение в никуда, и тут же очнуться ранним светлым утром, пропустив этот мерзкий вечер с чернотой за окном, глухую ночь, непременно последующую за ним, этот ливень, этот грохот, эту… грозу. Очередная вспышка застигает Тая врасплох: он дергается так сильно, что слух тут же неприятно режет скрип ножки кресла о паркет. За эту секундную слабость приходится расплачиваться противным, но справедливым чувством стыда. Мокрыми руками Тайсон вцепляется в подлокотники, а зубы стискивает тоже чуть ли не до скрипа. Орк, который раз выругивается он, какой же это позор.
Одно только это омерзительное чувство с начала грозы подталкивает Тая исполнить свое желание немедленно: в гостевой спальне, выделенной ему, до утра никого не появится. А здесь сидит сам хозяин этой огромной комнаты, и он последнее существо в мире, кому стоит видеть своего телохранителя в таком состоянии. Но при этом именно из-за него, отчасти, уйти у Тая никак не получается.
Принц Томасон — само олицетворение уюта, точнее, того маленького его кусочка, который еще остался в этой темной комнате. Он сидит в другом ее конце — отлично, ближе он вполне мог бы что-то заметить — почти под самыми окнами, на красном бархатном диване со множеством подушек и пушистым пледом, расшитым золотыми нитями. Рядом — столик с уже пустой чайной кружкой и позолоченным гребнем, а также несколько куда более ярких, чем на стороне Тая, светильников. Они еще долго не будут погашены — Том увлеченно читает что-то невероятно толстое: с красивой обложкой, но как всегда скучным для Тайсона содержанием. И один только вид этого полусонного эльфа в халате, перевязанном лентой, не дает Таю уйти в свою холодную комнату. Там эта гроза будет еще тоскливее.
Очередная вспышка.
Спокойствие принца кажется ему почти несправедливым и немного удивительным. Если уж Том — тот самый Том, который шарахается от каждого паучка, гусеницы и пылинки — может не обращать никакого внимания на бурю за окном, то его телохранителю и подавно не следует. Но он, как бы ни старался принять как можно более расслабленную позу или отвлечься на свои мысли, не может успокоить ни тяжелеющего с каждой секундой дыхания, ни слишком быстрого стука сердца.
— Ты можешь идти, — внезапно говорит Том, и его мягкий тихий голос — настоящая музыка для ушей после раскатов грома. — Давно пора готовиться ко сну, нет нужды сидеть со мной всю ночь.
— А я слежу чтобы В… кхм, ты… тоже вовремя лег, — немного насмешливо прибавляет Тай, стараясь, чтобы его голос звучал расслабленно — как всегда. К счастью, запинку легко можно списать на непривычку обращаться к принцу на «ты» — он разрешил это совсем недавно, и Тайсон еще не успел привыкнуть.
— За меня не беспокойся: мой режим дня всегда четок. Просто в выходные я позволяю себе почитать перед сном подольше.
Тай кивает, больше даже машинально, чем ради ответа. И думает, что находиться здесь больше положенного все-таки слишком неприлично даже для него. Не сидеть же всю ночь вцепившись в это кресло!
Он поднимается и не узнает свою походку: такую неуверенную, словно у какого-нибудь хромого. «Соберись, тряпка, » — мысленно фыркает он на себя. Далеко не первый раз за вечер. Но подобные фразы помогают ему каждый раз. Лучше ведь вовремя сказать их себе, чем услышать от других. Тайсон встряхивается, распрямляет плечи и последний раз оглядывается на Тома, чтобы пожелать спокойной ночи.
Его останавливает неожиданный раскат грома. Сильнее предыдущих — а может, так просто кажется из-за смены положения. Поперхнувшись воздухом, Тай едва не спотыкается на месте, но отточенная за долгие годы выдержка позволяет ему внешне не подавать никаких признаков волнения. Он почти не дышит. Но Том, как назло оторвавшийся от своего чтива, хмурится и смотрит на него так пристально, словно готов прожечь дыру одним взглядом. Этого еще не хватало. У принца слишком цепкие глаза, и он всегда слишком внимателен к мелочам. А уставший и перенервничавший Тай не может доверять своей напускной броне безразличия на сто процентов. Он быстро хватается за ручку: покинуть комнату стоит как можно скорее.
— Постой, — окликает его Том, и в его голосе звучит беспокойство. Тай морщится, но продолжает держать спину прямо.
— В… тебе что-то нужно? — как можно непосредственнее спрашивает он, стараясь не сжимать руки в кулаки. Он пока сам не понимает, чем лучше скрыть позорное волнение: железной суровостью или маской небрежности. Последнее вызовет меньше подозрений, но первое включается само собой. Это последствия тренировок: каждый воин уже в первый годы обучения усваивает, что если тебе страшно — борись с собой и хладнокровно сражайся, а не поджимай хвост. А с кем сражаться, когда это просто глупое природное явление?
— Тебя что-то тревожит? — это вопрос, но звучит он как утверждение. Тай мысленно разочарованно стонет: таки заметил. Догадается о причине — и на уважение в дальнейшем можно не рассчитывать. — Тебе нехорошо?
Тайсона действительно уже немного мутит, пусть гроза, к его большому облегчению, кажется, заканчивается. Но она всегда оставляет после себя слишком большое потрясение в его голове, тяжесть в груди и кошмары. Сегодняшняя ночь, Тай в этом уверен, не будет исключением: это происходит каждый раз, с той самой ночи.
Где-то там, близ границы, располагался их небольшой лагерь. Предыдущий день был наполнен упрямыми возгласами некоторых особо бойких юношей, желавших «хотя бы одной настоящей битвы» и суровыми окриками старших, напоминавших, что их задание предполагает вовсе не это. Ночь же была скучной и тихой. Поутру они должны были снова двинуться в путь. Но где-то там, на другом конце, раздался испуганный возглас. Где-то там вспыхнул огонь. А затем…
В ночном небе показались едва заметные огромные силуэты. Драконы. Рыжему юноше повезло, что он не спал — большинство ребят спросонья выглядели куда растеряннее. Но он уже обнажал меч и готов был выполнить любой приказ командира. Как тогда вовремя сверкнула молния! На минуту показалось, будто этот день станет живым воплощением его детских грез. Но за спиной раздался вовсе не раскат грома, а драконий рев.
Где-то сверкнул клинок. Где-то послышался удар и пронзительный крик. Где-то кто-то отдал какой-то приказ. И где-то в тумане воспоминаний разгорелась битва, после которой юноша уже не сможет пересказать ни одной ее детали. Взрывались алхимические смеси — действенное оружие против драконьей чешуи. Падали тела — до боли знакомые и незнакомые одновременно. Кричали. Много кричали. Лагерь полыхал — запах гари въестся в подсознание навечно. Огонь ослеплял. Беспрерывно лилась кровь — того юноши или же чужая? Он не чувствовал, он не помнил, он не вспомнит. Все последующие шрамы запомнятся с точностью до дня появления, но как именно были получены те, самые первые боевые, он ни за что не скажет.
Грома юноша так и не услышал, но молния сверкала — словно назло. А потом чьи-то огромные когти, кажется, впились ему в спину. Возможно, это были зубы. Или же какое-то оружие — так и не вспомнил, как не старался. Кажется, затем он упал на землю, больно ударившись головой. Или его товарищ упал, держась за окровавленную обожженную голову? Сплошной туман. Только гроза, ударившая слишком близко и на секунду ослепившая его, запомнилась на всю жизнь.
Это не было последним воспоминанием оттуда: лица и тела всех, погруженных в телеги после отражения внезапной атаки, тоже въелись в память. И задание на том не закончилось. И после войны были битвы, много битв — уже не юноши, уже молодого человека, мужчины. Но каждая гроза возвращает его именно туда — в самую первую.
— Я просто устал, — говорит Тай, качая головой. И звучит это куда неубедительнее, чем ему хочется.
— Ты выглядишь нездоровым, — теперь в голос Тома закрадываются нотки самого настоящего сочувствия, и это звучит очень неправильно. Последнее чего хочется Таю — это чтобы его жалел принц, которого он должен защищать. — Подойди сюда, пожалуйста.
Ноги словно примерзают к полу. Тайсон окидывает взглядом огромные, во всю стену — а они во дворце высоченные — окна и словно наяву видит, как они внезапно трескаются от попавшего в них разряда, который направляется прямиком в него. Подойти к окнам в грозу… А если и впрямь попадет? Тай незаметно сглатывает и все же делает несколько шагов вперед, просто ненавидя себя в эту секунду. Том не выдерживает и вскакивает сам, сует ноги в тапочки и почти сразу же оказывается рядом с телохранителем.
— Мне напомнить, кто из нас двоих здоровее? — пожимает плечами тот, оглядывая появившуюся рядом хрупкую тоненькую фигурку принца. Смешно слышать про свой болезненный вид от него.
— Да ты посмотри на себя, ты весь бледный! У тебя руки ледяные, — ахает Том, проводя ладонью по чужим пальцам. Тай поджимает губы.
— Так холодно же.
Они оба знают, что это полуправда, но Томасон, кажется, не собирается выпытывать все остальное, что не может не радовать. Он ставит на камин один из подсвечников, жестом приглашает Тая снова сесть в кресло и, вздохнув, начинает рыться в ящиках комода. Там оказывается оранжевый кристалл — амулет, как тут же догадывается Тай. Одним легким касанием принц вызывает горячую ауру вокруг камня и бросает его в камин.
— Эх, не любитель я этого магического огня, — беззлобно жалуется Тайсон, потягиваясь, — словно от реального пламени одну сухую функцию оставили.
— Могу понять, — снова вздыхает Том, усаживаясь рядом, на небольшую софу с мягкой красной подушкой. — Я боюсь лишний раз самостоятельно пользоваться магией, пусть даже для простой активации амулетов. В любой момент что-то может пойти не так. Даже настоящий огонь кажется более безопасным по сравнению с ней. Но для растопки камина уже поздновато, а я хочу тебя побыстрее согреть…
Эта забота кажется Таю очень милой, но он все равно усмехается. Более безопасный, как же… Он на своей шкуре успел испытать и то, и другое: ужасающий вид пожаров почему-то запомнился ему больше. Как и заживавшие почти год ожоги от драконьего огня. Магию такой же разрушительной воспринимать, даже будучи наслышанным о самых мощных ее проявлениях, не получается.
От этого Тай впервые задумывается о том, что огонь его совсем не нервирует — слово «страх» он даже мысленно произносить себе запрещает — даже после тяжелых физических увечий. И та самая ночь ведь прошла в огне, полыхало все вокруг. Но на всю жизнь запомнился почему-то лишь глупый трюк природы. Тая передергивает. Ну почему именно гроза?
А Том просто молча сидит рядом, такой по-прежнему домашний и уютный. Тепло камина, пусть даже с ненастоящим огнем, мягкое кресло, кто-то рядом… Да, именно так получалось не замечать грозы вдали отсюда, когда Тай путешествовал. В один из тогдашних дней, лишь одному существу за всю жизнь, он сумел открыть свою слабость.
Где-то… да нет, не «где-то там», а в их маленьком лесном доме, куда тогда только-только привезли новую деревянную колыбель, они были наедине — это было импровизированное свидание, поскольку сожители удалились в город. То была середина осени, и ливни с грозами наведывались постоянно. Этот день не стал исключением. Тогда рыжий мужчина — ну, сам Тай, конечно же — уже почти не чувствовал ни тяжести в груди, ни сбивавшегося дыхания, как в первые несколько лет после войны. Гроза просто слегка действовала ему на нервы и иногда продолжала навещать в кошмарах. Все реже и реже. Именно поэтому у Тая и получилось открыться так легко: это казался совсем пустяк. А она лишь внимательно посмотрела на него и даже не рассмеялась, только к окну подошла внезапно.
— Знаешь, в том городке, где я выросла, верили, что гроза — это символ перемен, — Тай до сих пор помнит этот задумчивый мелодичный голос. — Попробуй думать о ней с такой стороны!
Тай улыбнулся. Они тогда прекрасно знали и без всяких слов понимали, каких перемен оба ждали всем сердцем. Дожди прекратились на следующий же день и пошел снег. Близилась зима — традиционное время свадеб в Лирнии.
Что ж, то суеверие можно назвать правдивым: последняя осенняя гроза действительно принесла много перемен. И снова — крайне болезненных и шокирующих своей неожиданностью. Это, наверное, его личное проклятие: гроза всегда там, где скоро порушатся все самые сладкие мечты. Возможно, именно поэтому она яркой белой нитью тянется через все вновь возобновившиеся кошмары. Иногда она просто на фоне, иногда — главный герой, но нет ни одного сна с иной погодой, после которого Тай также просыпался бы в холодном поту.
Он рад, что Том решил оставить его в своей комнате еще ненадолго: пусть сама гроза и прекратилась, идти спать теперь уже совсем не хочется. Он мог предпочесть беспокойное забытье реальной бушующей стихии, но отправляться в него после тихих разговоров в тепле нет никакого желания. Тайсон, на самом деле, вообще плохо понимает, чего же ему все-таки хочется: мысли разбросаны, скачут туда-сюда, от одних воспоминаний к другим, и сосредоточиться, соображать адекватно никак не получается. Таким разбитым и опустошенным он себя чувствует редко.
— На тебе все равно лица нет, — цокает Том, тяжело вздыхая. — Видишь, стало тепло, а ты все равно постоянно дергаешься. Что тебя беспокоит?
Томасон непривычно мягок по отношению к нему, но Тай находит это приятным. Сейчас, раз уж настоящая причина волнения так и не открылась, ему не стыдно: это всего лишь дружеский разговор, а разве он не хочет стать ближе к своему принцу? Потому он не отдергивает руку, испещренную шрамами, когда принц кладет на нее свою белую ладонь с тонкими длинными пальцами. Это… допустимый для него уровень заботы.
— Да воспоминания нахлынули, — честно признается Тайсон. — Вся жизнь перед глазами и все такое, — усмехается он, добавляя про себя горькое «как и всегда».
— Словно переживаешь заново все худшие моменты, да? Я понимаю, — кивает Том, медленно проводя по чужой руке. — Мне очень жаль.
Тай глубоко вздыхает.
— Тогда давай я скажу сразу: жалеть меня не стоит, — голос хриплый, но твердый и уверенный: воин знает, о чем говорит, и сам в это верит. Впервые за вечер он не увиливает и произносит все что думает на самом деле. — Пережил давно. Воспоминания и на самую малую часть не так страшны, знаешь ли.
— Как же не стоит? — Ожидаемо, Том решает возразить. Ну конечно, для него жалеть всех подряд — абсолютно нормально. Тай фыркает.
— Если хочешь реально помочь, то правда, лучше не напоминай о том, в каком жалком я сейчас состоянии, — звучит немного резковато: кажется, принц хотел что-то еще сказать, а Тай слишком поспешно перебил. Но от этой фразы ему становится немного легче — и паршивей одновременно.
— Что? Нет, я не имел ввиду…
— Я знаю, поверь. Но для нас, — воин делает сильный акцент на это слово, — это всегда выглядит именно так. Жалость — позор воина. Не моя фраза, еще в училище слышал. Согласись, трудно выглядеть образцовым защитником королевства, когда глядя на тебя просыпается жалость?
— Не соглашусь, — пожимает плечами принц, — мне вот вас всех жалко. И именно поэтому вами есть за что восхищаться. Поверь, я знаю, каково это — ограничивать себя, но я даже представить не могу, как можно запрещать бояться.
— Вполне естественно, — фыркает Тай, которого эта святая наивность немного раздражает. Уж воинские ограничения он легко может понять и принять, в отличие от всех тех бесполезных правил, которым следует сам Том. — Если каждому разрешишь о себе заботиться — на поле боя никого не останется. Эм…стой, погоди, а почему ты…
— Потому что тебе страшно, Тай.
На секунду воин даже дар речи теряет, подавившись воздухом. Как он вообще?.. Почему? Нет, конечно нет, Том ошибается. Он поспешил с выводами и надо немедленно ему это объяснить. Нельзя, чтобы он думал, что Тайсон… Но одного взгляда в серые внимательные глаза хватает, чтобы бессильно опустить голову, схватившись за нее рукой. Том так легко высказал то, что Тай всю жизнь не может признать.
Теперь уж поздно метаться, гораздо важнее другое: неужели это было так заметно? Никто никогда больше, кажется, не видел этого. Или же просто не говорил? Уверенность Тая в своих силах рушится, стоит ему только допустить вероятность чего-то подобного. И что теперь подумает о нем Томасон? Он никогда не скажет этого вслух, сейчас уж тем более, но разве можно уважать телохранителя-труса?
— И как давно ты это понял? — обессиленно выдыхает Тай.
— Не сразу. Первое время я действительно думал, что ты нездоров, и когда сложил два и два, даже обрадовался, — Том признается в этом несколько смущенно, неосознанно наматывая локон на палец. Так открыто показывать свою заботу о телохранителе для него в новинку. Будь Тай в чуть менее уязвимом состоянии, он бы обязательно усмехнулся и, может даже, ляпнул бы что-то беззлобно-насмешливое. Сейчас же он просто хмыкает. — Но потом пригляделся еще получше и понял, что это не обычный страх который легко перебороть: мне ли не знать, каково трястись в ожидании нового кошмара. И я снова забеспокоился. Твои слова о воспоминаниях только подтвердили мою догадку, — Том замолкает, но то и дело нервно ерзает на софе, то привставая, то снова присаживаясь. Словно не решаясь что-то сделать. Тай молчит. — Не волнуйся, я никому не расскажу, а без меня никто и не будет приглядываться.
Тайсон даже не знает, радоваться ли тому, что его навыки строить из себя кремень негласно оценили как «приемлемые», или же считать это намеком на то, что во дворце он особо никому не нужен. Он решает выбрать первый вариант: ему до подавляющего большинства чопорных аристократов тоже никакого дела нет. Только до Тома. Том… особый, конечно, вид чопорного аристократа.
— Что ж, и как ты к этому относишься? — помолчав немного, Тай решается неуверенно задать главный вопрос.
— К чему?
— К моему… к моей слабости, да, — он все еще не может заставить себя произнести слово «страх». Но какая, в общем-то разница: для него это одно и то же.
— А что не так? — никакой насмешки, только искреннее непонимание. — Мне кажется, вполне нормально для побывавшего на войне бояться чего-то, что содержит грохочущие звуки и резкие вспышки.
Все сомнения Тайсона, застигнутого врасплох окончательно, рассыпаются в тот же миг. Так просто. Так просто он говорит об этом, и при этом ведь совершенно прав: первые пару месяцев после возвращения с того задания Тай вообще от любого громкого звука вздрагивал. Как еще секунду назад могла в голове могла помещаться мысль, что Том может смеяться над чужими страхами? Этим только сам Тайсон страдает, за что ему теперь становится немного стыдно. Он снова думает о словах Тома о запрете бояться: если за каждым сильным страхом, пусть даже глупым, стоит что-то подобное той ночи… да, теперь он вполне может понять, почему принц считает это неправильным.
— Когда снова будут грозы — можешь приходить сюда и оставаться сколько хочешь, — улыбается Том после недолгой, но неловкой тишины. — И сегодня я тоже разрешаю остаться на столько, сколько понадобится, — он смеется в кулак, а затем складывает руки на груди и строит высокомерную мордашку. — Оцени мою королевскую доброту! Это, между прочим, противоречит абсолютно всем правилам этикета!
Впервые с начала грозы Тай позволяет себе расслабиться и рассмеяться. С его плеч словно падает броня, но если раньше это казалось потерей защиты, то теперь — избавлением от невыносимой тяжести. Он и не замечал, насколько же огромной она была.
Отсмеявшись, они встречаются взглядами: уже готовый снова вскочить на ноги Том и Тай, догадывающийся о его намерениях. Что ж, если уж принц так легко раскусил его, то можно тоже блеснуть знаниями чужого поведения.
— Можешь, — с усмешкой отвечает Тай на немой вопрос в глазах друга.
И тут же оказывается в его объятиях. Последняя капля, которой не хватало для того, чтобы полностью успокоиться.
Они сидят так какое-то время: сонные и уставшие, но счастливые. От принца пахнет остатками духов, которыми он брызгался днем, но больше — книгами и огненной магией. А его тонкие руки на удивление крепко и нежно обнимают. Тай прижимает его к себе в ответ, чувствует касание длинных волос, чужое дыхание и сердцебиение. Это не первый раз, когда принц и телохранитель позволяют себе обняться, но определенно самый долгий.
Догорают последние свечи. Мягко светит огненный амулет в камине. За окном тихая-тихая ночь.
Где-то там, далеко, в расплывчатых воспоминаниях, остался тот рыжий юноша, и все окружавшие его крики, рев, молния… А Тай сейчас сидит в кресле и сам не замечает, как и он, и принц, обвивающий его шею, засыпают.