Подходящее место

В моём родном Бернсвилле зима никогда не была особо холодной (по моим собственным ощущениям и рассказам старого механика, переехавшего сюда из России), но в этот день, как будто бы под стать моему настроению, выдала и мороз, и обильный снегопад. Улицы и без того не слишком оживлённого города в метель и вовсе опустели, оставляя меня почти в полном одиночестве брести из участка в единственное место, где мне хотелось находиться. В сравнении с тем же Миннеаполисом тишина на улицах была просто оглушительной. Обыкновенно на меня не накатывала такая хандра, но первое Рождество, встреченное в одиночестве, повлияло на меня куда сильнее, чем предполагалось. И чем хотелось бы. 

Мимо проезжает снегоуборочная машина. Сидящий в ней хмурый парень в пуховике прячет то одну, то другую руку у себя за пазухой, чтобы не обморозить их о руль. «Руль бросил, – проносится в голове, – за такое и штраф от сотрудника дорожно-патрульных можно получить». Усилием воли заставляю себя переключить внимание с замёрзшего бедолаги на тротуар, заметённый снегом. Если где от него и почистили дорожки, то лишь у редких домов и заведений. К ночи метель обещала стать ещё сильнее, а прогнозируемый синоптиками резкий перепад температур мог схватить всё жёстким настом. 

Меня нельзя назвать постоянным клиентом питейных заведений – так, перехвачу стакан-другой пива или коктейля на праздники, а в остальное время не полагается. Служба, видите ли. Нельзя при исполнении. И хотя меня донельзя грела мысль о гражданской одежде, делать крюк до дома, чтобы снять чёрно-синюю форму, мне не хотелось. Сменная одежда, хранящаяся в шкафчике в участке, была безвозвратно испорчена при сегодняшнем задержании, так что приходилось довольствоваться малым. «К тому же, я всего один бокальчик», – думалось мне. 

В «Snap Dragon» в это время было достаточно людей. Место, отведённое под летнюю веранду, естественно, пустует, а сделанные под ворота ставни прячутся под плотной ролетой. Она не пропускает холод, но слышно трепещет под порывами ветра. Впрочем, посетители галдят достаточно громко, чтобы заглушить этот дребезг. Сидящая за столиком рядом со входом компания при виде меня замолкает и хмурится. Задержанный на днях по подозрению во взломе вендиго хмуро смотрит на меня, а, поймав ответный прямой взгляд, тушуется. Это вызывает у меня людоедскую улыбку – приятно, когда тебя боится представитель вида, который обычно внушает ужас, просто находясь рядом. 

– Не боись, Эрн, не при исполнении, – успокаиваю его я и прохожу дальше, к барной стойке, лавируя между столами и посетителями. 

Что там уже происходит дальше за столиком – не моя печаль. Моя печаль будет прятаться на дне высокого стакана, в котором бармен смудрит мне какой-нибудь особенно ядерный коктейль. Но за стойкой я обнаруживаю совсем не знакомого мне мужчину. То ли я действительно редко заглядываю сюда, то ли просто недостаточно внимательно слежу за персоналом. Обычно здесь стоял парень, больше похожий на жердь с ушами, но напитки он монстрячил действительно вкусные. Самым вкусным был его пряный кофе с имбирём, корицей, гвоздикой и мускатным орехом. К этому делу он добавлял взбитое капучинатором молоко, и подавал сей шедевр с присыпкой из корицы. Жаль, что они не делали кофе на вынос – этот конкретный стал бы моим спасением по утрам. 

– Добрый вечер, – здоровается бармен, и я молча киваю ему в ответ, вскакивая на высокий барный стул с металлической спинкой. Жаль, они не крутятся, но хотя бы удобны, чтобы сидеть. – Что будете? 

– Взрывной егерь, будьте добры, – отвечаю ему и всё же слезаю со стула, поворачиваю его спинкой к барной стойке и сажусь обратно. Почти чувствую затылком удивлённый взгляд, но меня это мало волнует. – Оплачу картой.

Мой взгляд изучает бар по привычной схеме: входы и выходы, окна, проходы в служебные помещения, источники света, расположение столов, посетителей, какую позицию следует занять, внезапно оказавшись в открытой конфронтации или перестрелке, где слабые обзорные точки… пришлось мысленно цыкнуть на себя, чтобы унять не успевшую бесследно выветриться армейскую выучку. Здешняя некоторая беззаботность казалась обманом. Цветастым фасадом, за которым прячется настоящее лицо Бернсвилля. Ничего не было хорошо, и всё окружение – мебель, столики, официанты – всё это вызывало острое неприятие где-то на подсознательном уровне, как животный инстинкт, призывающий оскалиться. Как эффект зловещей долины. 

Намётанный взгляд уже «щупал» посетителей. С некоторыми из них меня уже сталкивала моя благородная профессия. И то и дело в голове вспыхивают номера досье, дела, по которым проходил тот или иной клиент бара. Вон, у лестницы, за столиком на троих, сидит эмигрантка из Испании, у которой приводов было больше, чем у кого бы то ни было из присутствующих. Возможно даже всех вместе взятых. Её глубокое декольте притягивает взгляды с ближайших столиков, а прокуренная глотка заманчиво утробно мурлыкает. Она меня тоже заметила и послала воздушный поцелуй, приложив пальцы к губам, подчёркнутым тёмно-фиолетовой, почти чёрной помадой. Венерина шлюхоловка. Некроматка. Каких только лестных прозвищ не получала от меня эта магичка, пытающаяся напустить на меня любовную одурь. Все её попытки были тщетны. Ну вот откуда ей было знать, что её любимый сержант полиции, не раз и не два оформлявший её в камеру предварительного заключения, гетеросексуальная плоскодонка с прокуренным низким голосом? 

С ней за одним столиком сидит дюжий мужик, оборотень-обормотень – с виду настоящее косматое чудище, в душе – ласковый щенок, симпатичный до ужаса, едва не скулящий от радости, если ему почухать пузо. Ясное дело, что ему льстит внимание пышногрудой испанки, да только этот волшебный придорожный шлюхорог не отличается особой верностью. Стоит только на горизонте показаться более привлекательному партнёру, и эта ночная кобыла угарцует к нему на родео. Мне казалось, что в Бернсвилле уже перевелись и женщины, и мужчины, которые бы были уверены в том, что эта магичка способна на длительные отношения. Как ребёнок, который не может сконцентрировать своё внимание на чём-то, она переключается с одного на другого, порхает туда-сюда – ну вылитая ночная бабочка, влекомая светом. Так что во мне проснулось почти что сочувствие к этому человеку-золотистому-ретриверу, который умудрился влопаться в эту женщину. Но разве же сердцу прикажешь? 

Разве прикажешь глазам своим видеть ошибки, грубость, неверность того, в кого влюбился по уши? Разве можно сказать себе «прекращай любить»? Разве же можешь убедить свои уши не краснеть от голоса и дыхания объекта обожания? Разве можешь заставить мурашки не нестись по телу со страшной скоростью, видя и слыша того, о ком постоянно думаешь? Разве способен человек унять собственное бешеное сердцебиение при виде зазнобы? Разве нет той стадии влюблённости, когда в голове бьётся только одна мысль: «ненавижу, как люблю»? Разве кому-то вообще подвластно собственное сердце и чувства? Разве же я, к примеру, могу совладать с собой? 

Мне недостаточно сказать себе «всё, хватит думать об этом», чтобы перестать рассматривать каждое помещение с точки зрения потенциальной перестрелки. Мне недостаточно просто взять и переключиться, скажем, на мысли о просмотренном сериале, чтобы заставить себя не составлять психологический портрет каждого встречного человека. Мне недостаточно поймать себя на том, что отмечаю признаки социопатии у всех, с кем приходится общаться, чтобы не делать так впредь. Можно допечь себя постоянными ежечасными напоминаниями: «эй, мир не делится на белое и чёрное, в нём есть и другие цвета» или «погоди, эти гражданские не сделали ничего плохого, чтобы так думать о них».

С годами теряешь розовые очки, перестаёшь верить вообще кому бы то ни было, становишься обжигающе холодной, как напитки, которые тебе подаёт бармен. И чем дальше, тем реже воспринимаешь простую человеческую улыбку, как вежливый жест или знак расположения, видя в этом подоплёку, двойное дно. И со временем приходит очень простое понимание: ведёшь себя, как последняя мразь и дичок, а на выходе получаешь обычную дикомразь. 

Рядом на стойку звучно опускается запотевший от холодного содержимого высокий стакан с моим коктейлем, и бармен тут же пододвигает ко мне терминал для оплаты. Расплатившись за напиток, продолжаю рассматривать зал и не спешу дегустировать напиток. 

– Когда это шериф дал добро своим бравым ребятам пить при исполнении? – как бы невзначай интересуется бармен, и я перевожу на него взгляд. 

Ну что за симпатяга! Курчавая борода аккуратно подстрижена, причёсана, как и усы, а вихры, отпущенные до плеч, непослушно кудрявятся. На висках даже, кажется, пытаются стоять штопором. Он слегка хмурит кустистые лохматые брови, что лишь дополняет образ вместе с чёрной футболкой, на которой ещё можно различить потрескавшийся принт с пентаграммой и козлиным черепом. Так и хочется огрызнуться: «что, козёл, думаешь, нашёл себе серну по вкусу?» Вместо этого делаю глоток из стакана и тут же передёргиваюсь всем телом. Водки этот мужик явно не пожалел! Аж слёзы на глаза навернулись!

– А я и не при исполнении, – отвечаю сиплым с непривычки голосом. Голова ненадолго опустела. – Ох-х, ну и противная дрянь! Ты где эту неведомою хуйнерожную дичь добыл? 

– Это русские экспорт наладили, – донельзя довольно ухмыляется бородач и стучит одними костяшками пальцев по прозрачной бутылке с этикеткой, которую даже не потрудились перевести. – Берёт за душу, а? 

– Да уж, – вздыхаю ему в подтверждение и делаю ещё несколько больших глотков. Вот, теперь уже и энергетик чувствуется, и травяные нотки егермейстера проклюнулись. 

– Раз не при исполнении, так может сядешь нормально? А то натрясёшь мне волос сейчас в напитки, буду по шапке от начальства получать потом за жалобы, – уже не так ворчливо предложил бармен. Не нужно было быть гением, чтобы понимать, что и его, и посетителей напрягает легавый в форме в непосредственной близости, который просто сидит и смотрит на зал. – Нам тут проблемы не нужны. А ну как какой-нибудь оборотень занервничает и начнёт превращаться? 

– Тогда у вас будет не меньше пятнадцати минут, чтобы вынести его на задний двор, чтобы он не испачкал полы, – безразлично пожимаю плечами, но всё-таки слезаю со стула, чтобы повернуть его, как он был до моего прихода, и сесть обратно. На моё достаточно циничное заявление бармен снова хмурит косматые брови и смотрит на меня исподлобья. – Что, тоже из «особых групп граждан»? 

– Между прочим, это очень обидное описание, – ворчливо подмечает он в ответ на мою догадку. 

– А что «нежить» звучит более приятно? – саркастично вскидываю брови. 

Бармен сердито вздохнул, повернулся к подошедшей посетительнице и принялся смешивать для неё Лонг-Айленд. Девушка не обращала на меня никакого внимания и звучно цокала нарощенными коготками по экрану смартфона в своих руках. Получив свой коктейль, красавица подвинула мужчине десятку и, не забрав сдачу, ушла к своему столику, где её уже ждали не менее распрекрасные хищницы. Спорю на что угодно, что кто-нибудь из них – вампир, который перекусит приправленной алкоголем кровью, когда они все пойдут из бара. А нам, полицейским, потом разбирайся – добровольно была отдана кровь или нет. Следующий глоток «егеря» вышел гораздо более приятным: от энергетика и его пузырьков приятно щипало в носу, травянисто-сладкий егермейстер смягчал вкус водки, сперва показавшийся мне слишком резким, и в голове постепенно воцарялось опустошение. 

– Не нравится мне спиной ко входу сидеть, – наконец вздыхаю я и делаю ещё глоток коктейля. Пьяно, сладко, и никакие отчёты о делах не лезут в пустоватую голову, давая мне тем самым отдохнуть. 

– Отчего же? Почки отморозить боишься? – глумливо спрашивает мужчина, но на меня не смотрит, что-то убирает на стойке, наводит порядок до следующей «электрички» из посетителей. 

– А оттого, паря, что мы с тобой не в Исландии, – глубокомысленно отвечаю я. 

– И что? – поднимает на меня удивлённый взгляд и даже прекращает наводить красоту. 

– А того, что это у них нет змей и низкий уровень преступности, а у нас с тобой – Миннесота. Змей – до жопы, а преступников – в два раза больше. Вот представь, влетит сейчас какой-нибудь зельевар обдолбанный в бар, начнёт заклинаниями швыряться и требовать выручку за день. А мне уже не занять выгодную позицию без потери времени. Или вообще буду валяться трупом на твоей отполированной стойке. Надо оно тебе? 

– Я-то уж думал, что уже отлетался и ничему не удивлюсь, – после недолгого молчания всё же отзывается мужчина и качает головой. – Вот это я понимаю – профдеформация. Всем профдеформациям профдеформация. А я-то думал, что мои маркировки в холодильнике на мясе выглядят шизово. Второй егерь за мой счёт. 

– Аминь, – довольно улыбаюсь я, приподняв стакан в честь щедрот души оборотня.