— Нет.
Голос звенел сталью, прямо в воздухе застывал ледяными кольями и резал не хуже заточенного края катаны. Ая с силой прижималась щекой к чужой ноге — горячей и сильной, твердой от мышц, руками обнимая выше, за бедра.
Сверху раздался вздох и рука на грани боли потянула за короткие волосы.
— Не капризничай.
Ая вызывающе фыркнула. Кожа под ее щекой грела и щекотала, и она, блять, не была готова этого лишаться. Не видела ни единой причины. А причину, которую признавала Мэй, остро хотела приложить лицом о собственный кулак, да до хруста, чтоб неповадно было. Ну, того, кто эту причину до Мэй донес.
— Я не хочу даже на месяц терять свое сокровище, — глухо пророкотала Ая, спуская одну ладонь в тяжелой, тягучей ласке ниже, ведя ею по бедру, прослеживая мышцы, гладя возле своего лица, сжимая в широкое кольцо пальцев место, где голень переходила в стопу. Весьма чувствительное место у оборотней.
Мэй не повелась.
— Ая, ты давно не маленькая.
— Ну Мэй! — Ая подскочила на грубой лежанке, приблизилась к той, кто годами держала в когтистых лапах ее сердце, ловко оказалась между бронзовых от природы ног, обнажая совершенно человеческие зубы. — Как можно соглашаться? Как они смеют требовать от оборотницы брить шерсть! Даже человеческие женщины иногда остерегаются это делать… — Она задумалась, попыхтела с минуту, пока Мэй заинтересованно ожидала продолжения, давно переместившись рукой на чужое плечо. Наконец Ая снова подняла на нее решительный взгляд. — Это ранит кожу! Оставляет микро-микроцарапинки, такие, что хищная птица не видит. Это же ужас! Покушение! — под конец убедительно рыкнула она.
Мэй улыбнулась. Подняла вторую ладонь, обняла пальцами щеки и подбородок суженой, приблизилась плавным и резким движением к раскрытым губам, лизнула оскаленные зубы.
— Неужели ты думаешь, что полнолуние, веками залечивавшее смертельные раны, не вылечит микро-микроцарапинки? На мне? — Она оскалила внушительные клыки, полыхнула глазами, переливавшимися жидким золотом. Ртутью цвета пламени.
Ая покусала губу: поцелуи давно потеряли для нее значение действия, которое смущает кого повоспитаннее. Мэй ласково оскалилась, умиляясь.
Это ее жена! Ее!
Волчица внутри нее удовлетворенно зарычала, длинно завыла, освещая вечную внутреннюю ночь.
— Тогда! — начала Ая и, растопырив пальцы, провела с силой от коленей обратно к бедрам, верхними фалангами забираясь под джинсовые шорты, ближе к чувствительному теплу. Мэй подняла подбородок, сверкая заинтересованным взглядом. — Они попросту не имеют права требовать мое, — выдохнула она в такие близкие сейчас губы. Зарычала, как привыкла делать за всю сознательную жизнь, проведенную в стае. Сжала пальцы. — Что-то я не услышала, чтобы Мраксус спросил, можно ли ему вообще иметь виды на шерсть моей волчицы.
Нос к носу, щека в щеке, грудь к груди. Губы, между которыми оставалось совершенно нереалистичное расстояние.
Мэй вскидывала брови медленно, словно на каждой был максимальный поднимаемый ею вес и она красовалась перед женой, как ее волчица делала каждое новолуние. А потом блеснула веселыми искорками в глазах и расхохоталась прямо в родное лицо, игнорируя мозолистые пальцы, едва не забравшиеся под исподнее.
— Ая, — выдохнула она, резко прекращая смеяться, и без перехода, крепко сжав чужой подбородок, поцеловала законную супругу. Ответ не заставил себя ждать.
Ая была человеком. С рождения и по сей день: когда-то очень давно, казалось, в прошлой жизни, она попала в семью вождя самого крупного племени оборотней, и в тот день вождь, поддерживаемый женой, сказал свое слово — что Ая, став взрослой, сама решит, принять ли волчью кровь; а спустя восемнадцать лет Мэй, принявшая наследие предков, волчица, вставшая надо всеми живущими оборотнями, запретила своему сердцу принимать кровь. Поставила метку запахом, чтобы никто не смел приближаться, чтобы только она могла когда-нибудь обратить суженую, чтобы Ая не нашла какого-нибудь пропащего дворянина, готового за золотую монету и тролля укусить — а там за малым дело: чтобы яд прижился, не убил, нужно было провести ритуал введения в род. Укушенным светила либо мучительная смерть, либо обращение, третьего не дано.
Ая всегда была наглой. Росла волчонком еще хуже, чем другие дети в племени, славно передвигалась на четырех конечностях, расцарапывала голую плоть вполне человеческими ногтями не хуже, чем Мэй — своими детскими когтями. Ловила мелких животных, когда сворачивая хрупкие шеи, когда — вырывая гортань. Голыми руками ловила птиц и рыбу, когда маленькой Мэй не хватало смекалки уверенно сжать скользкую чешую, да и противно было. Она по сей день ненавидела рыбу и ела ее только на официальных приемах.
Одним из которых стал тот, из-за которого Мраксус — молодой полукровка, новый губернатор города, в который они пришли в этом месяце, преследуя цель взрастить как можно больше дипломатических связей — настоятельно рекомендовал, почти требовал, как малый человеческий ребенок — внимания матери, побрить ноги и разодеться в тяжелое платье, на которое Ая вообще нашипела. В принципе, ее реакция не слишком отличалась от эмоций Мэй.
Корсет, рюши, совершенно дурацкая каркасная юбка. Она вздохнула, понимая, что ебала это все. Ая бы сказала именно так.
Но делать было нечего, да и не критично ей было — ну потеряет немного шерсти, отрастит, не беда. У волков быстро растет шерсть, не зря же в ее племени даже среди распоследних героев, протыкавших все что можно, не было ни единой проплешины. Лысые волки не выживали.
Но Ая уперлась. Еще не достигшая рубежа биологической зрелости, а уже почувствовавшая, как за нее принимают решения, пользуются властью ради личного, она совсем превратилась в кошку — ревнивую, чуть что шипящую и в принципе ставившую свои границы везде, где хотелось. Мэй не была против: она понимала, почему так происходит, но с шерстью… Ая не имела права голоса. Сложно сказать, понимала ли она это.
Они с Аей выросли вместе: вместе играли, вместе дрались, спали в одной кровати и впервые познавали себя, впаиваясь в тело друг друга. Ая, еще будучи волчонком в глазах родителей и племени, жадничала, когда дело доходило до волос Мэй. Ее на самом деле мало интересовали длинные черные пряди, спускающиеся по плечам; нет, она особенно любила волосы на теле. Запах, вкус, близость к коже, выцветшие и почти невидимые волоски там, где их годами выжигало солнце, и жесткие, темные, но особенно сильно пахнущие ее, Мэй, запахом, — там, где доступа солнцу недоставало. Например, на лобке.
Ая сходила с ума, лаская ее там. Рычала, кусалась и тут же зализывала, скулила, ловя чужие стоны и настойчиво игнорируя ужесточавшуюся хватку на жестких светлых волосах. Она вела себя как волчица рядом с партнером — партнеркой, — которой доверяла свои тело, разум и душу. Перед которой склоняла голову, доверяясь и покоряясь. Такие у них с Мэй были отношения.
И Мраксусу повезло, что ему недостало наглости попросить ее побриться везде. Если из-за ног Ая капризничала, за место, столь близкое к влажному, чувствительному теплу, она бы собственными зубами вырвала из его шеи гортань. И, может быть, по особым волчьим традициям надругалась над телом врага. Ая могла.
Сдавалось Мэй, Мраксик не проживет долго. Ну да не ее забота, покуда он не наглеет по отношению к ней самой и ее жене.
Ая всегда была прямолинейной. Яркой, горячей, вспыльчивой, делала — а потом думала, говорила, с трудом вспоминая о том, что стоит подумать, прежде чем сказать. Мэй не видела ни в чем из этого ее недостатков. Да, если бы Ая больше общалась с живущими, ей было бы трудно найти друзей, она не могла стать хорошей дипломаткой, она была дикаркой, но Мэй ее любила. И готова была защищать все эти эгоистичные, жадные черты ничуть не слабее, чем Ая защищала ее честь в лице шерсти.
О, они были отличной парой. Одна сатана, все дела.
И они обе отлично это понимали.