Примечание
Авторский арт с обложки тут
Папа снова наполняет свой стакан и стакан сына.
Пей, пей ещё, сегодня можно, нужно. Ещё вчера надо было. Или позавчера… Сколько можно молчать? Сколько продолжается это молчание? Навряд ли папа дал бы больше трёх выходных подряд — в конце концов, никто не умер.
Так что пусть это будет третий день.
На столе только два стакана и коллекционная бутылка какого-то виски. Подобного барахла у родителей полный шкаф. Они таскали пару раз с Отабеком.
В груди всё сжимается.
Джей-Джей отталкивает стакан, янтарная волна бьётся в стеклянный край.
Как всё-таки глупо было заводить подружку.
— Они проводили очень много времени вместе, Джей-Джей, — папа всё же начинает этот гнилой разговор. — Не удивительно, что так сблизились, но… Всё это случилось уже после вашего развода.
Джей-Джей молчит. Тело лёгкое и пустое.
Побледневшие полоски на обоях выцвели как будто. Как будто это они, а не Джей-Джей потеряли что-то.
Папа встает и бродит по кухне. Берёт кружку из раковины, достаёт пачку сигарет из жестяной чайной банки на антресоли, зажигалку с холодильника. Все эти тайники давно известны. Джей-Джей не раз разрешал себе стрельнуть сигаретку, пока никто не видит.
Повсюду какой-то мусор, чашки, просыпанный кофе и полная раковина посуды, хотя они ничего и не ели кроме еды с доставкой и бутербродов. Уходя, мама забрала всего-то медную турку да пару любимых солонок, но вся кухня посерела, осиротела в один день.
«Я отвечу на любые твои вопросы, Жан-Жак, — сказала она, — когда ты будешь готов поговорить».
А ещё она говорила: «Когда же ты успел так вырасти?» И тянулась вверх, чтобы поправить Джей-Джею непослушные пряди на макушке.
Папа закуривает, хоть никогда не позволял себе при детях. Врубает вытяжку над плитой, и гул врывается в пьяную голову, выдувая вялые мысли.
Перед глазами каток, выпяченный световыми столбами софитов из темноты. По ушам бритвой вокал и визги гитар. Всё внимание — на маленький бунт золотого медалиста, показательно избивающего стереотипы о себе. И Отабек подпирает спиной борт, закрывая собой рекламу «Пепси», не отводит от фигуриста глаз.
— Я всё знаю, — бормочет Джей-Джей, едва шевеля языком от одолевшей лени.
Может, папа и не услышал из-за навязчивого шума, что было бы к лучшему. Зря Джей-Джей вообще это сказал.
— Что знаешь?
Услышал. Ну и хрен с ним.
— Всё знаю про тебя и Отабека.
Папа трёт морщины на лбу, молчит, выжидает. Не хочет себя выдать.
— Знаю я. Дурак бы не догадался, я же не дурак, ты что думал, я дурак? — слова еле продираются через монотонный вой, даются со скрипом, во рту пересохло до боли — не сказать и слова нормально.
Джей-Джей берёт стакан и делает глоток, не чтобы быть пьянее, а чтобы только смочить немного горло. Но так только хуже — горько и остро.
— Джей-Джей, — папа затягивается и долго выпускает седой дым, пряча в нём свой стыд.Тушит недотлевшую и вполовину сигарету. — Ну и что ты знаешь про меня и Отабека?
Джей-Джей фыркает и улыбается.
— Почему так срочно, па? Ты даже не смог подождать до Чемпионата мира. На что ты надеялся, а? Что он не выйдет без тренера?!
— Нет, не надеялся, — качает головой папа. — Уверен был, что выйдет.
Да, конечно, уверен. Грош цена тому тренеру, который не знает, что его подопечный — крепколобый как отара баранов упрямец. Упёртый до усрачки, до выхода на Чемпионат мира без тренера. Такой и брошенным, оставленным, преданным, выйдет и победит назло, нате — сожрите!
— Рассчитывал, что ему срежут баллы, если выйдет без тренера с именем?
Ему и срезали. Но недостаточно, чтобы он не смог обойти соперника с тренером с именем. Джей-Джея, например.
Папа качает головой, достаёт новую сигарету и долго рассматривает её прежде чем прикурить. Что и говорить, конечно, он не рассчитывал. Может, даже обрадовался той победе. Он же не злой в сущности человек. Хороший тренер и хороший отец.
— И что тогда? Чего ты так испугался, что не смог и пару недель потерпеть, а?
— Испугался. — Папа выпускает дым в воющую вытяжку и смотрит в глаза такими же серыми, один-в-один как у Джей-Джея, глазами. Может, чуть темнее из-за нажитых годами мыслей, кривых морщин и усталых тяжёлых век. — Испугался, что ты наделаешь дел.
— Наделаю дел. Наделаю дел? — Джей-Джей со злостью пьёт ещё, крепкое дерёт горло. — Мне девятнадцать лет! Я уже имею право наделать дел, сколько влезет!
И это вдруг звучит смешно. Джей-Джею самому смешно от того, как это звучит.
— Ну и что, па? Не наделал я «дел»? Ты хорошо справился. Доволен?
Папа курит, вытяжка шумно вдыхает душный дым.
— Я спрашиваю, — голос Джей-Джея меняется без его воли, становится громче и неприятно выше, — ты доволен теперь?!
— Джей-Джей…
— Что Джей-Джей? Ну что тебе Джей-Джей, а? Да лучше бы я сто раз наделал дел, сейчас не сидели бы в этом дерьме!!! — голос уже звонче стали ранит самого Джей-Джея. — Как ты узнал? Кто меня тебе сдал?
Папа молчит, чёрт его знает, может, виновато.
— Знаешь, па. Отабек ни слова мне. Такой же бессердечный лживый мудак, как и ты. Как ты узнал? Кто рассказал? Увидел что-то?
— Увидел, — вздыхает папа, отравляя несчастную вытяжку ещё порцией дыма. — Вас вместе. В коридоре. Отабек не сказал тебе, потому что… Я поговорил с ним, знаешь. Объяснил ему, почему разрываю с ним контракт, и что так будет лучше… Он понял меня. Он всегда умным парнем был, и…
— Лучше? Для кого?! Для тебя лучше? Для него?
— Джей-Джей, пойми, это была ошибка, ты просто запутался, у тебя всё было, и была девушка, и ты ведь всегда был…
— Давай, скажи это. — Джей-Джей сжимает кулаки. — Скажи, что я же был нормальным.
— Сынок, ты же знаешь, Отабек…
— Я знаю только, что Отабек такой же высокомерный вонючий мудозвон, который думает, что знает, как мне лучше. Такой же мудозвон, как и ты. Теперь я это знаю. Так что да, это к лучшему! Катитесь к чертям оба! Провалитесь!
Папа только вздыхает и снова наполняет стаканы.
— Да хватит мне, — шепчет Джей-Джей и запрокидывает голову, чтобы слёзы не покатились по щекам. Ещё не хватало.
— Джей-Джей. — Папа тушит сигарету в кружку. — Я хотел поговорить о другом.
Мама наверняка бы такого не разрешила. Курить на кухне, тушить бычки в посуду и прочее. А теперь можно хоть что.
— Джей-Джей, мы с твоей мамой… — Папа садится за стол. — Просто пойми, что мы с твоей мамой были уже не в тех отношениях… Иногда любовь просто уже проходит, понимаешь? Мы долго и хорошо жили вместе.
— Что ты хочешь сказать? Что ваша любовь прошла? Потому, что мама влюбилась в…
— Раньше, Джей-Джей. Гораздо раньше. Мы жили вместе по инерции, это был только вопрос времени. Мы заботились о тебе и Ансо и Этьене… Но наши чувства… Мы всё обсудили с мамой, между нами нет обид.
— Нет обид?! А у меня есть! Она ушла! Она обманула нас!
— Мама не предавала ни тебя, ни меня. Она не нас обманывала.
— О-о-о-о, да перестань! Ничего не случается внезапно! Они обманывали нас. Обе.
— Испытывать симпатию, — качает головой папа, — не обман, Джей-Джей. Люди не могут любить и не любить специально.
«Да в чём проблема, а? Я же даже не сплю с ней. — Джей-Джей закатывает глаза. — Не будь ты ханжой, Бекки. Мне нельзя подпортить репутацию!» И взгляд Отабека — вместо миллиарда ответов.
Джей-Джей пялится вверх. На круглое пятно. Осталось с того случая, когда они с Отабеком учились жонглировать. Это было так смешно, пока апельсин не влепился в идеально белый до этого момента потолок.
Когда стакан стал пустым?
Всё было хорошо, пока Отабек не появился. Нет. Всё было просто идеально. Джей-Джей всё смотрит вверх, на штукатурке ни одного изъяна, одно только неуместное тёмное пятно, которое так и не отмылось.
«Люди не могут любить и не любить специально».
«Испытывать симпатию — не обман, Жан-Жак». А вот и обман. Мама обманывала их обоих. И его и отца. И эта тупая дура тоже.
— Она мне изменяла, — Джей-Джей закрывает глаза.
Папа выдыхает тяжело, но не говорит ни слова.
— Тогда я подвернул лодыжку, помнишь? — воспоминания вспыхивают яркой картинкой, Джей-Джей хихикает. — Я пришёл домой раньше и — вот дурак — забыл позвонить. Так логично было позвонить. Это всё обезболивающее, которое мне вкололи… Поэтому мы развелись, пап. А не потому, что не сошлись характерами, как сказали.
Если по правде, то ещё как не сошлись. Джей-Джей не может остановить это дурацкое хихиканье. Наверное, можно было догадаться. Дурак бы догадался, так она не любила его член. Как они пытались, господи. Пробовали по-разному, а потом всё наладилось в один момент. Оральный секс творит чудеса, да? На самом деле, тогда она и стала ему изменять. Спала с однокурсницей и ещё с барменшей из соседнего паба, а теперь спит с Натали. Со своей бывшей свекровью, тренершей и мамой бывшего мужа в одном лице.
Хихиканье превращается в хохот, который дребезжит в молчании кухни, отскакивает от стен, рассыпается по полу и медленно иссякает сам собой.
— Может, она даже хотела со мной расстаться, пап. — Джей-Джей пьёт и уже не чувствует вкуса. — Ещё давно. Но я сделал ей предложение при вас и всей её семье. Не могла же она при всех сказать «нет». А потом. Я не взял золото, это было так удобно, можно же было отказаться, да ведь? Отмотать всё назад?
Папа глухо вздыхает. Он не перебивает, только кивает Джей-Джею: «Да, не могла при всех отказать. Да, можно было. Конечно, понимаю».
— Она говорит, думала, что так правильно. Говорит, что не знала про себя, — Джей-Джей смеётся. — Боже, какая дура. Как можно быть такой тупой, а? Наверняка врёт. Тупая. Дура.
— Да, Жан-Жак, — кивает папа, — тебе больно сейчас. Измена — это больно. Мы понимали, что у вас что-то случилось, но… Кто бы мог подумать, она казалась такой…
— Какой? — Джей-Джей подпрыгивает на стуле. — Какой она вам казалась? Приличной? Честной? Гетеросексуальной? Красивой? Из хорошей католической семьи?! Господи, она была такой идеальной и удобной, что вам было всё равно, какая она! Вы так волновались, боже мой, что у меня нет девушки!
— Нет, мы совсем не…
— Да я стал встречаться с ней для вас! Думаешь, я выбирал влюбиться в парня? Я всё сделал, па. Учёба, тренировки, всё. И даже девушку завёл. Всё сделал. Всё чтобы вы не узнали, что я… такой.
— Жан-Жак, это не так, мы…
— Да не называй ты меня так! Я тебе не ребёнок! Не так? Тогда почему ты разорвал контракт с Отабеком Алтыном?!
— У тебя была жизнь, перспективы, девушка, и тут ты…
— Педик! — взвизгивает Джей-Джей. — И тут я — педик! Зажимаю другого педика в коридоре!
— Джей-Джей, мы могли бы обсудить…
— Неприемлемо! — Джей-Джей машет руками. — Одного отослать! Второго женить! Что ещё? Может, вы нам с Белз ещё презервативы прокалывали, чтоб скорее понянчить внуков? Мама знала про Отабека? Вы заодно?
— Мне пришлось ей объяснить свой поступок, потому что…
— Значит, она в курсе! Никаких предательств. Никаких, кроме наглой. Подлой. Лжи.
Папа вздыхает, опускает голову.
— Ты прав, мы не должны были…
— Ещё как не должны были. Ещё как! Вы предали Отабека! Вы! Охренеть можно — ровно перед чемпионатом! Оставили одного! Бросили его! А всё ради чего? Не-е-ет, вы не думали обо мне! Вы думали только о этой вшивой репутации и…
— Не говори ерунды, репутация…
Джей-Джей только машет рукой.
— Не говори ерунды, па! Мы встречались с шестнадцати, и что, и что? Никто ничего не знал и не узнали бы и дальше… что смотришь?
— С шестнадцати, значит.
Папа наливает себе, пьёт и наливает ещё.
— Именно! Именно так, и я собирался продолжить, понял? Отабека, знаешь ли, не устроила моя девушка, и знаешь что? Я собирался расстаться с ней. Знаешь, я собирался расстаться и вернуть того, кто мне важен!
— С шестнадцати лет.
— Вы не думали обо мне ни секунды. Ты не думал! Он не думал! Просто бросил меня! Просто уехал ничего не объяснив! Спутался с русским, ни слова мне, ни слова! А ты! А мама! Вы! Все!!!
Слёзы наконец срываются с ресниц. Выражают наконец всё, что никак не оформить в слова, капают на стол на руки, в стакан, растворяясь в алкоголе.
— Ты так боялся, что я наделаю глупостей, па, — шепчет Джей-Джей. — Где мы теперь?
— Я не знал, Джей-Джей. Я думал, ты любишь Беллу…
— Я тоже, — тихо-тихо, одними губами.
Белз предала, наврала, изменила. Тупая-пре-тупая дура, да? А он?
А он начал встречаться с ней, потому что она была то, что надо. Идеальное прикрытие. Он же говорил ей, что любит, так искренне — чуть сам не поверил. Но любил он не её — только их идеальные отношения, их ужины с родителями и красивые селфи. Он даже не собирался заходить так далеко. Хранил их католическую чистоту до брака и изменял ей со своим парнем.
И предложение он ей сделал от злости. И просто сдуру. Женился от отчаяния. Предатели и обманщики. Да он сам-то кто? Что он наделал?
— Как не стыдно? — бормочет Джей-Джей.
Дым дерёт горло — когда он взял сигарету?
— Конечно, нам всем должно быть.
Джей-Джей усмехается — как смешно, папа подумал, что это ему. Пепел медленно падает на пол. Дым призраком поднимается к апельсиновому пятну на потолке.
Отабек. Предатель. Пятно на идеальной жизни.
Бросил, ничего не объяснив. Вообще-то. Он объяснял много раз, но разве Джей-Джей слушал? Отабек просил Джей-Джея выбрать, и Джей-Джей своё решение принял, но он всё тянул и только радовался тому, что Отабек поддавался каждый раз. Это была удивительная игра — ломать его сопротивление и чувствовать горячее дыхание на своей щеке, с триумфом раскрывать его губы своими и звать скорее к себе, а в комнате шептать, шептать ему самые правдивые слова о любви, «только ты, только тебя, никто больше». Клясться: «только твой», хотя Отабеку ведь и не нужно. Но он знает, что Джей-Джей нуждается в этом, и поэтому соглашается: «мой», и позволяет толкнуть себя на простыню, белую, как флаг поражения.
Уголёк горит, резко кусает пальцы. Джей-Джей неловко поднимает окурок с пола, тушит в грязную тарелку в раковине. Виски на вкус как прогорклый дым. Так было, когда они с Белз взяли тайком одну бутылку из шкафа и надрались так, что не вспомнили утром, как доползли до кровати.
Белз.
Белз ушла к той, кто её правда будет любить. И, может быть даже не будет врать и использовать. По крайней мере, там точно не в репутации дело, хах…
Верно папа сказал, они проводили много времени вместе, очень много с самого начала. Это казалось таким естественным. Как здорово они подружились! Повсюду вдвоём! Носят друг другу кофе на катке и хихикают хуже малышни.
«Ты с ней видишься чаще чем со мной, Белз! — так шутил Джей-Джей».
Шутил, а потом снова оставлял её одну, чтобы подловить Отабека в раздевалке.
Стакан беззвучно выскальзывает из рук, падает на пол, разлетаясь на миллионы алкогольных слёз.
— Я уберу. Иди спать, Джей-Джей.
— Да, — Джей-Джей встаёт, кухня плавно качается, — завтра на тренировку. Вечером.
Под ногами паркет, ковёр, ступени одна за другой, шершавое покрывало почему-то родительской кровати, на тумбочке фотографии Ансо, Этьена и Джей-Джея. И мамин крем для рук с запахом всей косметики в мире.
Мама.
«Я отвечу на любые твои вопросы, Жан-Жак, — сказала она, — когда ты будешь готов поговорить».
Давно забытое имя звучит так глупо. Жан. Жак. Он был ребёнком, когда его так называли… Он был ребёнком и просто хотел, чтобы мама и папа его любили. А потом он вырос, решил побеждать и появился Джей-Джей. А Жан-Жак идёт к черту. Пусть провалится. Никаких больше слабаков Жан-Жаков, которые только и могут, что цепляться за штанины родителей. Родители заняты — у них теперь новые дети, так что Жан-Жаку пора подрасти и стать действительно лучшим, если он хочет, чтобы его продолжали любить больше всех.
В телефоне отправленное сообщение: «Я буду завтра на вечерней тренировке. Я готов поговорить, мам».
Голова тяжёлая от дурмана, а во рту вкус горелой смолы.
Маленький Жан-Жак обхватывает колени, сворачиваясь на кровати, и кружится вместе с постелью.
Из всех предательств и трагедий перед глазами только один поцелуй. Барселона, финал, банкет.
Среди толпы, среди столов, уставленных батареями бокалов шампанского. Перила балкона чуть видны между струящихся драпировок золотистых штор. На просвет видно только с места Джей-Джея, да в отражениях сверкающих капель многоярусных люстр. Отабек, далёкий, как никогда в жизни. Мелкие белые снежинки на фоне чёрного неба, и белокурый тонкокостный мальчик поцелуем закатывает в асфальт самодовольство короля.