Опасная любовь к работе

Очнувшись, Теодор ещё какое-то время разглядывал мальчишку. Ну, как мальчишку — на вид попавшему в его дом журналисту было около тридцати. Курносый, румяный и полноватый мужичок с забавными усами сделал то, что не удавалось никому уже долгое время — он увлёк собой Питерсона, что постепенно смирялся серому гнёту депрессии, которую испытывал с тех пор, как по его вине погибла вся его семья. Опёршись локтем о матрац, он, чуть прищурившись, разглядывал журналиста, склоняя голову то к одному, то к другому плечу.

— А ты ничего так, — наконец произнёс он хриплым простуженным голосом.

Журналист крупно вздрогнул всем своим полным телом, и Теодор не сдержал довольную ухмылку. Всё-таки он не был идиотом и давно заметил, что его гость уже вполне очухался, чтобы вести содержательную — или не очень — беседу.

— Открывай глаза, — Питерсон кинул быстрый взгляд на пресс-бейдж на его шее, — Квентин. Я знаю, что ты меня слышишь.

Журналист замер, даже дышать перестал. Теодор замолчал, во все глаза глядя на него, напоминая сейчас огромную дикую кошку, готовую загрызть попавшую в её когти антилопу. Наконец Квентин очень осторожно приоткрыл глаза, и на Питерсона уставились два напуганных карих омута. Настала очередь Теодора затаить дыхание. А ведь журналюга и правда был... хорошеньким. Даже очень. И возбуждал в нём какие-то нездоровые извращённые аппетиты, которые оказались для Питерсона полной неожиданностью, ведь его никогда не привлекали люди одного с ним пола. Он облизнул сухую из-за прошедшей горячки губу и навис над икнувшим Квентином.

— Зачем ты здесь? — низко прорычал он, прижав журналиста к матрацу ладонью. Сердце под его рукой понеслось вскачь, галопом, как перепуганная лошадь.

— Вы... — Голос Квентина сорвался в позорный писк. Видимо, он, несмотря на всё своё неуёмное любопытство, был довольно робкого десятка. Питерсон приподнял бровь, и Квентин, прочистив горло, пролепетал уже более внятным тоном: — Вы — Теодор Мастерс Питерсон?

Такой лёгкий, казалось бы, вопрос привёл Теодора в смятение. Он приутихнул, недоуменно глядя на журналиста сверху вниз, пока наконец не выдохнул короткое: "Да". Кажется, Квентин слегка воспрял, услышав ответ. Видимо, он ожидал вовсе не его, а удара или ещё чего похуже.

— Вы проектировали местные аттракционы? Я видел газеты.

— Раз уж видел, очевидно, знаешь ответ, — огрызнулся Питерсон. Говорить на эту тему он не имел желания.

Он сел, опершись на руку, зажав бёдра Квентина меж коленей, и очень задумчиво посмотрел на его лицо. Курносый шнобель журналиста так и подрагивал, будто у хорька, в ожидании чего-то. Кажется, его не особо заботил тот факт, что он очнулся на антисанитарном матраце в каком-то богом забытом полуразрушенном доме, да ещё и в компании не то с маньяком, не то с киднеппером, не то со всем этим вместе.

— Очевидно, любит детей, — пробормотал Квентин себе под нос, и Теодор усмехнулся.

— Не всех, — хрипло пробасил он. Опустил заросшее щетиной лицо ниже и, обдав поморщившегося журналиста запахом мяты изо рта, мягко произнёс: — Похоже, ты любитель поболтать, мальчик. Хочешь уточнить ещё что-то?

Квентин скопировал его взгляд и слегка прищурился.

— Мне просто и правда интересно, что происходит в Вороньих Ручьях, — честно заметил он. — Тот мальчик, Николас Рот... Вы и правда запирали его в подвале? Зачем?

Теодор с силой сжал его бейдж, прежде чем рывком оборвал хлипкую верёвочку, с помощью которой он держался на шее Квентина. Журналист дрогнул, но взгляда не отвёл. Как он сочетал в себе боязливость и наглость, Питерсон не знал. Видимо, это какая-то особая журналистская техника, которой обучают в специальных университетах.

— Исполнил давнюю влажную мечту мальчонки, — буркнул он, расстегнув и вытянув из пазов чужой ремень. — Он так хотел попасть в этот чёртов подвал!.. Кто я такой, чтобы мешать ему. — Он просунул руку под нелепую голубую рубашку с принтоваными мультяшными фруктами и погладил тёплый живот.

На лице Квентина отразилось недоумение.

— Что вы делаете? — пискнул он, поймав его руку своими мозолистыми от постоянной писанины пальцами. Теодор молча провёл ногтями по мягкой поверхности чужого живота, и Квентин задышал ещё рванее, взбрыкнув ногами. — Пожалуйста, прекратите. Мы можем просто поговорить?

— Я не хочу с тобой говорить, — прорычал Питерсон. Сжав чужие бёдра ещё сильнее, он взялся за край "фруктовой" рубашки и потянул вверх, обнажая пухлый живот. — Вы все, журналюги, пронырливые лисы. Кто я такой, чтобы лишать тебя удовольствия разведать правду самому? Мои дети... — Он нахмурился и замолчал, будто в отместку сильнее сжав чужую кожу.

Квентин беспокойно завозился под ним, и Теодор почувствовал небольшую отверделость, упёршуюся в его пах. Он накрыл рукой этот бугорок и слегка помял его, вырвав из Квентина тоненький стон.

— Это... это ваши дети на плакатах? — задыхаясь, прошептал журналист, продолжая сжимать его руку. — Что с ними стало? Их похитили?

Питерсон зарычал.

— Они умерли, — глухо произнёс он.

— Ой! — Квентин покраснел ещё сильнее и виновато втянул голову в плечи. — Мне очень жаль.

— Было бы жаль, не стал бы ворошить чужое бельё! — рявкнул Теодор и с силой сжал его член, вырвав из Квентина молящий вскрик.

Он вновь забился, пытаясь сбросить собеседника с себя, но был ощутимо слабее крепкого и широкого в плечах Питерсона. Тот продолжал мять и щипать его, болезненно возбуждая, после чего медленно разжал руку и хмуро уставился на пятнышко смазки, появившееся на брюках. Квентин, задыхаясь, будто пробежал марафон, вытянулся на матраце. Его волнистые волосы растрепались, и без того румяное лицо раскраснелось, а грудная клетка судорожно вздымалась.

— Мне правда жаль, — простонал он, зажмурившись — Питерсон расстегнул пару брючных пуговиц и отогнул край брюк, глядя на его возбуждение, и это заставило Квентина стесняться. Ещё никто не касался его интимных мест, и данный опыт несколько сбил мужчину с намеченного курса. А правда была в том, что больше всего на свете Квентин любил свою работу. Ради неё он готов был на всё — даже на попытку залезть в логово маньяка-киднеппера, зная о возможных последствиях. — Почему же в городе все считают, что дети пропали, а вы их украли? Тогда выходит, что вы... невиновны.

— Виновен, — отрезал Теодор. Коснулся чужого члена кончиками указательного и среднего пальцев и мягкими движениями растёр по головке выступивший предэякулят.

Квентин вжался в матрац, больно откинув голову на него, и просипел:

— Я... не понимаю... Почему?

— Потому что я должен был быть рядом! Я отец! А я всё похерил! — Теодор заорал так громко, что напугал бы любого смельчака, не то что жалкого журналиста. Он крепко сжал его естество и зарычал, брызжа слюной в полубессознательное лицо: — Хочешь знать правду?! Я скажу! Этот город — сосредоточие всего плохого, что только можно представить! Здесь все со скелетами! И самый страшный секрет Вороньих Ручьёв — это я! Я убил своих детей! Я похитил того сопляка! И сейчас я похищу ещё кое-что!

Момент был опасный, и Квентин не подкачал. Инстинкты вопили ему молчать, но природное любопытство и профессиональные привычки заботливо толкнули его вперёд.

— Что... вы... похитите? — тихо уточнил он, и Питерсон, полностью слетев с катушек, накинулся на него.

Он больно укусил Квентина за шею и одним рывком содрал с него влажные брюки. Мощные бёдра втиснулись меж подрагивающих ног. Теодор крепко сжал чужие ягодицы и надавил кончиками больших пальцев в ложбинку между них. Там было сыро от пота, но недостаточно сыро, чтобы было легко и безболезненно. Поэтому в следующие несколько минут Квентин кричал и плакал, когда его злобно растягивали. Его бедный член продолжали мять и возбуждать, он понял, что собирались украсть, но был слишком слаб, чтобы помешать этому.

Питерсон проник внутрь и издал депрессивный скулёж, и Квентин заскулил ему в ответ, до боли зажав икрами чужие бока.

— Пожалуйста... — захлёбываясь слезами, шептал он, дёргаясь в возбуждённо-болезненной судороге. — Прошу вас...

— Проси, — прохрипел в ответ Теодор, делая глубокие толчки и потираясь о его ягодицы волосатыми яйцами. — Говори, лис... говори...

— Не надо больше! Я не буду... говорить... о ваших детях...

— А больше и не надо!..

"И правда", — подумал Квентин. Всё-таки когда-нибудь любовь к работе его убьёт. Но он добился своего — узнал много интересующей его информации из первых уст. Осталось лишь дождаться, когда подействует влитое ранее в спящего Питерсона снотворное, выбраться из болезненной хватки и уползти на станцию. Статья сама себя не напишет.