Чифую, наверное, уже давно не было так плохо.
Он никогда не относился себя к слишком плаксивым или чувствительным людям, он не рыдал и не пускал сопли по поводу и без. Всегда как-то сам справлялся, не выносил своих слёз, если таковые и случались, за пределы своей комнаты и кровати. Не любил всего этого.
Но сегодняшний повод ранил как-то особенно сильно.
Рождество поистине один из самых романтичных дней в году, так решил Чифую, как и большая часть населения. Пожалуй больше слащавости на улице витало лишь в день Святого Валентина, но Мацуно решил не дожидаться следующего года: он отважился собрать все свои силы и признаться мальчику из параллельного класса в чувствах.
Глупо. И очень опрометчиво.
Всё в этот день было глупо: как Чифую с дурацкой улыбкой аккуратно запаковывал этот тупой подарок, даже ленточку где-то откопал и навязал бантиком сверху. Ей-богу, только сердечка какого-нибудь не хватало, чтобы совсем уж чётко обозначит свои намерения. Вспомнить только, как Чифую тщательно-глупо собирался на вечернюю рождественскую гулянку их компашкой, куда самым краем левой пятки в честь праздника затесался и он. Чифую прекрасно это знал, иначе для кого бы другого он вообще стал так прихорашиваться перед зеркалом, как девушка на первом свидании? Это Мацуно написал ему то тупое сообщение, с просьбой прийти немного пораньше, чтобы поговорить только вдвоём. У Чифую в его планах была и дорожка света от уличного фонаря на лице, и тишина, снег, запутавшийся в волосах, где-то там вдалеке игравшая грустная рождественская песня в конце концов.
Может всё действительно отчасти было, как Чифую себе и представлял: снег и вправду выпал в тот вечер по щиколотку, они стояли одни там, мёрзнув с непривычки под фонарем рядом с каким-то темным переулком во дворе, было довольно безлюдно.
Чифую выдохнул, потерев свои продрогшие кончики пальцев, на секунду поймал его взгляд, прежде чем скосить куда-то в сторону и пробормотать, отдавая бережно упакованный подарок. Он занимался боксом и это были новенькие ярко-красные боксёрские перчатки, которые вкусно пахли своей новизной так что слюни текли. Возможно, не самый оригинальный подарок, но всё же. Чифую от волнения стоять спокойно толком не мог, руки нервно перебирали мелочь и всякий мусор в кармане куртки, желудок скручивало в позывах, его бросало сначала в жар, потом в холод, ноги едва держали. Казалось, стоит ему хоть что-то ответить, и Чифую непременно, если и не грохнется в обморок, то ноги его предадут и он грохнется уже в сугроб.
Чифую не требовал каких-то ответных и мгновенных чувств, поцелуев и обжиманий (хотя хотелось), Чифую просто просил выслушать его и дать шанс.
Что сделал он?
Правильно, принял подарок, дал краснеющему Чифую закончить свою предобморочную речь, а затем спросил, шутка ли это.
Сердце Чифую сжалось от холодного липкого страха, живот поджался. На самом деле, с его стороны это было даже благородно, дать Чифую шанс пускай и неловко, но выскользнуть из этой щекотливой ситуации. Но тогда Чифую не был бы Чифую.
Поэтому он поднял взгляд, трясясь уже то ли от холода, то ли от всех сдерживаемых эмоций и едва слышно выдохнул:
— Нет.
Слова выскользнули из его рта вместе с паром и растворились где-то в воздухе.
Он рассмеялся. Чифую наскозь проткнуло ядовито-обидным «педик», а после «нахуя ты мне такой сдался». Мацуно в тот момент в полной мере убедился, что словами можно убивать.
Чифую просто стоял там, не зная, что сказать, глотал жгучую обиду, горечь, расстройство, а в груди болезненно и неспокойно жгло, приходя в тянущее запустение.
— Мерзкий, — выплюнул он, хмыкнул и ушёл.
Чифую остался там в этом тихом дворе под единственным работающим фонарем совершенно один. С ним были только блестящие глаза и непреодолимое желание разрыдаться. Его всего ломало, скручивало от чувств, так что он не знал, куда деть им выход, кроме как в действительности упасть в сугроб, разреветься там, а потом просто ждать, когда его заметёт снегом, чтобы больше никогда ни с кем не видеться. Чифую было очень больно, его одолевало дикое желание сделать что-нибудь сгоряча от этой режущей обиды и злости, накрывающей вместе с ахуенным разочарованием. Сесть на байк и въебаться бы в какой-то столб, чтоб во всех новостях на следующее утро писали об этом инциденте. Разодрать кожу на руках, схватиться голой ладонью за что-то запредельно острое, ввязаться в какую-нибудь драку.
Чифую ушёл со света фонаря, пока не желая давать волю слезам, когда его кто-нибудь мог здесь увидеть, и здерживая их, пытался хоть как-то отвлечься, чтобы в мыслях была одна пустота. Он смотрел себе под ноги, пытаясь ступать по чьим-то ранее оставленным следам, обращал внимания на отпечатки узора чужой обуви, на свои заснеженные ботинки — на всё лишь, бы только не думать, не давать выйти наружу пока этой грызущей и рвущей изнутри боли. Глаза щипало, он шмыгнул носом и зажмурился. Только не плакать. Иначе потом он совсем расклеится.
Ноги привели Чифую в какой-то переполненный людьми и рождественской суетой бар. Он оставил куртку на вешалке и плюхнулся за стойку, брякнул наобум «виски», понятие не имея какое оно на вкус, ведь до сих пор пока не баловался с алкоголем. Бармен посмотрел на него, но ничего не сказал скорее всего почувствовав какое у Чифую было настроение. Мацуно нащупал в кармане своей выглаженной новенькой толстовки смятые бумажки и расплатился. Попытался заглотить напиток с первого раза, но ему сильно вдарило, он поморщился, чуть не выплюнув виски обратно, и жмурясь, проглотил, потирая кончик носа. Собравшись с силами, он со второго раза прикончил шот, и встал из-за барной стойки, чуть покачнувшись. Взгляд упал на какую-то милую парочку, танцующую вместе в центре бара под ту самую грустную рождественскую песню про расставание. И вот тогда Чифую снова прорвало. На него накатили недавние воспоминание, это обидное «педик», все те чувства, эмоции, и глаза тут же застелила пелена, голову будто сжимал какой-то жесткий обруч.
Он протолкнулся через толпу куда-то к небольшому коридорчику, завернув в который, обнаружил уборные. Чифую практически ввалился в мужской туалет, благо пустующий, и забился куда-то в самый темный угол, осев на полу.
Его сильно хуевило.
Губы задрожали, он вновь зажмурился, обняв колени, и сквозь ресницы проскользнула слеза, стекая горячей щекотной дорожкой по щеке. И после этого его переломило.
Он буквально рыдал, пока его выламывало, захлебываясь в слезах и соплях, голос заикался, дрожал. В это мгновение Чифую был самым жалким и отвратительным человеком в мире. И самым одиноким в разгар этого ебаного романтическо-воодушевленного праздника. Одна эта мысль ещё больше выбивала почву из-под ног, заставляя корчиться в убивающей жалости к себе.
В рождественский вечер Чифую болезненно умирал, скрючившись на грязном холодном кафеле какого-то бара совершенно один. Если Санта Клаус и вправду существовал в этом мире, то Мацуно явно не был его любимчиком.
* * *
Это был один из лучших рождественских вечеров в их жизни.
Мало того, что они оба успешно сдали сессию, теперь свободные почти как птицы, так ещё и атмосфера праздника только подпитывала чувства.
Совмещать учёбу на первом курсе и отношения было пиздецки тяжело, Баджи в полной мере прочувствовал на себе это, особенно учитывая, что учились они в разных университетах. Благо хоть снимали квартиру на двоих, которая была одинакова равноудалена от места учёбы, будучи этаким компромиссом, но даже с общей квартирой они оказывались вдвоём лишь ночами.
Больше всего, наверно, страдал Казутора, проклиная и ёбанный копирайтинг, и универ вместе со всеми преподами, большая часть которых относилась к нему предвзято из-за внешнего вида. Видимо не самого внушающего доверия внешнего вида.
Пожалуй, такими темпами они виделись только в воскресенье, да и то не на полный день, потому что то и дело одному из них надо было бежать на подработку.
На время сессии Баджи вообще забыл, когда они в последний раз проводили время вместе, и так продолжалось недели две вплоть до самого рождества.
Рождество они ждали с грёбанным предвкушением как дети, и казалось Кейске никогда так не радовался этому празднику как в нынешнем году.
В этот день они валялись до полудня в кровати довольные, отсыпаясь и обнимаясь. Потом встали, позавтракали и рухнули в гостиной на диван, смотря вплоть до самого вечера какие-то тупые праздничные комедии и не вылезая из-под одеяла.
Когда совсем стемнялось, они выползли на улицу, наслаждаясь перемигивающимися огоньками гирлянд на улице и какой-то всеобщей радостной суетой. В темноте переулков они попутно зажимались, целуясь и так всю дорогу, пока не добрались до какого-то уютного кафе, куда зашли погреться и перекусить. Казутору в тот день всё так и пробивало на широкую улыбку и дурацкий смех, в нём не прекращая бурлило радостное предвкушение, от которого поджимался живот, наполняя всё его существо переливающимися через край эмоциями и энергией. Он был уверен, что это будет самое счастливое Рождество за всю его жизнь, и украдкий соскользнувший на Кейске взгляд только подтверждал это.
Возможно, в кафе они были чересчур слащавыми, кормя друг друга с ложечки. Возможно, даже сам Баджи выпал с этого, но если Торе хотелось романтики, то почему бы и нет. Благо Казутора решил остановится на том, что просто пальцем убрал остатки крема на подбородке Кейске, а не слизал, как он мог бы сделать в более игривом настроении. Посетители кафе были в не самом предобморочном состоянии, когда они вышли оттуда в девятом часу вечера, уже целенаправленно идя в бар.
Они выпили, потанцевали под какую-то рождественско-романтическую песню, выпили ещё раз, загадали желание просто на всякий случай, чокнулись шотами с текилой. Поцеловались, когда заметили, что по всему бару в качестве украшения была развешана омела, и одна была прямо над ними. Потом ещё раз поцеловались, и благо они сидели в полутемном углу, так что никто на них внимания не обращал. Сдачи гомофобам хоть и было дать не сложно, но именно сейчас не хотелось нарываться на драку, когда они были такими расслабленными, влюбленными и счастливыми. Поцелуи со вкусом соли на губах и жгучей текилы переросли во что-то жаркое, спускающееся тяжестью внизу живота.
Вообще, у Баджи был примерный план в голове о том, как они проведут сегодняшний вечер. Предпоследним пунктом там как раз-таки значился бар, и уже после бара, когда они придут полупьяные и счастливые домой, намечался горячий секс. Дома, не в баре. Потому что дома удобно, приятно и атмосферно со всеми теми гирляндами, которые Баджи развешивал по квартире, не зря же он так старался. Но планы редко когда исполнялись в точности, и возможно виной было то, что за последний месяц их постельная жизнь сводилась к нулю из-за сессии. Поэтому да, они быстро возбудились из-за алкоголя и поцелуев, поэтому запланированный домашний секс на кровати плавно перетекал прямо сейчас в какой-то страстный трах в по всей видимости туалетной кабинке в баре. Ну, блять, Кейске вообще-то хотел романтики.
Они встали из-за столика, протолкнувшись сквозь толпу к уборным, и стоило только им зайти в мужской туалет, как Казутора прижал Баджи к холодной стене, впиваясь поцелуем в губы, сминая, прикусывая, посасывая. Рука Торы соскользнула вниз с плечей Кейске на ширинку джинс, надавливая, поглаживая, ощупывая. Баджи застонал в поцелуй. Это было горячо.
Они даже не проверили, был ли кто-то ещё в туалете в этот момент, потому что пелена возбуждения застилала разум и было, честно говоря, плевать. Казутора потихоньку отступал куда-то ближе к дальней кабинке, чтоб уж совсем не наглеть и не трахаться в одной из первых.
Кейске забрался руками под чужую футболку, оглаживая выпирающие рёбра, напряжённые мышцы пресса, поджимающийся живот. Казутора мыкнул в поцелуй, разрывая его, и впился в шею Баджи, почти что и вправду вгрызаясь. Баджи от этого не рассчитав силу, припёр его к стенке кабинки, так что дверца той жалобно скрипнула. Он попытался нащупать ручку, чтобы наконец затолкать себя и Тору внутрь, а не устраивать в мужском туалете бара публичный секс. К сожалению, чужие губы, пятнающие шею, нисколько не помогали ему в этом.
Кейске собирался уже отцепить от себя Казутору, чтобы наконец-то, блять, найти эту ручку, как...
Где-то поблизости раздался тихий, явно сдерживаемый всхлип.
Они замерли, уловив этот звук на грани сознания. Казутора притих, отцепившись от его шеи, и Баджи прислушался, пытаясь уловить ещё какой-то звук сквозь бешеное биение собственного сердца. Было тихо. Может, показалось?..
Звук повторился. Такой же едва сдерживаемый, но более громкий, заикающийся. Отчаянный.
Кейске совсем уж остановился, убрал руки из-под чужой футболки. Казутору похоже этот звук привлёк не меньше, и он расцепил руки со спины Баджи, сделав шаг в сторону всхлипов. Пригляделся.
Там в самом темном углу под хлипким окном, где обычно валяются бычки, сидел человек. Он кажется пытался слиться со стенкой, обнимая колени и уткнувшись в них, спрятав лицо, весь как-то сжавшись.
У Баджи всегда была эта слабость ко всему маленькому брошенному и несчастному. Он подошёл ближе, весь захваченный чужим горем, которое трогало его не хуже своего. Казутора порой был жалостлив не меньше и осторожно присел на корточки перед человеком, с беспокойством пытаясь заглянуть ему в лицо. Незнакомец, кажется, не замечал их присутствия, жмурясь, полностью поглощённый своими слезами и попыткой сдеражать звуки.
Плечи подрагивали, пальцы нервно мяли рукава толстовки, высветленные волосы лежали в беспорядке.
— Эй, что случилось? — негромко спросил Казутора мягким голосом.
Незнакомец вздрогнул, снова как-то сжавшись, и поднял голову, растирая влажное от слёз лицо ладонями. Это был парень, возможно, их ровесник или чуть младше. В глазах у него стояли слезы, губы красные дрожащие, нос шмыгает. У Баджи просто разбилось сердце при виде него, срочно захотелось как-то успокоить парня, сделать так, чтобы он перестал так горько рыдать.
Казутора похоже почувствовал тоже самое, в своей тактильной привычке осторожно взял его ладонь в свои руки, мягко поглаживая. Парень дёрнулся, но руку из чужой осторожной хватки не вырвал.
— Как тебя зовут? — Ханемия видел, как парня всего выламывало, он чуть кривился в силах снова не забиться в слезах.
— М-мацуно, — заикаясь, выдавил он, дыша рвано, шумно, задыхаясь. Слёзы снова заблестели в уголках глаз. Мацуно выглядел слегка испуганным, но больше всего убитым.
— Что случилось, Мацуно-кун? — Баджи тоже осел на пол рядом с Казуторой, чтобы быть с ним на одном уровне. Он постарался звучать как можно более мягко.
— Я... М-меня, — он шмыгнул носом, силясь хоть что-то произнести, однако голос его ломался, был хриплым, и Мацуно замолчал, пытаясь сдержать рыдания. Казутора уловил это, и осторожно поднялся, потянув его несильно за руку:
— Давай встанем, а то тут жопу отморозить можно. Как ты тут сидел, вообще...
Мацуно дрожащими, дергаными движениями поднялся, утирая одной рукой непрошенно выступающие слёзы. Баджи, ругаясь, встал следом за ними, оправляя футболку и давая тактильности и обаянию Торы захватить чужое внимание. Всё-таки когда было нужно, Ханемия умел действовать тонко и эмпатично, в отличие от Кейске, который мог случайно ранить своей грубостью.
— Просто я... Я... — очередная задыхающая попытка утопающего. Казутора прервал его, потянув на себя и обняв:
— Ну-ну, поплачь.
И парень рассыпался в слезах, в эти объятия почти рухнул, уткнувшись в плечо Торы и покрывая его футболку слезами. От этой жалости к себе только ещё больше заходясь в рыданиях, пока Ханемия заботливо поглаживал его по спине, пытаясь хоть как-то снять чужую боль.
Баджи подошёл, и со спины обнял Казутору, сцепив руки на чужом животе. Казутора вдохнул и прикрыл глаза. От подростка пахло горечью, виски и солёными слезами.
* * *
Чуть позже Чифую Мацуно лежал на их кровати, закутанный во все имеющиеся одеяла и умилительно поджав ноги к груди, будто стараясь стать ещё меньше. Он был пьяным, совершенно выдохшимся от всех слёз и переживаний и тихим.
Баджи тоже лежал на кровати, благо место позволяло, и прямо на нём наглым котом распластался Казутора. Они то и дело поглядывали на спящего.
— Вот тебе и жаркий рождественский секс, — Кейске вздохнул и осыпал затылок Казуторы нежными легкими поцелуями без цели возбудить. Ханемия заулыбался от чужого дыхания, щекоткой оседающего на коже, и вывернулся из объятий, скатившись в промежуток между Баджи и Чифую.
— Мне его так жалко, Кейске. Давай оставим его у нас, — Казутора залез под многочисленные одеяла и поймал Чифую в осторожные объятия. Тот даже не проснулся, посапывая в подушку. Баджи подполз в тепло следом за ним.
— Он тебе не бездомный котёнок с улицу, чтобы тащить его в квартиру, — заметил Кейске с хриплым смешком. На самом деле, он был не против такой идеи, но в конце концов у Чифую была своя жизнь и свой дом.
— Просто представь, как ему будет тяжело жить после такого. Его же явно в школе затравят, если тот парень кому-нибудь разболтает, — а он разболтает, пускай даже и ненамеренно, Казутора не сомневался. О таком было просто невозможно молчать.
— У него выпускные эказмены через пару месяцев, пускай приходит, если опять его так хуевить будет, он кажется хорошим парнем. А там... А там посмотрим, — Баджи скользнул рукой, находя ладонь Торы и переплетая их пальцы. Уткнулся носом в чужую шею. Чифую на той стороне кровати заворочался во сне и снова тихо расплакался, даже не просыпаясь. Казутора крепче обнял его, узнавая в чужих метаниях прошлого себя. Сердце болезненно сжималось от одного только вида чужих, катящихся по щекам слёз.
Впору было и самому разрыдаться.
В конце концов Чифую успокоился, перестав плакать, и они заснули вот так, обнявшись и переплетясь в какой-то путанный клубок из рук и ног.
Стало тихо и спокойно.