Последняя жертва

У неё была потрясающая коса: русая, толстая и, как по канону – почти до пояса. Семён невольно залюбовался – когда-то, сотню-другую лет назад, самой что ни на есть красотой эталонной, правильной. Формы пышные, щедрые, губы пухлые, руки мягкие с виду – как бабкина белая сдоба, разрастающаяся на припечке в тишине. Когда бабка ставила пахучие сладкие пироги, полагалось ходить на цыпочках, а хлопать дверьми – вообще упаси господь. Что уж говорить о таинстве куличей. Нет, теперь уже таких не пекут, не делают, равно как и не ценится эта исконно славянская красота. Были времена – Семён читал, когда мечта об истфаке ещё не была убита отцовской волей – были времена, когда невест на Руси до свадьбы откармливали. Диета тогда была современному убожеству – не чета: хлеб, да вершки, да горилка и всё такое, чего тонкие, словно пальмы, девицы сейчас чураются, как чертей. А Семёну как раз ни пальм, ни белых берёз не надо. Семён, как умеет, выискивает сокровища – такие, как эта барышня. Чтоб и формы, и стать, и если уж в руки взял, то чувствуешь сразу вдоволь – и жарко, и тяжко, и крепко, и хорошо.

Глянцевая фотография отражала люминесцентный свет и Семён слегка покачивал её, наблюдая, как белые блики расползаются по запечатлённой картине. Дневной свет безжалостен. То, что милосердно скрывает ночь, день высвечивает, выпячивает, выкатывает наружу, пригоршней песка бросает в глаза – моргай. Семён не моргал, смотрел внимательно, долго. Какое добро пропало, закончилось, расточилось. Семён бы приударил за этой женщиной, отыскал бы и социальные сети, и адрес, и номера. Ночи с такими – чистейшее, отборное удовольствие, от которого Семён бы, конечно, не отказался. Но, такая вот жалость, с этим желанием Семён опоздал, потому что женщина на фото лежит в несвойственной живым позе, а белое лицо отдаёт отвратительной синевой.

— Ну что?

— Хороша. Была. – Семён отложил фотографию, крякнул, вставая. – Висяк. Это будет висяк. Опять.

— Имеет место серия. – Только недавно вышедший из академии новый помощник Данил крутил оставленную Семёном фотографию на столешнице. Зелёный и неопытный, Данил, как казалось Семёну, ещё пах сухостью и пылью университетских библиотек, холодными аудиториями и паршивым эспрессо из автомата. В собственную бытность студентом Семён никогда не расставался с термосом, потому что не мог выносить ни вида, ни запаха той бурды, которую, по его мнению, подавали абсолютно везде – от затхлых переходов метро до кошерных кофеен центра. Нет, если уж варить кофе, то только по-настоящему: в потемневшей от жара и времени старой меди, с пахучим египетским кардамоном и краснобокими испанскими апельсинами, со звёздочками аниса и со щепотью перца. Как не крути, Семён – настоящий кофейный сноб.

— Не спеши скидывать всё в одно, Данилка.

Данил возился с папками, шуршал принесёнными бумагами.

— Пятнадцатое августа, Савостина Дарья Андреевна, обнаружена на кукурузном поле около села Высокое группой подростков. Вот тебе и пришли воровать початки. – Хмыкнул. И снова зашуршал. Слушая помощника, Семён отрешённо глядел в окно.

— А ты воровал кукурузу, Данилка, а?

— Арбузы. – Мальчишка, казалось, смутился. – Арбузы и дыни. У нас до бахчи было рукой подать. Их только ленивый не воровал. – И снова уткнулся в свои распечатки, читая вслух.

Семён уже успел вычитать это вдоль и поперёк, пообщаться с экспертами и всем, что ощущал, была лишь тупая скука. Потенциал просматривался сразу же, сходу и, при учёте деталей, Семён сходу оценивал дело, как совершенно, абсолютно, безвыходно безнадёжное. А, значит, в него и вкладываться не стоит. Случаются убийства. Время от времени происходят. И никто их в итоге не раскрывает, потому что жизнь – не сериал, а человеческие возможности ограничены. Но, если Данилке уж так втемяшилось, то пусть покорпит, пускай поломает голову. Он всё равно ничего не добьётся. Конечно же, ничего.

Потемневшая от времени цепочка высовывалась из кармана. Семён потянул за неё и прохладная тяжесть легла в ладонь. Щёлкнула крышка.

— Пора бы по кофейку. — Данилка поднял голову неохотно и тут же принялся сгребать распечатки в папку. – Да не убежит никуда от тебя работа. Прежде чем ответить, помощник долго смотрел на руки Семёна.

— Красивые часы. У всех уже наручные давно, а у вас такие. И как это я раньше не замечал?

— Антиквариат. Наследство от деда.

Как и многое другое, наследство. Наследство, о котором Семён никому говорить не мог.

***

В морге всегда стоял особый запах. Спустившись на просторном техническом лифте, Данил мимоходом поздоровался с персоналом. Стерильность и чистота. И гул потолочных ламп. Эксперты и помощники, занятые каждый своей работой, на сдержанное приветствие отреагировали не все.

— Я хочу снова увидеть Савостину.

Борька, светловолосый судмедэксперт, то ли из-за музыкальных пальцев, то ли из-за напевного, звонкого голоса напоминающий Данилу средневекового менестреля, неопределённо махнул рукой.

— Ну, хочешь, пошли.

Данил смотрел внимательно, долго. Те времена, когда вид мёртвых, изувеченных тел затрагивал какие-то струнки внутри, закончились ещё в академии на спецкурсе. Теперь остались лишь мысли – чёткие, ясные. Как должно – по полкам.

Убитая была найдена на кукурузном поле, и Данил примчался туда едва ли не самым первым. Уполномоченный в достаточной степени, сам проводил первичный осмотр подрагивающими руками, сам измерял и сам проводил дознание. Перепуганные, шокированные подростки отвечали сбивчиво, эмоционально. Один из них постоянно лепетал, что кукурузу они украсть не успели. Да и какая теперь кукуруза, если посередь поля споткнулись о женский труп?

Савостина Дарья Сергеевна.

Это было испытанием, первой по-настоящему серьёзной задачей. Даже, если начальник твердит «висяк», Данил во что бы то не стало должен суметь разобраться.

Что-то царапало, резало. Догадка, которую не уловить, не поймать, но вот она, тут — выплясывает на кончиках пальцев и жжётся, никак не даваясь в руки.

— Странгуляционная борозда, - Данил ткнул пальцем на расстоянии. – Сколько смотрю на неё, никак не могу понять.

— Такая – уже не первая. – Борис наблюдал, сложив руки на груди. – Я не уверен в орудии удушения.

Сверкнуло, ударило, полыхнуло, как током по нерву.

— А если цепочка? Такая… с мелкими звеньями.

— Не выдержит. Вряд ли.

Но мысль продолжала жечь.

***

Радио бубнило на фоне гнусавым голосом и ухо невольно цеплялось за отдельные слова. Семён не пытался собрать их в целое. Стоя в образовавшейся как обычно вечером пробке, барабанил по оплётке руля. Впервые за годы Семён ощущал недоброе. Это недоброе скользнуло в глазах помощника – слишком пытливых и слишком, внезапно умных. Эти глаза обожгли спину.

А ведь всё было так хорошо и просто.

Хлопнул часами.

Тёмная цепочка и громко «тик-так, тик-так». К ужину не поспеть, да и не плевать ли? Семёну давно плевать, что жена говорит и чувствует. Вобла-жена – по виду и рыба-пила – по характеру. Во вкусе Семёна другие, совсем другие.

Машина впереди мигнула, немного сдвинулась. Радио закашлялось помехами, зашипело. «Газоперерабатывающий», — вырвал Семён из фона и снова затормозил. Набившее оскомину, знакомое с детства слово. Газоперерабатывающий завод, один из самых крупных в стране. Только он и давал работу семье Семёна. А потом разорился, как в те нелёгкие годы все разорялись и закрывались. И город опустел, и люди обнищали, и маленького Сёмку сослали в деревню, к бабке.

Если бы не бабка, всё было бы по-другому. Если бы… не бабка.

***

Данил устал. Лёжа на новеньком ортопедическом матрасе, листал новостную ленту. Словно связанный полосами текста с большими городами и с целым огромным миром, жадно читал о проблемах далёких стран, о курьёзах прошлого и технологиях будущего, об актуальных проблемах современности, о кинофестивале во Франции и об итальянской ярмарке рукоделия.

«Немецкая полиция разыскивает 60 контейнеров с украденной бычьей спермой», — прочёл заголовок и невольно едва не умер от зависти. Вот ведь работа коллегам. Не трупы, а сперма. Бычья. Такое уж всяко, наверное, веселей.

Перед мысленным взором снова змеилась прерывистая линия на шее последней жертвы. Что бы там не твердил Семён Александрович, дела в голове объединялись в серию, а в памяти снова и снова покачивалась старая, тёмная цепочка карманных часов.

Разум, привыкший отрабатывать даже самую невероятную теорию, хватался за эту цепочку, как утопающий.

Возможно ли, чтобы всё совпало. И чтобы такие часы оказались ещё у кого-то? Или такая цепочка?

И можно ли вправду кого-то убить таким?

***

В хате пахло сдобой и карамельными яблоками – помнилось, как сейчас.

Дед на полу, на домотканом ковре с цветами. А пахнет сивушно, гадко.

А бабушка бледная, смотрит – глаза большие. И дышит тяжело. И держит в руке часы.

***

Как не пытался, сна – ни в одном глазу. На работу примчался затемно, походя сунув в тостер кусочек хлеба и сразу сжевал, обжёгшись. Запил из кулера. Поперхнулся и, всё ещё совершенно не понимая, что и зачем творит, достучался по телефону до однокашника.

— Задача на миллион. Нужно пробить одного человека.

— А сам… почему? – товарищ зевал.

— Боюсь.

Фото, распечатки и горы текста. Лица, картинки, факты. Данил читал и набрасывал схему. Минус и плюс, и минус, и плюс…

Да не может…

Быть.

Простое круглое лицо и пышные формы. Это объединяло все нераскрытые преступления, всю ту серию, которая у Семёна Александровича Аксёнова пылилась без каких бы то ни было продвижений.

Такое же лицо смотрело со старой, рассыпающейся крупными пикселями фотографии.

«Аксёнова Марта Антоновна. 1935-1986».

Открыв мессенджер, Данил быстро напечатал:

-«Что можешь по ней найти?»

Пока дожидался ответа, сверял дела.

«Виктория Солженицына. Возраст – 26; род занятий – официантка; причина смерти – асфиксия…»

«Анжела Георгиевна Курпатова, возраст – 22; род занятий – студентка, флорист; причина смерти…»

Наконец сообщение.

«Она проходила, как подозреваемая по делу об убийстве мужа. Но до конца следствия не дожила – повесилась раньше».

Телефоном о столешницу Данил хлопнул яростно и снова зарылся в бумаги. Ещё три лица, ещё три имени. И наконец последнее, Дарья, которую как раз уже и застал Данил.

Дарья с кукурузного поля.

Теперь сверить всё, что известно по Аксёнову с датами убийств.

Первое тело найдено в посадке. Но место смерти не выяснено. Кто-то привёз и выбросил женщину. Улик не хватило. Это тоже объединяло всё. Тела привозили, бросали за городом. Снова и снова. Вот уже восемь лет.

 Бумаги шуршали, несколько листков соскользнули на пол, Данил подобрал, ударившись о столешницу.

Второе тело выловили в пруду.

Третье нашли на околице деревни неподалёку.

Четвёртое, пятое.

Каждое Данил дотошно сверял с Аксёновым. Вот он уехал на рыбалку, вот – просто слёг. Но никто и никогда под него не копал, не искал свидетелей.

Вот… только Данил… зелёный такой дурак.

Последняя убитая, Савостина Дарья Андреевна – только она в схему не укладывалась никак. Время смерти определили точно, и в это время Аксёнов находился на людях, при исполнении.

Рассвет пролился в окно, как молоко на столешницу из пакета – подло, тихонько. Данил сгрёб бумаги. Конечно же, лучше такое пока отнести домой.

Сегодня у Данила вообще-то заслуженный выходной. И больше башка не варит.

Садиться за руль побоялся. Как делал уже не раз, бросил машину недалеко от работы. Проще добраться общественным. Подумать ещё. Чуть-чуть.

«До меня только сейчас дошло. Про Аксёнова. Я дико торможу,– пришло от товарища. – Не надо такое, Бро. Пусть лучше висит».

Но как же «не надо»? Всё это тогда зачем: академия, детские надежды и вера во всемирную справедливость?

Последняя жертва, Дарья. Она выбивалась из общей теории – Данил знал, что так и должно быть, потому что его начальник – уважаемый, заслуженный человек, потому что Данилу втемяшилось в башку непонятно что от напряга и недосыпа. А если о таком заявить и оказаться не правым? Куда после этого бежать, если найдут везде?

Но, вопреки страхам и отрицанию, мозг продолжал работать.

Закрыв чат, Данил бросил взгляд в окно. Три остановки осталось. Нужно отвлечься, расслабиться.

Новости, лента. «12 фактов, которыми вы сможете блеснуть перед своими друзьями». Ткнул без особого интереса.

«В языке древних греков не существовало слова, которое бы обозначало религию». И как же, наверное, им хорошо жилось.

«Библия – книга, которую чаще всего воруют в американских магазинах». А бычью то сперму там немцы уже нашли?

«Наполеон вернул Франции католицизм»;

«Кукуруза выделяет в воздух воду».

Данил уже практически засыпал и в распахнувшиеся с пронзительным визгом двери выскочил за мгновение до закрытия. Только на улице вдруг осознал последний прочтённый факт. Кукуруза выделяет в воздух воду – это казалось важным. Кукуруза выделяет в воздух воду.

А много ли выделяет?

Вспомнились тугие, поскрипывающие под ладонями кочаны. От них, как казалось, и впрямь исходил парок. Только не тёплый – холодный.

Какая на поле влажность?

Влияет ли это на что-то? И может ли повлиять?

***

Хотел ли Семён, чтобы когда-нибудь было так? Думал ли, что это однажды произойдёт? Танцуя на канате над бездной и балансируя изо дня в день по скользким корешкам надписанных красных папок, надеялся, боясь, и содрогался от предвкушения. Ему хотелось, чтобы это закончилось и в тоже время мнилось, что это не закончится никогда.

Странная радость. И сладкая… будто месть. Бабушке ли? За то, что отняла деда, или за то, что после ушла сама?

Повешенный всегда обделывается. Проза жизни. Напрягающиеся в предсмертных судорогах мышцы расслабляются, выпуская всё то, что держалось внутри, освобождая тело.

Повешенный пахнет потом, дерьмом и мочой.

А бабушка, к тому же – яблочной сладкой сдобой.

Семён знал, предчувствовал, что скоро они придут – читал по теням в коридорах, ощущал в прожигающих спину взглядах, видел в проблесках очков, которые иногда на нос нацеплял помощник.

Как заяц в убийственном свете фар, Семён никуда не бежал, а сидел и ждал.

И вовсе не удивился, когда наконец пришли.

Они говорили долго. Семён сидел. Когда-то давно он увлекался популярным тогда моржеванием. И это сейчас ощущалось так же, как с каменным лицом сидеть в ледяной воде. До ужаса, до боли, до совершеннейшего бесчувствия. Сосулькой сидеть и виду не подавать. И не терять лица.

Перед собой? Перед ними? Или перед тем, чего у Семёна нет?

— Мы долго не могли подогнать Савостину. Но медицинская экспертиза допустила ошибку. Учёт влияния среды и высокой влажности позволил скорректировать время смерти. И вот тогда-то всё совпало с вашим отсутствием.

Старое кресло казалось руками — привычными и родными, такими руками, которые обнимают. В этих руках Семён наконец шелохнулся.

— Улик всё равно недостаточно. Защита рассыплет обвинения. Карточный домик.

— Вы носите при себе орудие преступления. Ваши часы, пожалуйста, - хлопок по столу ладонью.

Семён поднял руку. Пальцы скользнули по грубости ткани с кивком. Медленным кивком, как падение в слоу моушн.

— Это – не орудие. Это – моё наследство. Такое, как есть. – Ведь цепочка слишком коротка и хрупка, чтобы сделать её гарротой.

Пальцы завершили свой путь и наконец-то сжались.

— Бросьте оружие. На пол.

Стиснув в руке цепочку, Семён улыбнулся.

И плавно нажал крючок.