Простуда

Жаркое июльское солнце Йокогамы было готово расплавить что угодно и кого угодно, и получалось у него это крайне неплохо: аномальная жара, стоявшая в городе, длилась уже несколько недель, сводя с ума, а температура воздуха вот-вот бы пробила отметку в +40° на шкале термометра. Что на дождь, что на прохладный бриз не было и намёка, а асфальт с дорогами нагрелись настолько, что можно было жарить яичницу прямо на улице. Господин Ранпо шутку оценил, а вот Куникиде она не очень понравилась, и он тут же поспешил отчитать молодого человека за безделье, но, признаться честно, в такую погоду не хотелось делать абсолютно ничего, а работать уж подавно.

Лишь старенький и еле работающий вентилятор кое-как спасал весь этаж Детективного агентства от перегрева, за что все были ему благодарны. Из нараспашку открытых окон доносились гудки машин, застрявших в час-пике и недовольные голоса людей. Ацуши предлагал их закрыть, дабы не запускать жар в офис, но в таком случае помещению грозил бы спёртый воздух, что совершенно не улучшило бы производительность сотрудников.

  — Какая там температура? — Танидзаки в изнеможении развалился в своём кресле, в попытках с помощью небольшого создаваемого ветра от тетради остудить себя. У Наоми сегодня был свободный от стажировки день, так что она с радостью отправилась с подружками на пляж. Джуничиро бы не признался, но был крайне счастлив такому раскладу, ведь терпеть в такую духоту ещё и липнущую сестру выше его сил.

  — Почти 39 градусов, — Куникида оттягивает воротник пальцем, ослабив галстук, и платком вытирает пот со лба. — Нельзя расслабляться, чтобы не подводить директора. Его отсутствие не повод для отлынивания.

  — Да в такое-то пекло строчить отчёты! Ещё и без любимых вкусняшек… А идти в магазин, особенно сейчас, сродни пытке! — заныл в своей обычной «детской манере» лучший детектив на всём белом свете — Эдогава Ранпо. Он поднял из согнутых локтей голову, на лице его читалось самое наивысшее недовольство. Привычный коричневый берет детектива покоился недалеко на его рабочем столе.

  — Я согласен с недовольством господина Ранпо, — со своего места подал голос Кенджи. — Такая погода совсем не идёт на пользу моим цветочкам, да и саду* наверху приходится несладко…

  — Как бы там ни было, — вновь встрянул Куникида, — но рабочий день нам никто не отменял, так что отставляем недовольства и принимаемся за работу.

  — Кому-кому, а вот тебе больше всех нужно развеяться, Куникида, — в главный офис зашла Акико. Несмотря на всеобщий страх и уважение к её персоне, все были слишком вымотаны, чтобы предпринять хоть какие-то попытки спрятаться от женщины и её инициативы утащить с собой на шоппинг.

  — Д-Доктор Йосано, — Доппо поприветствовал вошедшую в помещение Акико кивком головы. Та прошла дальше и встала у окна, выглядывая наружу. — Собираетесь по магазинам?

  — Нет, ты что, — женщина вздохнула и сложила руки на груди. — Таскать сумки по такой жаре равно самоубийству. Нет абсолютно никакого желания.

  — И как у вас только ещё макияж не растекся при такой температуре…

Йосано усмехнулась.

  — А это мои женские чары, — она взяла со стола первую попавшуюся тетрадь и наравне с Джуничиро стала обдувать себя. — Однако, того и гляди, скоро они перестанут действовать и тогда-то он окончательно потечёт…

  — Говоря о самоубийствах, — встрял в их небольшой диалог Ацуши, разминая шею и потягиваясь в кресле, — как там, интересно, поживает господин Дазай… Я его не видел уже несколько дней и на звонки он не отвечает.

  — Опять наверное топится в одной из рек или снова пристаёт к девушкам в кафе, — не отвлекаясь от своих отчётов продолжил Куникида.

  — От этого оболтуса пользы в два раза меньше, чем от нашего вентилятора. Где бы он ни был, главное, что не мешает, — Доппо зло клацал по клавишам и время от времени поправлял спадающие на переносицу очки.

  — Ну не скажите, господин Куникида, — вновь начал Ацуши, — Дазай-сан очень нам помог в деле с Гильдией и предотвращении падения Моби Дика…

  — Он работает лишь по настроению и если ему от этого есть какая-то польза. В остальном же от него мало проку.

Продолжать дальше спор Накаджима не стал, лишь из уважения к Доппо и его званию старше, однако категорически не был согласен с его точкой зрения, и, говоря честно, такое пренебрежение Дазаем со стороны агентства его крайне возмущало.

Осаму не был плохим человеком, Ацуши верил в это всем своим сердцем. Будь бы иначе, стал бы он тратить время на то, чтобы спасать такого, как он и искать ему кров и убежище в лице агентства? Парень в этом сильно сомневался. Да, пусть Дазай и был ленив и спихивал на Накаджиму большую часть своей работы, он всё равно дорожил им и беспокоился за своего наставника.

В помещении установилось недолгое молчание, и каждый был занят своим делом, до тех пор, пока с небольшим кувшином и стаканами на подносе не вошла Идзуми Кёка.

  — Я приготовила прохладный лимонад. Пожалуйста, угощайтесь.

Все сотрудники с радостным возгласом поднялись со своих мест и поблагодарили девочку, попробовав лимонад. И только позже, когда все немного остыли и отвлеклись, Куникида обратился к Ацуши.

  — Если он не появится до конца дня, то можешь отправляться на поиски. Каким бы он ни был, всё-таки он — сотрудник агентства и один из нас. А пока занимайся работой.

Накаджима кивнул и вернулся за своё рабочее место. Оставалось только надеяться, что с наставником действительно всё хорошо и что вскоре он объявится самостоятельно.

***

Неделя упорных поисков и допросов соучастников не прошла даром, а потому сейчас, полностью довольный собой, он стоял практически на пороге главы Крыс мёртвого дома.

Прошло некоторое время с тех пор, как Фёдор был замешан в инциденте с Моби Диком, и после того, как его уладили, Достоевский словно залёг на дно, исчезнув из криминального мира на добрые несколько месяцев. И Дазая это напрягало.

В то время как остальные радовались наконец наступившей тишине и собирались с силами, Осаму ощущал некую тревогу, что билась в глубинах его подсознания.

Достоевский никогда не делает что-либо просто так, и такая долгая пауза в его деятельности могла значить только одно — грядет кое-что пострашнее уничтожения целого города многотонной базой Гильдии.

Раздобыть информацию не составило особого труда — выследить того, немного припугнуть этого и всё, что ему требовалось, было теперь у него на руках: нынешнее местоположение Демона Фёдора.

Самым тяжёлым пунктом в завершении плана по поиску Достоевского было собраться с духом и встретиться лицом к лицу с человеком, с которым тебя связывают неоднозначные и сложные отношения.

***

Несмотря на палящее солнце за окном, он дрожал от холода, свернувшись калачиком на старом диване в квартире в самом непримечательном спальном районе Йокогамы, и даже накидка, в которую он кутался чуть ли не с головой, не могла его согреть. Голова была налита свинцом, а всё тело ломило из-за высокой температуры. Градусник на небольшой тумбочке рядом с диваном показывал 38.8, и лишь одному богу было известно, как он умудрился заболеть в середине лета.

Сейчас Достоевский проклинал себя за то, что не обратил тогда должного внимания на небольшое недомогание и забитый нос пару дней назад, а теперь жестоко за это расплачивался.

Он никогда не отличался могучим здоровьем и физической силой — организм то и дело давал сбой, напоминая о проблемах локализованными болями или общей слабостью, а потому у Фёдора не было мотивов беспокоиться, спихнув зарождающуюся простуду на обыденное.

Болезнь пришла очень некстати. Бог решил наказать его именно тогда, когда он уже распустил всех своих подчинённых, позволив немного передохнуть перед следующим ударом, и во всём городе было ни одного из его людей даже чтобы принести немного воды.

В мыслях почему-то всплыло агентство. Было интересно, как они и чем сейчас занимаются. Радуются, наверное, своей победе. Может быть, даже ездят отдыхать на пляж каждые выходные, пока у него зреет следующая часть плана и леденеют ступни из-за озноба.

С подобными мыслями, обругав свою судьбу, как только можно, Достоевский решает немного поспать, ведь, как говорят у него на родине, «утро вечера мудренее». Сейчас главное было поправиться, а всё остальное придёт и потом.

Провалиться ему в сон не дал послышавшийся шорох со стороны прихожей. Фёдор обернулся. Там, облокотившись на дверной проем и скрестив руки на груди, с победоносной ухмылкой, на пороге его гостиной стоял не кто иной, как Осаму Дазай собственной персоной. Помяни черта.

  — Надо же. А я-то думал, почему ты так резко пропал со всех радаров, а дело оказывается вот в чём, — в его голосе прямо слышалось злорадство, а глаза смотрели свысока. Так, словно Фёдор был самой жалкой вещью, какую он только видел в своей жизни.

  — Как ты меня нашёл? — голос охрип из-за длительного молчания. Фёдор прокашлялся.

  — Скажем так, твои люди не самые надёжные в мире. Стоило немного припугнуть, так они раскололись, словно орех, — Дазай усмехнулся.

  — В следующий раз при выборе сотрудников советую руководствоваться критическим мышлением.

  — Мне не нужны твои советы. Убирайся отсюда, пока ещё можешь.

Осаму даже не шелохнулся.

  — Спасибо конечно за предложение, но я вынужден отказаться. В таком состоянии ты вряд ли способен мне хоть как-то навредить, да и твоя способность на меня не действует. Ты не сможешь меня убить, Достоевский, даже если очень захочешь.

Сукин сын. Вот и что ему надо? Пришёл и даже не переходит ни к каким действиям, а лишь языком треплет и не даёт спать.

Глаза непроизвольно слипались. Фёдор старался держать себя в руках, даже если сознание потихоньку утекало куда-то далеко-далеко. Нельзя было спать, точно не сейчас; ни в коем случае при Дазае, пока он представлял собой потенциальную опасность для его жизни.

Дазай, заметив это, решил дальше тянуть тетиву.

  — Знаешь, а ведь пока ты в таком состоянии, я мог бы с лёгкостью и убить тебя: быстро, издалека, и даже руки бы марать не пришлось.

Пользуясь случаем, он разглядывал каморку Достоевского, мысленно оценивая его хоромы. Стоило признать, что у того дома немного, но всё же лучше, чем у самого Осаму. По крайней мере чище, это точно.

  — Ну так и что тебя останавливает? — он снова обратил внимание на Достоевского. Тот заметно напрягся.

  — Так неинтересно. Хочется подольше поиграть с тобой, посмотреть, на что ты способен… В конце концов, убивать тебя медленно и мучительно было бы гораздо занимательнее, чем просто пустить пулю в голову, — весь этот цирк уже действовал на нервы.

  — В таком случае приходи, когда я выздоровею. А сейчас, будь добр, уйди, чтобы я мог отдохнуть.

Фёдор уже был готов забить на этого клоуна и лечь спать. Фиг с ним; хочет стоять, пусть стоит. Рано или поздно всё равно надоест и тогда уже придётся действовать по обстоятельствам. Решит фокусничать, у Достоевского под подушкой перезаряженный револьвер, не пропадёт.

В помещении воцарилось молчание, и лишь рваное дыхание Фёдора прерывало гробовую тишину. Дазай издали наблюдал, как тот подрагивает под своей тёмной накидкой, свернувшись клубком и всё сильнее кутается, пытаясь отыскать тепло. Кожа его была бледнее обычного, и сейчас он больше походил на мертвеца, нежели живого человека — впалые щеки, тёмные круги под глазами… Было интересно, как долго Достоевский уже так лежит и принимал ли он хоть какие-то лекарства, чтобы улучшить своё состояние.

Сил смотреть на эту картину больше не было. Разувшись у порога, Осаму направился к дивану, на котором лежит Фёдор и присел рядом. Убрав с его лба мешавшие волосы, он прикоснулся к нему губами. Он был непривычно горячий; обычно его температура наоборот понижена, а сейчас достигает чуть ли не сорока градусов.

— Какой же ты придурошный. Понахватался в своей канализации всякой дряни… — Осаму взял одну из его ладоней в свои и начал растирать. — Говорил я тебе — бросай своё завоевание мира, чем оно только сдалось тебе.

  — Я и без тебя, и без твоего тупого агентства могу решить, что и как мне сдалось… — тихо донеслось со стороны Достоевского.

— Сто раз уже говорил, что эсперы — зло и грешники. Я всех истреблю, всех до единого…

  — С такой-то температурой на одного эспера в действительности скоро станет меньше и без твоего вмешательства. Ну, то есть почти без твоего, — Дазай потянулся к близлежащему градуснику и нажал на кнопку. Последняя измеренная температура показывала 38 с копейками. Он потянулся к накидке, чтобы убрать её и измерить температуру снова, но его руку перехватила слабая рука Фёдора.

  — Не трогай меня.

  — Если не сбить температуру вовремя, то кровь начнёт сворачиваться и могут начаться судороги. В таком случае наступит не самая приятная смерть, ты ведь не хочешь этого? — помедлив, Достоевский всё же опустил чужую руку, позволив тому сделать то, что он задумал.

Получив добро, Дазай расстегнул чужую рубашку и поместил градусник подмышку. Через некоторое время прибор пропищал, показывая на экране 39.1. Дело было плохо. Температура даже и не думала спадать, и нужно было что-то делать.

Вздохнув, детектив поднялся на ноги, обдумывая ситуацию. Вряд ли у Фёдора было хоть какое-то жаропонижающее в доме, а если и было, то уже давно с истёкшим сроком годности. Смерив того обеспокоенным взглядом, ему на ум всё же пришла одна мысль.

  — Так дело не пойдет. Раздевайся.

Достоевский на секунду опешил, снова натянув на себя накидку.

  — Сдурел? С чего бы мне перед тобой раздеваться?! Мало того, что и так холодно… — Осаму закатил глаза.

  — Успокойся. Да и чего я там не видел, — Фёдор кинул на него убийственный взгляд.

  — Это нужно для твоего же блага, и я ещё в своём уме, чтобы насиловать больного человека, — он снял с себя тренч и повесил тот на ближайший стул, закатав рукава рубашки.

  — Так что у тебя сейчас есть два варианта: ты снимаешь одежду сам, и когда я возвращаюсь, всё будет готово к процедуре, либо же её сниму я. Трусы можешь оставить. Решать тебе.

Бросив это, он удаляется из гостиной, оставив бедного Фёдора наедине с кучей вопросов и нарастающим возмущением.

Чёрт бы побрал этого Дазая. Сначала врывается в его квартиру, затем издевается и угрожает расправой, а теперь приказывает раздеваться, когда всё, в чём действительно нуждался Достоевский, было пару часов сна.

Однако выбора не было. Уж лучше он снимет с себя всё сам, чем позволит сделать это Осаму.

Приняв положение сидя, голову сразу же пронзила острая боль, с затылка отдавая в виски и лобовую часть черепа, оказывая давление на глазницы. Достоевский шикнул; захотелось сразу же лечь обратно. Расстегнув пуговицы, он нехотя снял с себя рубашку, а затем стянул и штаны. Когда с одеждой наконец было покончено, он откинулся на спинку дивана, в опасении ожидая возвращения Дазая.

Спустя некоторое время тот вернулся с миской в руках и полотенцем на плече. Как оказалось, в миске была вода и небольшой кусок ткани, сложенный в несколько раз. Поставив миску на тумбу, он отжал лишнюю воду с самодельной тряпочки и сел ближе к Фёдору.

  — У тебя нет жаропонижающего, зато есть годовой запас марли, — он усмехнулся и отодвинул чужую чёлку со лба, прикасаясь к нему тканью. Достоевский прикрыл глаза. Прохладная смоченная ткань приятно остужала нагретую голову и успокаивала головную боль. Подержав компресс пару минут, Осаму убрал ткань ото лба и снова смочил, чтобы протереть лицо.

  — Это на случай, если будут пулевые ранения, — с запозданием ответил Фёдор, пока Дазай был занят обтиранием его лица. — Закупаться лекарствами необходимости не возникало, а вот пополнять аптечку первой помощи приходится постоянно.

Осаму кивнул, полностью его понимая. У него самого-то толком не было лекарств, кроме разве что бинтов, заживляющей мази и таблеток для живота.

  — Но всё-таки, на всякий случай, было бы хорошо их иметь, — покончив с лицом, он снова смочил ткань, чтобы приступить к телу.

Начав с шеи, он спускался ниже к плечам, а потом и грудной клетке. Фёдор вздрогнул с непривычки: было холодно. Участки кожи, по которым только прошлись мокрой тканью, тут же покрылись гусиной кожей.

  — Потерпи немного. Зато потом, когда спадёт температура, и голова болеть меньше будет, — вновь смочив марлю, он попросил Достоевского приподнять руки, чтобы хорошенько протереть и под ними.

Занимаясь обтиранием Фёдора, Дазая не переставало удивлять то, как же он отличался от своего привычного образа в костюме. Будучи одетым, он казался намного мужественнее, чем сейчас — Осаму мог бы пересчитать каждый его выпирающий позвонок, провести по рёбрам и ключицам, огладить впалый живот и бёдра. Либо Дазай просто раньше не замечал, и Фёдор был такой худой всегда, либо он так схуднул пока болел. Какой бы из вариантов ни являлся правдой, оба его не устраивали. Организму Достоевского явно не доставало питательных веществ, и Осаму твёрдо для себя решил заняться этим сразу же, как закончит с обтиранием.

Пытаясь отвлечься от холода и унять дрожь, Достоевский решил наблюдать за Дазаем — за его сосредоточенным лицом, пока он обтирал каждую часть его тела, за его руками, что так бережно придерживали его за плечи и аккуратно проводили смоченной тканью по коже, и за его глазами, что явно выражали беспокойство и сочувствие по отношению к Фёдору.

В груди что-то ёкнуло. Достоевский точно знал — это было не что-то, а сердце с его глупыми чувствами.

Почему Дазай так беспокоился о нём? Зачем пришёл и начал ухаживать? Почему не воспользовался возможностью прикончить его сразу же? Подобные вопросы терзали его без того больную голову с момента, как тот сел возле его дивана.

Неужели соскучился и пришёл проверить? Нет, это был бред. Всё уже давно было решено: они враги; ни больше, ни меньше. В их игре не место лишним чувствам, и победителем из неё выйдет лишь один из них.

Однако, как бы он ни пытался отрицать, но Фёдор скучал по нему. Хотелось снова прижаться и заключить в объятиях, вдохнуть такой родной и приятный запах и каждое утро видеть его разгуливающим в одних лишь боксерах и футболке, с дурацкой заколкой в волосах и зубной щеткой во рту.

К сожалению, такие моменты лишь будут сиять подобно золоту в его воспоминаниях.

Он и не заметил, как Дазай закончил и накинул полотенце на его плечи, наказав сидеть так пред тем, как снова куда-то удалиться.

Достоевский вздохнул. Получше укутавшись, он лёг обратно на подушку, ожидая возвращения Дазая.

На душе скребли кошки. Неопределенность его раздражала; хотелось избавиться от неё, подобно дефекту в программном коде или неизвестной переменной в уравнении. Вот только он чётко осознавал, что этим самым дефектом и переменной являлся Дазай; и избавиться от них значило избавиться от него.

От своих размышлений его прервал вернувшийся Осаму, с чистой сухой одеждой, кувшином с каким-то напитком и стаканом. Налив в него того самого напитка, он протянул его Фёдору.

Достоевский к протянутому стакану отнёсся скептически, не спеша подносить к губам. Жидкость в нём не внушала доверия. Он оглядел стакан со всех сторон и даже понюхал; вроде бы чисто.

Дазай на его выходки был готов закатить глаза.

  — Это обычная тёплая вода, разве что я нашёл какой-то джем у тебя в холодильнике и решил добавить. Не думаю, что на вкус должно быть плохо, если ты подобное постоянно с чаем пьёшь.

В голову ударило осознание, что он говорил про варенье. Тогда это всё объясняет.

  — Кроме варенья и воды там точно больше ничего нет? — Фёдор все ещё недоверчиво глядел на Осаму. От этого человека можно ожидать чего угодно.

  — Напомни-ка, почему я всё ещё тебя не убил? Как минимум потому, что сейчас мне это не выгодно. Так что перестань параноить и пей уже.

Ладно, звучало достаточно убедительно. Даже если он и решил его отравить, Николай просто три шкуры с него спустит, как только найдет бездыханный труп Фёдора у него же в квартире. Хоть что-то его успокаивало.

Сделав первый глоток, Достоевский тут же жадно осушил почти весь стакан. Тело давало знать об обезвоживании и отсутствия нормального питья уже очень долгое время.

Дазай поспешил заново наполнить его стакан.

  — Пей не торопясь и маленькими глотками. Этот кувшин должен будет полностью опустеть за следующие два часа, — он поставил его и пустой стакан Фёдора на тумбу, там же лежал и градусник.

  — Понял, — окончательно обсохнув и согревшись, Достоевский натянул на себя чистую футболку, принесенную Осаму и лёг обратно. Стало немного легче. Дазай присел рядом с ним на свободное место и откинулся на спинку.

  — Чуть позже, когда немного полегчает, тебе нужно будет поесть, — он оглядел лежащего на диване Фёдора. Он подложил руки под голову и больше совсем не дрожал.

  — Я ничего не готовил на этой неделе, — подал голос тот, — а если и готовил, то оно уже стухло.

  — Я что-нибудь придумаю. По крайней мере, все нужные ингредиенты для супа мисо у тебя имеются. А сейчас не думай об этом и давай спать.

Впервые за несколько прошедших месяцев, лицо Достоевского тронула искренняя улыбка. Какая разница, враги они или нет — пока ему хорошо рядом с Дазаем, остальное было неважно.

***

В тот вечер, Ацуши так и не дозвонится до Дазая и даже не обнаружит того у себя дома. А всё потому, что он будет на другой окраине города, спать на жутко неудобном диване, сжимая в руке ладонь дорогого ему человека.