Катарсис

Пиклз помнил тот день, когда Чарльза не стало.

Что-то на фоне ломалось и рушилось с оглушительным грохотом и треском. Доносились истошные вопли, визги и предсмертные крики. От беснующегося повсюду огня было почти нестерпимо жарко, вплоть до невозможности нормально дышать. Стекающие со лба капли пота отвратительно щипали глаза, заставляя жмуриться и то и дело тереть их. Позорище сраное — со стороны можно было бы решить, что он плачет! А это нихрена, ни разу не правда, это все просто гребаный соленый пот и жара...

А Чарльз... Чарльз лежал на земле не дыша.

Ударник помнил все в деталях, вопреки литрам выпитого до, во время и после дня покушения. Вывернутую руку в полуоторванном рукаве. Разбитые очки над глазом, затянутым красно-фиолетовым пятном огромного синяка. Широкий поток крови — кровь на губах, на щеке, на рубашке, которую он никогда раньше не видел грязной... Нейтан выругался в голос, Токи, судорожно что-то лепеча, бросился неумело пытаться прощупывать пульс, Мердерфейс принялся уверять всех, что он притворяется, очевидно сам не веря в то, что говорит, а Пиклз... А Пиклз просто стоял, замерев, не способный ни отвести взгляда, ни пошевелиться. Как гребаная поломанная кукла — почти смешно, что это можно было сказать про них обоих. И он даже издал смешок, застыв в кривой, слишком странной, слишком широкой улыбке...

Чарльз был мертв.

Эта мысль вонзилась ножом промеж ребер, распарывая лёгкие и разрывая сердце. Тем огромным ножом в чужих бледных руках, что предназначался каждому из них. Удар которого принял на себя их менеджер – тот самый скучный, занудный, "нахрена-ты-нам-вообще-нужен" Чарльз. Тот самый, кого они всей группой слали нахер каждый день, и кто без малейших раздумий бросился защищать их, и отдал жизнь ради того, чтобы жили они.

Тот самый, кто изводил ударника чертову кучу времени одним только своим присутствием. Наводил смуту в его душе, и дурманил рассудок похлеще любых цветных таблеток. Заставлял сомневаться в себе — и сразу же уходить в судорожное отрицание. "Пиклз, ты опять думаешь о херне! Очнись, ты же нормальный мужик, ты не можешь быть одним из этих! Ты просто перепил, или что-то не то принял, или слишком устал от внимания фанаток, или..."

Чарльз был мертв.

Мысль въелась в мозг как кислота, разъедая его и не отпуская ни через двадцать четыре, ни через тридцать шесть, ни через сорок восемь часов. Наоборот — лишь охватывая его больше и больше, разрастаясь, усиливаясь воспоминаниями. О том, как ударник в очередной раз разбил любимую лампу с его стола, а Чарльз лишь пожал плечами. О том, как он улыбнулся слегка в ответ на пьяную шутку — а у Пиклза вдруг резко что-то кольнуло в груди. О том, как найдя музыканта спящим возле двери в коридоре, менеджер, разбудив, помог ему встать и довел до спальни. И ведь не поморщился даже — ни от резкого запаха спирта, ни от всего дерьма, что пьяный ударник ему высказал. И бровью не повел на попытку повиснуть на шее. Всегда такой спокойный, терпеливый, внимательный... Был.

Чарльз был мертв.

Мысль шипастой змеей извивалась в груди и попросту не давала жить.

Пиклз не пил. Пиклз ужирался. Всем подряд — любые жидкости, вещества, все, что могло гореть, растворяться, всасываться в кровь — все шло под руку в невероятных количествах. И было наплевать на последствия. Хотелось просто забыться. Начать думать о чем угодно еще — о музыке, группе, развлечениях, о шлюхах в конце концов! В их объятиях он засыпал каждый вечер, но видел во сне совсем другого человека — того, кого больше нет. И вскакивал судорожно, озираясь. Порой впадал в уныние, а порой — в гнетущую, бессильную ярость и злобу. Раньше, находясь в подобных чувствах, ударник мог просто вломиться в его кабинет — или жаловаться на жизнь, или громить дорогую мебель. А теперь... Теперь...

Гребаный Чарльз! Ну какого хрена он умер?! И какого хрена не шел из его головы!? Казалось бы, от того, что его фигура больше не маячила на горизонте, должно было стать гораздо легче. А в итоге — так плохо, что хоть вой как битая псина! И ведь не скажешь никому!

Пиклз молчал, улыбаясь. Развлекался, играл наравне с остальными, смеялся и веселился. Отлично делал вид, что давно уже все позабыл — благо врать научился еще с совсем раннего детства. И очень хотел, чтобы это однажды стало не враньем. Но чем сильнее он трепыхался, пытаясь убежать от себя самого, своих мыслей и воспоминаний, тем сильнее они давили на него. Как петля затягиваясь с каждой новой попыткой...

Откуда у него взялся медальон, Пиклз не помнил. Наверняка сорвал случайно с очередной своей девочки-однодневки. По крайней мере, когда одним паршивым утром, ударник опять с трудом продрал глаза, эта штука уже была в его руке. Пустая внутри и вроде как совсем ему ненужная. Первой мыслью было просто выбросить ее. Но за ней пришла вторая — совершенно идиотская. Такой глупый бред, ну в самом деле, он бы не стал...

Сидя на полу кабинета, и вырезая кружок из фото на документы, Пиклз оглядывался как вор, боясь попасться кому-нибудь на глаза.

Странная это хрень — но с медальоном жить стало проще. Не сильно, но все же хотя бы какое-то облегчение... Мысли о схожести с глупой девочкой перед этим фактом отступили, уйдя на второй план. Ударник все еще помнил о смерти Чарльза, все еще просыпался от кошмаров, все еще не мог перестать думать о нем. Но взгляд слегка прищуренных зеленых глаз с мелкого клочка бумаги каким-то неведомым образом помогал отвлечься и хоть немного прийти в себя. Может потому, что Чарльз, когда был рядом, всегда мог найти способ его успокоить?

Пиклз не знал, и предпочитал не гадать — голова и без того раскалывалась от хронического похмелья и ежедневного недосыпа. Он просто пытался жить дальше. Так же, как раньше.

А потом Чарльз вернулся живым.

Когда он появился на пороге, встрепаный, без очков и в обычной куртке, Пиклз подумал, что обознался. Затем — что его глючит. Ну либо он спит. Но ни одно из этих предположений не оказалось правдой. Это и вправду был Чарльз — целый и здоровый, без единого шрама, будто гребаный Иисус! И он даже не стал объяснять, что произошло — отмахнулся фразой "расскажу позже", после чего принялся разгребать все то дерьмо, что группа успела наворотить по своей расточительности и полной финансовой неграмотности. И все приняли это как данность — будто так и надо. Будто не помнили его лежащим на земле после избиения и падения с высоты, в луже собственной крови, с застывшим, не бьющимся сердцем...

Пиклз сел на кровати, тяжело и резко дыша. Сгреб початую бутылку чего-то высокоградусного, одним залпом опустошил ее, отбросил. И рефлекторно сжал в дрожащих пальцах медальон. Который день подряд ударник забывал его снять — а ведь в нем теперь вроде не было никакого смысла. Но черт бы с ним — с побрякушкой он разберется позже. Сперва — разобраться бы с Чарльзом. И с самим собой.

У двери офиса менеджера, Пиклз задержался на мгновение, осознав, что понятия не имеет, что говорить. Да и насрать! Скажет все, что в голову придет — раньше всегда прокатывало. Сработает и в этот раз. Хотя бы потому, что хуже уже некуда. Эти мысли придали ему решимости — и музыкант резко дернул за ручку двери, распахнув ее и шагнув в кабинет.

— Какого хера, Чарльз?!

Сидящий за столом мужчина, кажется, ничуть не удивился столь внезапному визиту. И лишь слегка приподнял бровь.

— Это ты о чем?

— Не делай вид, что не понимаешь! — Безэмоциональность, невозмутимость — сейчас они бесили Пиклза до белого каления. Невысказанные переживания, чувства, эмоции, ударивший в голову крепкий алкоголь — все это сделало свое черное дело. Ударника прорвало. — Сидишь тут, изображаешь, что все в порядке... Надеешься, что все забудут, да?! Надеешься что я забуду?!

— Пиклз, я действительно не понимаю...

— Я тебе не страховая контора, чтобы ты, мать твою, меня наебывал! — Удар кулака по столешнице вышел таким, что звякнул стоящий по левую руку менеджера стакан. — Думаешь, что можешь просто так воскреснуть из мертвых, сделать вид, что все нормально — и просто продолжать копаться в своих гребаных бумажках!?

Взмах руки — и документы разлетелись по полу. А ударник все не замолкал, заводясь только больше.

— Я, видел, как этот уебок забил тебя до смерти! Я верил что ты правда умер! Я, блять, скучал по тебе! Думал сдохну нахрен, от того, как было херово. А ты заявился назад как ни в чем не бывало, и теперь хлещешь свой ебаный бренди под светом своей ебаной любимой лампы!

Со звоном разлетелось тонкое стекло — и в кабинете стало чуть темнее. Чарльз вздохнул, поправляя очки.

— Пиклз, я понимаю, что с моей стороны пропасть так было невежливо, но поверь — у меня были причины. И, к сожалению, как я уже говорил — раскрыть их я действительно не могу.

— Да кто бы, блять, сомневался! — Фыркнув, ударник оперся на стол. Наклонился, всматриваясь в чужое лицо. В глаза, спокойные до скрежета зубов. — Интересно, блять, почему?

— Ты не поймёшь...

— Ну конечно! Куда мне, какому-то барабанщику, до охуенно умного мистера менеджера?

— Пиклз...

— Заткнись нахуй!

Выпав из-за шиворота, повис, покачиваясь на цепочке, медальон. Распахнутый — ударник забыл закрыть его. На мгновение разразилась тишина. А секунду спустя, одним резким движением, Пиклз сорвал его с шеи и бросил Чарльзу в лицо — менеджер перехватил его рефлекторно...

— Я, блять, любил тебя, Чарльз! А ты, я вижу, просто срать на все это хотел!

Ударник ошибался. Было еще куда хуже. И все-таки не из-за пота тогда так сильно щипало глаза.

Резко вскочив, он устремился прочь из кабинета. Зря он все это затеял! Надо было просто напиться и уснуть. Впрочем, вроде еще не поздно...

Лежа на кровати в тяжелой алкогольной дреме, Пиклз не услышал того, как распахнулась дверь. Едва почувствовал, как слегка просела кровать. Слабо вздрогнул, когда плеча коснулись чужие пальцы. Хотелось оттолкнуть его — но уже не было сил. Их хватало лишь на то, чтобы, едва слышно шепча, шевелить губами.

"Уйди от меня нахрен!" — резко прозвучало в голове.

— Не уходи больше... — Вслух прозвучала тихая просьба.