Ройал умирает не сразу.
Поначалу он едва ли понимает, что происходит. Тот, кого он когда-то считал Отцом, кто был самим Богом, захватил его разум кошмарными видениями. Ройал потерялся в них, в их невыносимом звоне, в ненавистных глазах Матери, в её злых словах и боли, боли, боли. Он умолял Робин оставить его, отчаянно пытался убедить её, что все слова Матери правда, что пока он рядом, вокруг всем будет только хуже. Что пока он не умрёт, Робин никогда не будет счастлива.
И она уходит, и Ройал умирает.
Но когда Мидвэй взорвался, он вырвался из навязанных серых видений, обременённых бесконечной виной. Но он оказался раздавлен в один миг, оказавшись зажатым между рушащейся стеной и полом, который уносил вакуум космоса. Рука сама нашла кусок лунного камня и он схватился за него изо всех сил, прежде чем боль настигает его. Воздух вырывался из лёгких, кости крошились в пыль, а кровь цвета айвори сворачивалась в шарики в невесомом пространства. Потом они лопнули, хлоп-хлоп-хлоп-хлоп, последовало знакомое ощущение нарастающей плоти, когда айвори, которое до сих пор держит его воедино, втекает внутрь, и он целый вновь.
И он целый вновь, но задыхается по-прежнему, изо всех сил держась за лунный камень, когда отлетает всё дальше и дальше от остатков лунной станции, безнадёжно поддавшись вакууму. А потом, нет, нет, нет, нет, воздуха нет, нет вообще ничего и НЕТ…
Ройал чувствует, что задыхается, чувствует, как рвутся лёгкие, как кипит кровь и отслаивается кожа, и он…
Нет
Нет
нетнетнетнетНЕТ…
Хлоп-хлор-хлоп-хлоп…
Кожа и лёгкие вернулись в норму, миг облегчения… но потом он задыхается вновь, на мгновение осознавая, что находится вокруг него. Теперь он понимает, что схватился за маленький кусок лунного камня, пытаясь прекратить вращение по спирали, понимает, что остатки Мидвэя во все стороны разлетаются по космосу от взрыва, понимает, что луна всё дальше, и дальше, и дальше…
У него вновь кружится голова и лёгкие сплющиваются сами по себе, и слюна на языке кипит, и кровь в ушах стучит, но хлоп-хлоп-хлоп-хлоп, и он опять цел. Пытается вдохнуть, снова умирает, и возвращается. Им овладевает слишком знакомая усталость, он слишком много раз использовал силу и даже чувствует, как лунный камень крошится в его руках, лишаясь айвори так же быстро, как и вакуум космоса высасывает из него жизнь всего за несколько чёртовых секунд.
Но он такой трус. Сраный трус, ведь после моления о смерти (и Робин позволила ему, позволила, позволила, ведь она его ненавидит, ненавидит, ненавидит) ему страшно. Он в ужасе, он не хочет умирать, только не так. И когда зрение размывается и он вновь видит обрывки кожи и костей, и отвратительно серебряную кровь, улетающую c рук. Он лечит себя вновь, и ощущает, как от него неизбежно отрывается какая-то крохотная часть тела.
Сколько раз он уже восстанавливал сам себя? Сколько ещё может продержаться? Все механики Единого Концерна, которые отправлялись в космос добывать айвори или строить Мидвэй, были защищены костюмами. А сколько может продержаться то, у кого в жилах течёт айвори?
Он кашляет, и кусочки кожи лица, век и носа отрываются от тела, пузырьки воздуха поднимаются в кровеносных сосудах, в сердце, в мозгу, и ему кажется, что он пытается кричать, прежде чем хлоп-хлоп-хлоп — вернуться вновь, вновь стать целым, лишь для того, чтобы умереть снова. Если бы в его теле остался воздух, он заплакал бы, если бы хотел открыть рот, вся жидкость в его теле вскипела бы и вырвалась наружу. Он закрывает глаза, чтобы глазные яблоки не заледенели.
Он не знает, сколько ещё ему терпеть: умирать и оживать, умирать и оживать, умирать и оживать. Он устал, как никто другой, и даже попытка открыть глаза даётся ему с неимоверным трудом. Лунный камень в руках теперь не больше кулака, и с него осыпается фиолетовая пыль — верный признак, что айвори вот-вот иссякнет. Ему осталось совсем немного, совсем, совсем немного. Ройал стискивает зубы и прижимает ноги к груди, и, если бы не отсутствие воздуха, он бы исходил в рыданиях, но теперь ему остаётся лишь кашлять и задыхаться в собственной кипящей крови и ткани лёгкого, пробивающегося к горлу.
И тогда Ройал вспоминает её. Робин. Он вспоминает её улыбку, её хмурые брови, как она бахвалится, пытаясь выглядеть круче, как сжимается, когда боится, как смеялась, когда Ройал поднял большой палец, приведя к людям Иси. Он вспоминает, как расширились её глаза, когда она увидела цветы, которые он создал, эти геометрически правильные неудачи. Вспоминает, как она широко улыбнулась им, отчего они тоже ему понравились, пусть и не походили на круглые и красивые цветы из книг Города Номер Один.
Ройал вспоминает, как подвёл её, подвёл её брата, Мину, весь остальной мир. Тот, кого они назвали Святым Чадом, вознёсся случайно, оказавшись на самом деле неудачником, бессмысленным куском плоти, который даже сейчас не может перестать собирать себя по кускам за чей-то счёт.
Ройал обрёк их на гибель. Обрёк их всех: из-за него умерла Мать, из-за него Он ещё пуще захотел уничтожить планету, и во всём. Виноват. Он.
Ройал хочет как лучше, хотел, как лучше, он всем сердцем радовался, когда за него вступилась Робин, чувствовал сокрушительное отчаяние, когда понял, что подвёл её.
Слова Блэк, несомненно, были правдой. Из него вышел бы ужасный лидер. Он не смог бы понять простых людей, даже если бы попытался.
Но благодаря Робин он захотел. Он захотел, когда увидел что-то в её взгляде. Что-то, похожее на надежду, которой не было больше ни у кого. Он решил, что у него могло бы получиться. Может быть, он бы всё смог.
Но сейчас уже слишком поздно. Ройал знает это, но всё равно видит улыбку Робин, видит, как она стоит на коленях у его цветов. Он подвёл её, но внутри него всё ещё всё болит. Значит, нужно сделать что-нибудь ещё. Он хочет увидеть её. Он хочет увидеть, как она победит. Но что он ещё может сделать?
Хмурый взгляд Матери. Улыбка Робин. Они мелькают на краях замутнённых глаз и ласково говорят, что делать дальше.
Ройал, Святое Чадо и будущий Медиум, отпускает лунный камень.