Мы никогда не...

      Сад в японском стиле выглядит непривычно — слишком спокойный и тихий, никакого щебета птиц и плеска воды. Фёдор прислушивается к собственным шагам по мокрому гравию и вдыхает свежий после дождя воздух, слышит шорох птичьих крыльев, но не видит их, и ему начинает казаться, что это слуховой обман. Но когда он был тут последний раз, разноперые птицы сновали в листве японского клена и звонко перекликались.

      Сейчас сад выглядит старым и тусклым даже в первых лучах солнца. И оно тоже похоже на иллюзию.

      Сложно представить, что когда-то это место было живым: камни и давно перегоревшие фонари поросли мхом, а плакучие ивы лишились всего своего изящества под цепкими вьюнами. Все кустарники потеряли прежнюю идеальную форму — теперь это всего лишь кусты, не несущие никакой красоты, а цветы на них уже давно не распускаются. Фёдор замечает эти изменения каждый раз, когда оказывается здесь, и каждый раз картина становится мрачнее. Когда-нибудь и дожди не будут переставать, пруд превратится в болото и все остальное зарастет высокой травой, а птицы совсем покинут это место, но забыть и потерять нужную дорожку будет невозможно.

      Проходя по скрипучему мостику, Фёдор опускает взгляд вниз — вода в пруду мутная, и тонкие лучи света рассыпаются, придавая ей желтоватый оттенок. Даже лотос там уже не цветет — только широкие листы образуют небольшие островки, выделяющиеся на фоне ряски, которая пока не успела затянуть весь пруд. Поднявшись затем по каменной невысокой лестнице в открытую беседку, Фёдор останавливается. И солнечные лучи наконец совсем освобождаются от облаков, стелются по грязному полу, усыпанному сухой листвой, скользят по тусклому дереву, блеском отражаясь от застывших капель.

      Осаму сидит на перекладине и улыбается, щуря глаза от солнца, словно греясь и радуясь теплу. Тонкие бледные пальцы легко перебирают длинный стебель паучьей лилии, словно цветок не имеет веса. Фёдор видит, что свет проходит сквозь — вместо тени легкая рябь.

      «Ты все еще не можешь смириться с этим?»

      Его нет. Не существует. И душа его тоже растворилась, не оставив отголоска. Фёдору даже кажется, что и не было ее никогда, но образ Осаму перед ним — точный до каждого волоска на голове, до самого мелкого шрама и морщинки в уголках глаз, до ресниц и вкраплений в чистых карих радужках. Даже капли воды на чуть взвитых волосах выглядят четко, как настоящие, живые. И звучание голоса именно то, в которое Фёдор особенно внимательно вслушивался, стараясь запомнить каждую интонацию. Строки стихов, прочитанные этим голосом, засели глубоко в памяти. Ясно и навсегда.

      Осаму улыбается — в груди от этого невыносимо болит, ребра сдавливают легкие и быстро бьющееся сердце, и Фёдор сжимает замерзшими пальцами рубашку, но это отвратительное чувство не проходит. Вцепилось когтями во все его нутро и ждет, когда придет конец. Где-то далеко эхом отдается птичий крик, а потом в небо взмывает стая, словно напуганная чем-то. Он видит ее черные силуэты за спиной Осаму на фоне холодного неба и четких серо-белых облаков.

      «Длинный путь, пройденный тобой, теперь в прошлом. Скоро марионетки отвесят поклон и окончательно сломаются. Занавес опустится, а ты все так и будешь приходить? Пора отпустить прошлое. Иначе скоро от твоей души совсем ничего не останется».

      Фёдор делает несколько шагов к нему — слишком импульсивно, отчего отдергивает себя и замирает в нескольких сантиметрах. Перед ним на первый взгляд реальный человек, но нет ощущения, что кто-то здесь действительно есть. Осаму совсем близко, но Фёдор совершенно один и принимать это отчаянно отказывается. Пусть всего лишь образ, призрак, злая шутка разума, зато почти как настоящая, родная.

      «Прими».

      Осаму отдает ему лилию, и она оказывается на удивление настоящей — Фёдор чувствует влажность ее стебля и даже улавливает легкий запах. Его растерянный вид постепенно меняется — на отчаянный, болезненный. Он не хочет прощаться, отпускать и забывать.

      Сейчас нет смысла сохранять холодное спокойствие, не хочется демонстрировать свое превосходство, ведь в этом мире нет никого, кроме него и призрака прошлого. Фёдор болезненно кусает губы и смотрит прямо в ясные глаза напротив. Так некстати слова застревают в горле, и выглядит он наверняка потерянно, жалко и недостойно.

      — Зачем? — вопрос выходит хриплым, едва слышным.

      «Я был уверен, что ты обрадуешься моему уходу, — Осаму рассматривает его, изучает, а потом насмешливо интересуется: — Каково это, испытывать человеческие эмоции: боль, отчаяние… тоску?»

      Фёдор ожидает, что Осаму вот-вот рассмеется в своей манере, раздражающе потреплет по волосам и сделает вид, что ничего не говорил. Но этого не происходит. Он только кладет руку на плечо в попытке утешить. И рука его ощущается как нечто легкое, холодное, как прикосновение ветра.

      «Скажи мне то, о чем не успел. И отпусти меня».

      Фёдор резко пытается схватить его, но пальцы рассекают холодный воздух. Пробирает до костей.

      — Нет, — шепчет он. — Я не могу.

      Тогда на лице Осаму отражается нескрываемая грусть. Он смотрит на руку Фёдора, потом заглядывает в его глаза и вздыхает.

      «Мне жаль».

      Слова отдаются в сознании эхом, которое болезненными волнами проходится по телу. Последний раз такое было лишь в глубоком детстве, и Фёдор надеялся, что больше никогда не испытает подобного.

      — Твоя жертва оказалась напрасной. Ты не выиграл, — снова тихо проговорил Фёдор, но на этот раз голос дрогнул, и пришлось перейти на шепот: — Ты сдался, ты…

      «Я не мог не попытаться, — Осаму холодом коснулся его лба, — но и ты не выиграл — проиграл самому себе и теперь вынужден страдать от тоски. Вряд ли это то, чего ты желал».

      Фёдор жмурится и мотает головой.

      «Отпусти меня».

      Фёдор отшатывается от него, сжимает стебель, ломая, и бросает цветок к призрачным ногам Осаму. Красные лепестки ярко горят на солнце несколько секунд, а потом рассыпаются в прах. Осаму смотрит на это грустным задумчивым взглядом, но теперь молчит.

      Мне жаль.

      Фёдору тоже жаль, и он давно не чувствовал себя настолько по-детски глупым и упрямым. Он бежит прочь, подальше из этого места, но где-то в глубине сознания маячит мысль, что это бесполезно. Собственная тюрьма, в которую придется возвращаться вновь и вновь, смотреть, как увядает и чахнет сад, и лишь беседка обрастает кустами камелии, а ее алые цветы останутся единственным, что распускается и цветет в этом месте.

      Но он все равно хочет вернуться сюда, чтобы снова увидеть его.

      Пробуждение не избавит от разрывающей тоски и сожаления, от неподобающей привязанности к человеку, которого никогда не будет рядом. Фёдор снова смотрит в белый потолок, снова пытается списать это все на проклятье, на действие чьей-то способности, но боится назвать любовью и забыть. Он снова продолжает жить в этом мире с надеждой когда-нибудь остаться в том японском саду.