Прозрение

— Ты видишь что-нибудь, гэгэ?

— Нет.

Се Ляню действительно не видно ничего: лента плотно прилегает к его глазам так, что свет проникает только через тонкие щели снизу. Сань Лан затянул узел не слишком туго, чтобы не было больно.

— Отлично, скажи, если что-то не так.

— Всё так, Сань Лан.

На миг Се Лянь теряется: так странно не видеть улыбки Хуа Чэна, когда тот доволен его послушанием. Единственное, что он чувствует, — это тихое дыхание около уха, пусть и ненастоящее, Се Лянь верит, что, будь Сань Лан живым человеком, он дышал бы именно так — трепетно, даже пугливо, в противовес своей демонической ухмылке.

— Я рад это слышать, Ваше Высочество, — Хуа Чэн говорит ему на ухо и целомудренно целует его кончик, отходя дальше.

Се Лянь полностью обнажён. Перед началом их новой игры они зажгли свечи, чтобы было тепло, поставили цветочные благовония — легко уловить их аромат. Се Лянь знает, что сейчас обострятся все его чувства, и ощущает, как жар волнами прокатывается по телу. Он будет лучше слышать вздохи Хуа Чэна, громче стонать, сильнее отдаваться касаниям и все ароматы обострятся. Се Лянь глубоко дышит, чтобы успокоить себя, впивается короткими ногтями в деревянный столик сзади, не находя иной опоры. 

Каждое слово Хуа Чэна будет слышно отчётливее.

Се Лянь стоит голый, но не смущается своего вида, — ему незачем. За годы брака с Сань Ланом они воплотили самые разные фантазии в кровати: меняли облики, одежды, позы и роли. Хуа Чэн был для Се Ляня и верным слугой, и строгим Князем; Се Лянь был для Хуа Чэна и невинным принцем, и целым миром. Они связывали друг друга: Жое прекрасно смотрелась на тонких белых запястьях. Однажды Хуа Чэн стоял на коленях в красных нитях, которые переплетались по всему телу, и Се Лянь мог делать с ним всё что угодно. В ту ночь он заставил его читать молитвы.

Для них уже не существует пошлости или дикости. В постели они побывали и возлюбленными с запретных гравюр, и Богами, и демонами, и зверями. 

Раньше Се Лянь краснел по каждому поводу, даже когда Сань Лан просто подходил к нему, чтобы снять одежды, что уж говорить о совместных мечтах о большем. Но спустя столько лет он смущался как можно реже, зато сам заставлял Хуа Чэна замирать от удивления.

Сегодня это было его идеей завязать глаза: Се Лянь озвучил её, когда Хуа Чэн вернулся к ужину домой.

— Сань Лан.

— Да, гэгэ?

— Я думаю, если этой ночью мне завязать глаза, лучше воспользоваться Жое или чем-то другим?

Хуа Чэн чуть не подавился мясом и выронил палочки, смотря на Се Ляня таким взглядом, будто тот объявил ему смертный приговор.

Или — как Сань Лан предположил давно — погубил его.

Но они оба поняли, что идея прекрасна, идея заставляет сердце биться чаще даже сейчас, когда Се Лянь успел сто раз вообразить себе, как Хуа Чэн возьмёт его в таком положении, как будет водить руками по телу, дразнить, и каждое касание будет отточенным, неожиданным, каждое касание приведёт ближе к краю. 

Се Лянь слышит шаги босых стоп, решает не оборачиваться, ждёт, пока Хуа Чэн подойдёт к нему и возьмёт за ладонь. 

— Не бойтесь, Ваше Высочество, — Сань Лан произносит тихо, уже переходя на шёпот. — Позвольте уложить Вас спать?

Но их занятия далеки от сновидений, они будут намного приятнее и лучше любых грёз.

Се Лянь доверяет ладонь — всё тело — Сань Лану. Скорее всего, тот тоже обнажён: его шаги уже не сопровождают звоны цепочек. Они идут вместе, медленными шагами, потому что Се Лянь боится споткнуться, хотя Хуа Чэн всегда поймает его. Но сейчас, этот момент — неразрушим. Он как начало ритуала, в котором каждое действие прописано в древних свитках.

Се Лянь чувствует, что Сань Лан ведёт его не к кровати, но не боится ничего: что бы сейчас ни случилось, он под контролем своего супруга, а находиться под его руками — удовольствие. Они проходят ещё недолго — Се Лянь только успевает сдуть прядь со лба — и они останавливаются, когда Хуа Чэн удерживает его за талию и поворачивает слегка налево. Левая рука, которая вела его, опускается на плечо, нежно — обманчиво расслабляюще — поглаживая. Се Лянь прекрасно знает, что это лишь путь отвлечь его.

— Жаль, что ты себя не видишь, — пальцы Хуа Чэна проскальзывают по ключицам — Се Лянь представляет, что на них до сих пор видны засосы — к шее, гладят дрогнувший кадык и хватают за подбородок, отчего ему приходится приоткрыть рот, — но раз у тебя закрыты глаза, то должен быть открыт рот. Не сдерживай ни одного звука. Я хочу слышать каждое твоё слово и каждый твой стон. Мой принц согласен?

Се Лянь уже часто дышит от предвкушения, и губы быстро сохнут, поэтому он кивает и быстро облизывает их.

— Мой Бог прекрасен, — Сань Лан вздыхает, приближаясь и оставляя поцелуй на щеке. Пальцы отпускают подбородок и проходят по губам; средний проводит линию по кончику носа, ленте — они выбрали красный шёлк, решив оставить Жое на следующий раз — и лбу. Се Лянь не двигается, хотя другая рука, остановившая его за талию, сжимает чуть сильнее рёбра — и тут он понимает, что знатно подставил себя.

Хуа Чэн знает о каждом слабом месте на его теле; знает, что у Се Ляня поджимается живот от удовольствия и вырывается стон, если провести кончиками пальцев по бокам; знает о чувствительной шее; знает о том, как сильно Се Ляня возбуждает его бархатный смех.

Сань Лан смеётся. Се Лянь сглатывает. 

Они оба достойны друг друга.

— Мой супруг так же прекрасен, — с неожиданно возникшим хрипом дополняет Се Лянь, — хотя я не могу этого видеть, я могу это почувствовать.

Рука Се Ляня ложится поверх правой ладони Хуа Чэна на талии, гладит костяшки — давно исцелованные — и тыльную сторону, движется к локтю, а потом поднимается. Сань Лань дышит ему в ухо, и Се Лянь хватается слепо пальцами за его лицо, но не успевает провести свою уловку, и его ладонь ловят в воздухе.

— Гэгэ, — довольно цокает языком Хуа Чэн, — так не пойдёт. Сегодня я Ваш верный слуга, который исполняет все приказы Вашего Высочества. Вам придётся просить обо всём самим. Даже о поцелуях.

Се Лянь улыбается на эту фразу.

— Я могу просить о чём угодно?

— О чём угодно. Позвольте этому слуге помочь Вам. 

— Тогда перестань любоваться моим голым отражением и уложи меня в постель.

Се Лянь говорит уверенно — он уже столько раз играл роль и более жестокого короля, когда наступал сапогом на грудь Хуа Чэна, лежавшего на полу и смотревшего на него с искрившимся восхищением, со слезами на щеке. Сначала Се Лянь боялся, что сделает Сань Лану больно, но потом, взглянув повнимательнее в чужой взгляд, с удивлением понял для себя, что его супруг любил грубость. Сань Лан стоял на коленях, целуя его сапоги, цепочки на ней, а потом смотрел наверх и усмехался — так же довольно, как сейчас, когда он владеет телом Се Ляня.

Хотя Се Лянь понимает его. Он сам любит служить своему Повелителю Тьмы: сидеть на его коленях обнажённым, пока Хуа Чэн говорит, что тот навсегда принадлежит ему — только ему — и никто не смеет касаться его принца; пока просит раздевать его, снимать все украшения; пока пальцами доводит до исступления и не даёт кончить, и Се Ляню нужно извиваться и телом, и умом, чтобы удовлетворить его желания. Им обоим нравилось подчиняться друг другу, как и нравилось просто наслаждаться страстью, целоваться, сминая простыни, как счастливые и беззаботные Боги любви.

— Как прикажет Ваше Высочество.

Они Боги любви даже сейчас: Хуа Чэн усмехается на приказ Се Ляня и целует его в шею, вызывая усталый вздох.

Перед поцелуем Сань Лан едва слышно произносит, но Се Лянь улавливает:

— Я обожаю тебя.

И Хуа Чэн, опять беря ладонь Се Ляня в свою, поворачивает его и ведёт к кровати.

Им стоит пройти пару шагов, и Се Лянь чувствует, как ногами упирается во что-то крепкое.

— Ваше Высочество может сесть на колени.

Се Лянь подгибает ноги и устраивается на кровати, ощущая, как паланкин сзади него закрывается — лёгкое дуновение ветра говорит об этом. 

— Сань Лан?

В ответ ни звука. Се Лянь пытается уловить шорохи, но не слышит ничего.

Только аромат благовоний доносится с конца комнаты — и теперь он острее. Се Лянь вдыхает его и ощущает, будто цветы произрастают по всему телу, окутывают запахом с макушки до пяток. На их лепестки садятся бабочки, взмахивая крыльями. Вдруг Се Лянь понимает, что это не часть его воображения.

На его плечо село маленькое насекомое. Невесомое, но с крохотными лапками.

Хуа Чэн решил поиграть с ним?

— Я прошу своего слугу вернуть свой истинный облик и коснуться меня. 

Бабочка слетает с плеча. Се Лянь поворачивает голову налево и направо: он хочет угадать, откуда появится Хуа Чэн. До сих пор не слышно ни усмешки, ни шагов, ни скрипа кровати. 

Тогда Се Лянь перестаёт трепыхаться. Он выставляет руки вперёд и чувствует, что постель впереди слегка прогнулась под весом другого тела.

— Сань Лан?

И тут Хуа Чэн его касается. 

Ледяными руками.

— Сань Лан!

В темноте касания по телу разжигают пламя сильнее, чем обычно. Кончики пальцев пробегают по животу, вверх и вниз по бокам, но вместо жара они посылают по телу ледяные стрелы, их острия впиваются в кожу, оставляя за собой мурашки. Се Лянь изгибается в спине навстречу касаниям, хотя они слишком неожиданны, но приятны — тепло свечей заставляло его самого плавиться, и холод бодрит, освежает колкостью. 

— Гэгэ приятно? — Хуа Чэн пододвигает его ближе за талию, хватаясь пальцами за тело, и Се Лянь шипит, утыкаясь носом в шею Сань Лана — он так часто делает это, что даже слепым может найти это место на теле супруга.

— Не столь же неожиданно…

— Гэгэ, разве ты не знаешь? — Хуа Чэн целует его волосы нежно, но его касания дразнящие: он рисует новую картину пальцами на спине, медленно надавливая на поясницу и лопатки. Се Лянь сдавленно стонет в ответ, прижимаясь к Хуа Чэну ближе. — В этом и прелесть твоего положения. Ты не можешь видеть меня, а значит не можешь даже угадать, где я коснусь тебя в следующий раз. Каждое моё касание будет для тебя неожиданным.

И от этого более возбуждающим. Се Лянь кусает его кожу в ответ, и Сань Лан усмехается чуть тише.

— Мне сделать их тёплыми?

— Сделай их тёплыми. И поцелуй меня. И не смей ослушаться, Сань Лан.

— Как можно.

Хуа Чэн кладёт холодные ладони на лицо Се Ляня, от чего тот морщится, а потом успокаивающе целует.

И всё же странно не видеть взгляд Хуа Чэна. Сань Лан всегда смотрит на него с почтением, сладостью, с расширенным зрачком и с очаровательным оскалом — он улыбается так, что становятся видны его верхние клыки. Он напоминает хищника — не жестокого волка, а хитрого и нежного лиса. Хуа Чэн держит в зубах кусочки бьющегося сердца Се Ляня, но только он не жертва. Они оба улыбаются, вслушиваясь в ритм божеского сердца, и Се Лянь чувствует себя драгоценным подношением на алтаре, хотя обычно демон жертвует своим телом для Бога.

Поцелуй с Хуа Чэном растапливает ледяные стрелы, которые посылают касания, и внутри Се Лянь ощущает растущее пламя. Пальцы становятся теплее, исследуют плечи, руки, сжимая мышцы. Се Лянь стонет в поцелуй — Сань Лан нагло пользуется тем, что знает все его тёмные сокровенные желания: Се Ляню нравится находиться под его контролем. Когда Хуа Чэн сильнее сжимает его кожу, так, что остаются красные следы; когда кусает и гордо улыбается, смотря на засосы на следующий день. Се Лянь никогда не признаётся об этом вслух, но передаёт мысль улыбкой и взглядом: он обожает принадлежать Князю Демонов, он согласен быть его игрушкой с условием, что и демон падёт к его коленям, когда Его Высочеству это захочется.

Хуа Чэн разъединяет поцелуй. Его руки плавно и мягко надавливают на кожу плеч, приближаясь к груди. Большие пальцы касаются сосков, и Се Ляню приходится запрокинуть голову назад, чтобы выдохнуть ровный звонкий стон — его щёки пылают от того, что теперь он не может закусить губу, чтобы заглушить его. Касания в темноте сильнее в сотни раз, и от удовольствия Се Лянь видит круги перед глазами, цепляется ногтями в спину Хуа Чэна, слыша ответное шипение в ответ.

— Помните, Ваше Высочество, если будете сдерживать стоны, — Сань Лан ещё раз проводит ладонями по соскам, и Се Лянь дрожит всем телом в ответ. У Хуа Чэна такой спокойный и низкий голос, что своими фразами он оставляет невидимые поцелуи, — Вашему покорному слуге придётся наказать Вас. 

— Мой слуга должен всегда слушаться меня, — придирается Се Лянь, и Хуа Чэн улыбается ему в шею. Руки уже намного теплее и движутся медленнее, направляясь вниз.

Се Лянь утыкается лбом в плечо супруга и тяжело дышит, понимая, что в ближайшее время не успокоится и сердце будет только биться чаще.

— Ваш слуга знает, что Богу нравится, когда его дразнят, — шепчет Сань Лан и выпрямляется, когда ладони наконец касаются члена.

Се Лянь не может сдержать стона. Он старается успокоить себя — безрезультатно — гладит спину Хуа Чэна быстрыми движениями, его лопатки и все места, которые может достать. 

Он обожает пальцы Сань Лана: лизать их, целовать, переплетать с ними свои. Любит, когда эти пальцы, как сейчас, беспорядочно проводят по всей длине и устанавливают темп. Одной рукой Хуа Чэн крепко удерживает бедро Се Ляня, а другой доводит его до ослепляющего экстаза. Се Лянь теряется, хватаясь за тело Сань Лана, как за единственную опору, осознавая, как громко стонет, вдыхает аромат цветочных благовоний и запах Хуа Чэна — лёгкий жасмин и горький апельсин, нежность и игривость. Двигается вперёд навстречу касаниям, еле дышит, чувствует, как пот стекает по щеке, горит, представляя, как Сань Лан доволен его развратностью и бесстыдством.

Се Лянь знает, что Хуа Чэн не позволит ему кончить, но мучительно сводит брови, потому что ноги подрагивают от наслаждения, и Сань Лан двигает своей рукой так быстро, будто не отдаёт себе в этом отчёта. 

И он действительно останавливается, сжав член у самого основания и целуя недовольного Се Ляня в макушку. Тот кусает его плечо в отместку, и Хуа Чэн сглатывает удивлённый стон:

— Ваше Высочество, как грубо.

— Моё тело не принадлежит мне. 

— Верно, но я хочу доставить своему Богу удовольствие. Как я могу ублажить его сегодня: ртом, рукой или собой?

Се Лянь тяжело вдыхает, фантазируя насчёт каждого предложения. Но выбор для него был очевиден с самого начала. 

Если Хуа Чэн берёт его в рот, Се Лянь хочет это видеть. Тянуть его за волосы и ощущать его дрожь; хочет приказать ему глотать всё, наблюдать за кадыком, движущимся вверх-вниз, а потом пьянеть от довольной улыбки Сань Лана, который млеет от роли слуги и от властного тона Се Ляня. Раньше Се Лянь так боялся своих мечт, считал их грязными и распутными, хотел быть самым послушным и мягким, но, когда они оба поняли, что их заставляют пылать одни и те же тёмные фантазии… 

Это открыло много новых возможностей. И стыд Се Ляня постепенно испарился.

Так что сейчас он точно знает, как им обоим станет лучше.

— Я хочу, чтобы ты вошёл в меня.

— На Небесах не учат вежливости? — Хуа Чэн бесцеремонно хватается свободной рукой за ягодицу и смеётся, когда Се Лянь пытается толкнуться ему в руку, — Ещё раз.

Се Лянь на миг улыбается и решает напомнить Хуа Чэну, что они достойны друг друга.

Его руки быстро скользят по спине и смещаются на таз, и вдруг Хуа Чэн сам выдыхает сдавленный стон, заглушая его в волосах Се Ляня:

— Ты забываешь, что я люблю дразнить тебя не меньше, Сань Лан. Так что сделай милость и войди в меня, если хочешь кончить сегодня. 

Се Лянь удерживает член у основания, довольно улыбаясь и слыша, как Сань Лан прерывисто дышит от его слов. Когда Се Лянь решает быть сверху, это приносит им обоим незабываемые впечатления в виде ярких картинок: Хуа Чэн стонет его имя и признаётся в любви, зажмурив глаза; Се Лянь зачарованно смотрит на место слияния их тел; они переплетают пальцы, а потом долго лежат, лениво целуются, и Хуа Чэн смеётся, оглядывая оставленные на себе метки, которые потом показывает всем демонам и Богам. Когда-то они оба смущались этого: Сань Лан боялся играть роль того, кто получает удовольствие, а Се Лянь не хотел ошибиться в своих действиях, вот только после первого раза им стало ясно: кем бы они ни были в постели, они исполняют только одну роль друг для друга по-настоящему — роль незаменимой любви. Что бы они ни делали, они оба всегда пьянеют от страсти одинаково, не задумываясь о том, что правильно, а что — нет, потому что в их любви не существует ни ошибок, ни идеалов. 

— Мой Повелитель — ах! — Се Лянь воспламеняется, услышав это обращение, и двигает рукой вверх,— знает слабые места своего слуги. Я исполню Ваше желание с удовольствием.

Он отстраняется. Се Лянь отпускает его и привстаёт, ожидая указаний. Сань Лан медлит, ничего не говоря вслух, и Се Лянь уверен, что тот наслаждается его невинным видом, хотя они давно отошли от зеркала.

— Перестань смотреть на меня, я знаю, что ты улыбаешься, — Се Лянь не злится, сам придирается к Сань Лану с тихим смешком.

— Выше Высочество, Вы знаете, что даже, будучи слепым, обладаете прежними силами очаровывать?

— Беспомощностью?

— Чтобы мне восхищаться Вашей беспомощностью? Конечно, нет. 

— Тогда чем ты восхищаешься?

— Даже с завязанными глазами ты держишь осанку прямо, как настоящий принц. 

Неожиданно распущенных волос Се Ляня касаются пальцы. Хуа Чэн гладит его пряди, как хрупкую статую. [1] 

— Я никогда не думал, что увижу тебя таким, — шепчет Сань Лан, и Се Лянь чувствует нотки неверия в его словах. Хуа Чэн касается его, как одной из своих картин, в которой он запечатлел его красоту: с почтением и испугом, что иллюзия растворится, что его принц никогда не вернётся и навсегда останется жить лишь в вечном мире искусства.

Но сейчас Се Лянь стоит на коленях прямо перед ним, обнажённый, с завязанными глазами, и полностью доверяется своему супругу.

— Ты можешь… можешь нарисовать меня таким, — предлагает Се Лянь и тут же понимает, насколько неосмотрительно произнёс идею вслух, опуская голову вниз.

Никто не отвечает ему, и он даже не может представить, как Хуа Чэн сейчас смотрит на него. Но рука, ласкающая волосы, вдруг перемещается к лицу, и пальцы поднимают его подбородок.

— Гэгэ всегда слышит все мои самые страшные мысли? — в голосе Сань Лана нет ни капли злости. Он смеётся. — Это будет прекрасная картина. И раз ты мне позволяешь нарисовать тебя, мы сделаем это завтра. 

Се Лянь сглатывает, думая, как будет сидеть на мягких подушках и позировать для Хуа Чэна. Очевидно, что их занятие закончится чем-то большим, чем просто прекрасной картиной.

Се Лянь тут же улыбается.

— Однажды твоя улыбка погубит меня, — говорит Сань Лан тихо, но сегодня Се Лянь слышит абсолютно всё.

Пальцы отпускают подбородок.

— Ваше Высочество, повернитесь ко мне спиной.

Се Лянь кивает головой и пытается сориентироваться, опуская ладони на простыни. Он медленно переставляет ноги и через пару мгновений снова садится полностью на колени:

— Я сижу к тебе спиной?

— Теперь да.

Се Лянь вздыхает и слышит, как сзади открывают что-то стеклянное. Хуа Чэн берёт масло.

— Раздвиньте ноги.

Се Лянь слушается. Он всегда ждёт проникновения с трепетом, потому что каждый раз этот момент отсылает его к первой ночи, когда он не понимал, что делать, куда положить свои руки, но не боялся, потому что рядом был Сань Лан. 

Сань Лан предупреждает его, нежно касаясь поясницы. Он берётся левой рукой за его ладонь и переплетается с ней пальцами. Се Лянь любит держаться с ним за руки во время занятий любовью, чтобы ощущать с ним себя единым целым.

Хуа Чэн входит в него медленно, но Се Лянь так соскучился, что запрокидывает голову на его плечо от облегчения. 

Он не замечает, что делает Сань Лан, закрывает глаза под повязкой и выполняет указания супруга: держит рот открытым. Пока Се Лянь издаёт лишь короткие частые вздохи, но он чувствует, что скоро им обоим станет сложно сохранять тишину.

Когда в него входят два пальца, он отчаянно сжимается вокруг них и толкается назад, насаживаясь, на что Хуа Чэн лишь усмехается:

— Как ты сегодня нетерпелив. Мне нравится.

И в ответ он сгибает пальцы внутри. 

Се Лянь издаёт неожиданный для самого себя стон наслаждения и дёргается свободной рукой в попытке по привычке закрыть свой рот. Но он вспоминает о просьбе — приказе — своего мужа и лишь пылает сильнее изнутри, чувствуя, что жар подкатывает даже к корням волос. Охлаждающие касания были бы сейчас кстати. 

— Умница, гэгэ, не сдерживай себя.

Се Лянь тяжело выдыхает от смущения.

Как странно то, что Се Лянь спустя столько времени до сих пор чего-то стесняется. Он знает, что Хуа Чэну нравится смотреть на его румянец, целовать его розовеющую кожу, но сам Се Лянь удивляется реакции своего тела. Потеряет ли он последние остатки смущения? И что тогда будет делать Хуа Чэн?

Кажется, они оба будут этому рады. 

Но и сейчас им обоим достаточно.

— Я хочу, чтобы ты прозрел, — Хуа Чэн дышит ему в волосы и вводит третий палец, двигаясь быстрее. — Хочу, чтобы мой Бог прозрел и принял себя в полной красе. Ты видел себя уже столько раз, ты знаешь, насколько ты прекрасен, я хочу, чтобы ты принял свой голос так же, как облик свой, хочу, чтобы ты услышал свой крик, когда кончаешь, и свой скулёж, и свои стоны, и то, как ты произносишь моё имя. Или как я произношу твоё.

Се Лянь слышит: свои тяжёлые вздохи и громкое дыхание Хуа Чэна, сердцебиение, мокрые звуки — и начинает видеть, как пальцы двигаются в нём, как Хуа Чэн улыбается ему в волосы, как он сам с покрасневшими губами и приоткрытым ртом выгибается в руках и сжимает кожу на чужом бедре. Всё, что он видит — это то, что они оба Боги. [2]

— Сань Лан, — выдыхает он в пустоту и чувствует поцелуй на макушке, полный любви и сострадания, пока пальцы дразнят его и заставляют внутри возносить молитвы, которые становятся громче с каждым толчком. — Сань Лан, пожалуйста… 

— Ты забыл о терпении.

— А мой супруг забыл о благочестии, [3] — Се Лянь не может уже сдержаться, хочет коснуться себя, но как только его рука поднимается, Хуа Чэн резко выходит и прижимает её обратно к своему бедру.

— Гэгэ, — предостерегающе хрипит Хуа Чэн, нажимая на ладонь, — ты же знаешь, все мои молитвы преисполнены благочестия. [4]

Се Лянь делает несколько вздохов, чтобы начать говорить, громко сглатывает, наклоняет голову вперёд и поднимает их переплетённые пальцы вверх.

— Докажи мне это. Это приказ.

Хуа Чэн понимает его намёк и отпускает поднятую руку.

— Слова Вашего Высочества всегда приказ для меня.

Но иногда ему сильно хочется подразнить.

Се Лянь снова ждёт его, выпрямляя осанку и расправляя плечи. Кровь приливает к его ушам, сердце колотится, по носу скатывается капля пота, и весь он окутан ароматом их комнаты и Хуа Чэна.

Но все ощущения смывает волной, когда он чувствует, что что-то горячее прижимается к нему. 

Сань Лан кладёт руку на его живот, за которую Се Лянь тут же хватается, и только тогда входит полностью.

От долгожданного ощущения Се Лянь царапает кожу бедра и долго стонет, Хуа Чэн довольно шипит ему в ответ.

— Боже… — невольно шепчет его супруг.

— Называй меня по имени, Сань Лан, — Се Лянь старается звучать серьёзно, насколько может, и у него получается, потому что он слышит ответный возбуждённый вздох.

— Гэгэ, — Хуа Чэн выходит полностью и резко входит обратно. — Се Лянь, — повторяет движение. — Мой Бог, — и ещё раз, Се Лянь громко стонет и толкается назад. — Мой Повелитель.

Сань Лан задаёт медленный небрежный темп, зная, что Се Лянь уже на грани, а значит, нужно заставить его молить о большем. Сегодня он не покорный слуга — хитрый лис со своими намерениями. 

Но и Се Лянь не слабая жертва.

Рукой, которой он накрыл ладонь Сань Лана, Се Лянь движется вниз по животу.

— Пожалуйста, я прошу, надели меня даром видеть.

— М? — Хуа Чэн улыбается и целует его шею. — Как я могу это сделать?

— Как ты сделал это в первую нашу ночь, заставив меня прозреть.

Се Лянь чувствует, как Хуа Чэн замирает на миг. 

Каждый раз он заставлял его прозреть. И в их первую ночь, когда Се Лянь не мог понять, что произошло, и лишился всех сил; и после, когда Хуа Чэн подводил его к зеркалу и рассказывал ему на ухо, как он красив; и всегда, когда Сань Лан просто поддерживал его и давал веру — во всех смыслах. Только с ним Се Лянь понял, что восемьсот лет был слеп по отношению к себе, а слепым он мог только сидеть и просить милостыни. Встретив его, Се Лянь прозрел и увидел мир настоящим, потому что увидел себя — настоящего. Он был Богом. Он до сих пор был наследным принцем, который пережил и горе, и радости, но оставил цель помогать людям. И ещё несколько лет назад Се Лянь смеялся и называл себя глупым, но теперь он видит ясно — он достоин любви, он силён и умён, пусть и не всемогущ, не идеален, как его золотая копия в первых храмах. Ему никогда не достигнуть невозможных высот, которые он поставил себе неопытным юношей, но ему и не нужно. Се Лянь видит, как его лик светится золотом, потому что Хуа Чэн даёт ему в веру в свой свет.

И он достоин почтительного обращения к себе от главного верующего.

Хуа Чэн кусает клыками его шею, как поражённую жертву, касается его плоти и наконец-то ускоряет темп. 

Се Лянь теряет всякое смущение с каждым стоном и толчком, забывая о том, где находится. Он чувствует, как его тело растворяется в темноте вместе с ним, как оно дрожит, его словно несёт волнами в море — нет, он сам море, бурлящее штормом, покрытое белыми гребнями, хоронящее корабли; и Се Лянь видит, с каким восхищением на него смотрит Хуа Чэн, готовый пасть в его пучину и пропасть на дне — он молится ему и входит в его воды, пока Се Лянь не хватает его своими волнами и навсегда забирает себе.

Се Лянь хватается за его бедро так сильно, что останутся синяки — он успеет извиниться за это, но эмоции сейчас переполняют, и он хочет слышать, как Хуа Чэн произносит его имя:

— Ваше Высочество, — сквозь зубы стонет он.

— Ещё раз, — Се Лянь нажимает на его пальцы, заставляя двигаться быстрее.

— Ваше Высочество, — хриплый выдох.

Аромат благовоний растворяется в воздухе с запахом любви. Се Лянь довольно запрокидывает голову от удовольствия, чувствуя, как приближается к обрыву — видя Хуа Чэна, молящегося на него перед морем.

— Сань Лан… — на последнем издыхании стонет он, не способный ни приказывать, ни нежно просить, но супруг понимает его без слов, слушая его душу — его толчки усиливаются и становятся грубее, жёстче. Се Лянь ощущает, как его собственные ноги дрожат, и ещё чуть-чуть — и он упадёт от бессилия, поэтому крепче хватается за бедро и прижимается всем телом к чужой груди.

Хуа Чэн ускоряет темп рукой, Се Лянь сильнее сжимает его и слышит драгоценный низкий стон. Они вместе подводят друг друга к краю, вместе тонут в море.

Сань Лан делает пару таких же резких толчков, как до этого, и Се Лянь дрожащим голосом выкрикивает: 

— Сань Лан!

И тут же улавливает трепетное обращение в ответ:

— Мой Се Лянь…

Се Лянь кончает прямо ему в руку.

Хуа Чэн кусает его за плечо и, качнув бёдрами, изливается следом.

Сань Лан отдаёт своё тело морю, и оно поглощает его полностью.

Все картинки воображения исчезают, Се Лянь ничего не видит перед собой. Слёзы скатываются по его щекам, и он устало моргает под повязкой, успокаивая дыхание. Хуа Чэн всё ещё остаётся в нём — это приятное ощущение всегда нравится им обоим — и тяжело дышит в потную кожу, сжимая пальцы.

Они в блаженстве проводят время ослеплёнными и изнеженными, не замечая времени. Благовония давно закончили гореть, и некоторые свечи уже потухли.

Се Лянь наконец-то решает двинуться первым, хотя разъединяться вовсе не хочется, и поднимает голову с чужого плеча. Он расцепляет руки с Хуа Чэном и упирается ладонями вперёд, не в состоянии до сих пор держать себя навесу. Единственное, чего хочет сейчас Се Лянь — это лечь и заснуть в объятиях с супругом, потому что для иных вещей он слишком устал. 

Он старается слепо повернуться обратно к Хуа Чэну лицом, и тот помогает ему, беря его ладони в свои руки. Се Лянь так рад снова коснуться его, что неожиданно сам для себя начинает обниматься. 

Сань Лан счастливо смеётся, и этот звук лучший, который Се Лянь слышит за сегодня.

— Гэгэ очень устал?

Се Лянь даже не может ответить, только кивает головой, и Сань Лан гладит его по мокрым волосам.

— Прости, я тебя вымотал.

Се Лянь отрицательно и быстро мотает головой, отодвигаясь.

— Это было потрясающе.

— Я рад, если тебе понравилось.

Хуа Чэн находит его ладонь и целует костяшки. Се Лянь вздыхает и улыбается, желая наконец прозреть, как и обещал его супруг.

— Сними с меня повязку, пожалуйста.

Сань Лан резко вдыхает и плавно выдыхает, будто что-то испугало его. Он не спешит и касается ленты аккуратно, развязывая узел в волосах.

Алая повязка спадает вниз, и Се Ляню даже не приходится привыкнуть к свету, потому что в их спальне и так практически темно: лицо его супруга освещено лишь огнём свечей и сиянием луны. 

Но даже несмотря на то, что они оба находятся в почти полной темноте, Се Лянь видит. 

Сань Лан не надел повязку.

Его пустую глазницу сегодняшней ночью ничего не скрывает — ни кусок ткани, ни цветок, ни иллюзия. Хуа Чэн в постели часто боялся обнажить свой шрам, и Се Лянь не заставлял его, заботясь о комфорте.

Но сейчас Сань Лан кротко улыбается ему одним уголком губ, не стараясь спрятать свои изъяны, которые Се Лянь принимает и любит, как и всю его душу. 

— Я решил, что мы оба сегодня должны снять повязки, — тихо признаётся он. — Пусть один из нас никогда не прозреет полностью. 

Се Лянь смотрит на него со слезами на глазах — уже не удовольствия, а искренней любви. Он берёт лицо Сань Лана в свои ладони и гладит пальцами щёки, улыбаясь и дрожа от благодарности.

— Я вижу тебя, — шепчет Се Лянь, сталкиваясь взглядом с Хуа Чэном, — и я вижу, как ты прекрасен. 

Сань Лан прислоняется к нему лбом, и они оба прикрывают глаза.

— Ты веришь мне, Сань Лан?

— Я всегда верю тебе, гэгэ.

Се Лянь дышит ему в губы и тянется за поцелуем первым.

Они долго и томно целуются в темноте, оба — без повязок, оба — узревшие свою красоту, оба — знающие, чего они достойны, оба — любящие, оба — любимые.

Вскоре тухнут все свечи.

В лунном свете лик Сань Лана кажется ещё сказочнее. Се Лянь трогает его губы и улыбается, когда на пальцах оставляют поцелуй. 

Поистине великая радость — иметь возможность наслаждаться красотой Хуа Чэна каждый день. Се Лянь счастлив, что может видеть его взгляд, полный любви, и дарить такой же в ответ.

Потому что любовь никогда не слепила его. Она заставила его прозреть. 

И он ясно видит в свете ночного неба, как Сань Лан улыбается.