Древняя сказка

Прутья снова зацепились за подол платья. Надоело, как же неудобно. Хлестнуло по рукам — он выдернул кусок ткани из цепкого захвата недоброжелательной травы слишком резко. Старый лес. Слушающий. Наблюдающий. Неприветливый — ни тропинки, ни звука птички, ни солнышка, выглядывающего из-под листьев. Но он все равно пройдет. Простым служанкам здесь проклятья не страшны.

Разузнать про испытание колдовского леса было делом легким. По всем странам разошлась весть о, так, что даже до их отдаленного захудалого королевства долетело. “Все, все, все! Слушайте! Слушайте!” — вещали глашатаи, — “О благороднейшие, храбрейшие рыцари королевских кровей, слушайте! Прошли годы и наконец легенде предстоит исполниться! Суждено царевичу спасти царственную госпожу Спящего Королевства! Всем, чье сердце бьет королевскую кровь, дозволена дорога, но лишь один, величайший из живущих, сможет пробудить Заснувшую Принцессу от колдовского сна. Так боритесь же, рыцари! Все, все, все! Слушайте!” 

“Величайшему”, — хмыкнул он и стегнул прутом дерево, черное, гнилое, с разинутым зевом-дуплом, словно тянувшее им навстречу ломкие длинные пальцы, — “Как же.”

— Эй! Как тебя там… Лиззи-Анна! 

Он обернулся. Прокашлялся. Подхватил чертовы оборки.

— Да, Ваше Высочество? — и снова мысленно вознес хвалу Фее-Крестной за свой негрубый голос, так легко поддающийся лепке.

— Привал. Всё. Достань еды.

Принц устало упал на ноги, с тяжелой отдышкой привалившись к кустарнику. Нет, то была не дорога. Гильям внимательно рассматривал словно клубившиеся над головой того ветви. Лес вокруг царевича собирался во всей своей темени и темнота становилась не отсутствием света — новой сущностью. Колдовство. Казалось, даже до блеска начищенные доспехи померкли под его гнетом. А ведь у них только третий день пути. 

Служка суетился вокруг, промакая пот с лица принца холодной тряпкой. Еще одна служанка, кухарка, сердито пихнув Гильяма, сама пошла набирать воды. Старый оруженосец, бывалый воин когда-то, прихрамывая, встал на стражу. Принц взял с собой немногих людей, куда меньше, чем брали остальные. Первопрорубатели леса еще шагали на испытание в гордом одиночестве, но когда никто из них так и не вернулся, остальные стали снаряжаться основательнее. Собирались целые отряды. Собирались — и возвращались ни с чем, притаскивая с собой не победу, а царственный труп. Принцы погибали в дороге, а если слугам и удавалось пробиться сквозь чащу без него — дворец не пропускал их дальше. Никакие тараны не могли разбить зачарованные ворота. Спящее Королевство оставалось недосягаемо, словно нужный срок не пробил. 

Тогда, в самый разгар борьбы за богатства Спящего Королевства (и спасения принцессы, безусловно), Гильям и прибыл в заставу у Колдовского леса. Работа и жизнь здесь кипела: развернулись ярмарки, раскинулись шатры. Стояли целые лагеря принцев и они, готовясь к походам, щедро награждали фигляров. Люд стекался сюда со всех сторон света, дивясь на принцев и пользуясь их транжирством. Гильям ожидал встретить мрачные стены леса, запах проклятий и древних чар… Но если они и шли из Леса, то смех гулянок, звучащий с утра и ночи напролет, не давал им как следует нагнать мрака. Но мрачные сказки были, и Гильям часто подсаживался к кострам, где местные старики, дрожащие старостью и с тихими голосами, рассказывали зевакам события тех столетних дней, что передали им отцы и деды.  

— Не гневите Лес, — хрипели они, когда веселые оруженосцы ругались на непроходимость чащи, — Не думайте, что он все стерпит.

Гильям не любил суеверия и не любил угрозы этих стариков, но всё искал чего-то, бродил среди поселений и медлил записываться очередным храбным добровольцем. В дорогу сюда он не взял слуг, да и бедными своими лохмотьями вполне сходил за такого же простолюдимого гуляку, как и все прочие. Он пришел, но чего-то ждал, желая разузнать хоть толику истинных событий за всеми сверканиями степенных легенд. И ему удалось.

Как-то вечером сидел он за костром у сказочника Варина, вреднейшего старика, имевшего привычку на чем свет ругать и принцев, и слушателей. Голос из толпы перебил его:

— Чай, ты, Варин, и сам сына как-то посылал в Лес на происки, стоило только приоткрыться чаще.

Старик выпрямился, словно забыв о тяжести годов на плечах, протянул руку и заскрежетал.

— Ты-ы, Стефан, сын Стефана, хульник и хульника сын, ты-ы!… 

Но тот только хохотнул в ответ и, сплюнув старику в ноги, отпихнул кого-то и выскочил из толпы. Гильям едва успел выцепить глазами быстро удаляющуюся фигуру.

— Эй, ты, хульник, да погоди же!…

Они быстро разговорились, сперва едва не подравшись. Стефан был местным жителем, чей дед застал те самые дни и часто перессказывал истории “долесных времен”. Самому ему ни по чем была подступающая старость: жилистый, сухой, он говорил быстро и быстро ходил, жизнь в нем била через край.

— Сто лет-то в Лес было не пройти. Это сейчас вокруг него заставы поставили и караульных держат, чтоб никто не проскочил лишний, а тогда в том нужды не было. Чаща, как стена — ветви сплетены, не разорвешь.

— А как сто лет прошло — открылось? И все побежали в лес? И сын Варина?

— Побежа-али, как же, ломанулись… Да только открылось-то не для всех. Пропускает только самих принцев. Для люда, и для варинового сына, стена обратно и становилась запертой.

— Отчего же принцы погибают, если их чаща пропускает?

— Пропускать это одно, а там на них другое колдовство нападает. — Стефан наклонился к Гильяму и понизил голос до пробирающего шепота, — Видел я первых принцев, которых слуги выносили, трупы их. Думаешь, в бою погибли? Куда там. Жизнь из них забиралась. 

Гильям похолодел. Но Стефан, усмехнувшись, заговорил прежним голосом.

— А наши старики враки всё плетут. Лесу молятся. Да ведь не сам Лес это определяет, а проклятье. То самое, сто лет ожидавшее. Оно принцев чует, ишь. Насылает на них тоску, на того, кто проходит, слышишь? Не добыть им так принцессы, не-ет. 

— Так постой, а как же отряды?

Стефан хитро подмигнул и пожал плечами. 

— А лес его знает. Дед мой такого не говорил. Пропускает-то служек только вместе с принцами. Мож, колдовство такое позволяет.

Тогда-то и возникла у Гильяма мыслишка, приведшая его сюда. Переодеться служкой, пойти добровольцем в отряд… Но за дни гулянок и костров он намелькался перед оружейниками. И ждало его женское платье. Благо, удалось найти кухарку, у которой помощница, устрашившись стариковских сказаний о Лесе, умоляла освободить от похода…

— Лиззи-Анна! Сказано греть кашу, а не уши, — старшая служанка пихнула Гильяма, но не зло, как было пару дней назад. Устало. Они все очень устали.

— Да, госпожа Мари, — пролепетала “Лиззи-Анна”. Он смотрел на спящего неровным сном принца, и, чего уж таиться, в самом деле слушал невеселые речи оружейника с слугой о неизбежном.

Теперь следить за угасающим принцем было тяжело. Верный оружейник тоже видел теперь сгущающийся мрак. Он сердоболел за принца и даже как-то предложил тому повернуть назад, но темная усталость сделала царевича раздражительным, болезненная гордость не позволила принять разумность слов. Он ударил тогда, с размаху ударил слугу по щеке, и Гильям подумал, всё. Кончено.

А ведь они так далеко зашли.

Почти пробрались сквозь беспутье до Дворца.

Теперь, пожалуй, самое время уносить юбки. После кончины храброго и любимого ими принца ни оружейнику, ни кухарке будет не до сбежавшей служанки. Гильяму стало кисло, почти мерзко от себя, будто он мог хоть что-то исправить… Ведь он, считай, поживился на чужой смерти. 

Ничто уже неважно. Он знал, на что идет. 

Ради постаревших родителей, ради еле выживающего народа, плохих дорог, нехватки еды, ради будущего их королевства. Ему нужны сокровища Спящего Царства. И принцесса, наверное, тоже. Он сорвал неудобный, надоевший наряд и отбросил в сторону. Переоделся в припрятанный яркий церемониальный костюм: доспехи ни к чему, ему нужны только лишь права принца. И не оглядываясь, побрел сквозь ночь вперед. 

Лес, темный, дикий, спохватившийся, навалился на его плечи своей тьмой. Гильям пошатнулся. И принц испытывал эту тяжесть все прошедшие дни? Но дорога осталась малая. Он доберется до Дворца. Чары не успеют возыметь над ним власть. Деревья расступятся перед ним. 

Королевские врата раскроются.