Sweet insomnia

В тёмной комнате за столом сидела сгорбленная фигура мужчины, что в полумраке дописывал отчёт. Бледные руки в местах бордовых бинтах осторожно перебирали бумагу, а, скорее медовые, а не шоколадные — как все говорили, — глаза быстро бегали по написанному тексту. После перепроверки текста, мужчина отложил бумаги на край рабочего стола, и, допив уже холодные остатки блевотной жидкости, что совсем немного напоминали кофе, Осаму выключил настольную лампу и встал из-за стола, на котором была куча чайных и кофейных следов от кружек. В квартире царил полный хаос, если не больше: на столе стояло куча кружек из под различных напитков, чаще всего содержащих кофеин; в раковине была гора грязной посуды; в холодильнике есть разве что засохшая корочка хлеба; вещи повсюду разбросаны. Если сюда придёт Ацуши и начнёт отчитывать Дазая за опрометчивость, то шатен лишь закатит свои омуты, что на свету волшебно переливаются в золото. В последнее время работы в агентстве было слишком много, а зарплаты наоборот — мало. Дазай уже устал каждый день чувствовать словно его сейчас на изнанку вывернет. Он уже не помнит когда в последний раз ел, но точно это было давно, раз его желудок так сильно содрогается в спазме. Можно подумать что он уже пожирает самого себя. Каждый день желчь из желудка мужчины так и просится выйти наружу, что иногда и происходит. Осаму постоянно рвёт и при этом ничем не питается, из-за чего его не без того бледная кожа стала словно мраморной, а синяки из-за бессоницы и в целом плохого образа жизни стали слишком сильно выделяться на фоне фарфоровой кожи. Казалось, что при малейшем неправильном прикосновении Дазай мог разбиться, но сломанное не сломаешь. Только правда разбит он был не снаружи, а внутри, не считая губ, конечно. Кстати о них... Губы выглядели не лучше — на них вообще живого места не было. Нервничая, мужчина не брезгает их не просто кусать, а сдирать слоями. Сам Дазай стал очень рассеянным, уставшим и сонным. Бинты были обмотаны не так аккуратно как обычно, к тому же на них местами виднелась кровь, из-за чего на него странно косились прохожие. Его вьющиеся, без того непослушные волосы стали на постоянной основе лохматыми. У Осаму даже не было сил выдавить такую привычную ухмылку, опять пошутить про какой-то полный бред, и по классике предложить первой встречной даме двойной суицид. У него совсем не было сил поддерживать свой глупый образ, который он создал чтобы все его знакомые привыкли к бесконечным попыткам суицида, и чтобы он смог таким образом спокойно уйти в мир иной, при этом не заставив никого особо сильно волноваться. И да, двойной суицид он предлагает девушкам тоже чтобы поддерживать свой образ, но у Дазая не было никаких моральных ресурсов чтобы сделать это. У него была слишком сильная апатия, чтобы он надел маску беззаботного клоуна. Никто из его коллег не осуждал его внешний вид, в целом им было всё равно на Дазая. Дел не без того было слишком много у всех. Дазай не осуждал их, он их понимал. Да и к тому же кто сказал, что ему это было не по душе? Он этого только и добивался. Всем наконец-то на него плевать. И даже свой глупый образ не надо надевать чтобы добиться этого безразличия и желания отвязаться от мужчины любой ценой, лишь бы он не докучал.

Уже в спальне шатен начал потихоньку раздеваться. Придя с работы, он так и не переоделся из рабочей одежды, а сразу уселся за бумажную волокиту. Дрожащие руки лениво расстёгивали пуговицы голубой рубашки. Полы рубахи открыли вид на перебинтованный торс, где местами просвечивалась кожа, на которой располагались белые и уродливые рубцы, они были похожи на омерзительных личинок, что появлялись в гниющих трупах. Вроде бинты не закрывали лишь малую часть кожи, но всё равно шрамов было бесчисленное количество, как и прожорливых паразитов в трупах.

В принципе его душа была столько же гнила как и годовалые трупы.

Дазай ненавидел их, он ненавидел абсолютно каждый шрам и каждый кусочек своей гнилой души. Он ненавидел себя за то, что постоянно раздражает своими шутками близких для себя людей, но по другому нельзя. Он ненавидит себя за то, что разбивает близким сердца. Он ненавидит себя за то, что хочет кому-то раскрыться, но как только появляется заветный шанс — он отталкивает его, из-за чего потом ненавидит себя пуще прежнего.

Хотя куда уж больше.

Он не хочет чтобы Огай снова нашёл тот самый «рычаг», как было с Одасаку. Осаму не хочет снова потерять близкого человека, поэтому он не может себе позволить открыто проявлять заботу. Да даже если бы и не было этой травмы с бывшим боссом, он всё равно бы не проявлял открыто свою заботу. Ну кто полюбит его настоящим? Настоящий Дазай совсем другой — он как мертвец. Глаза безжизненные и тёмные, любой кто захочет покопаться в них глубже — утонет и не всплывёт, омрачнеет холодным ужасом с липким страхом на стенках своих внутренностях и сойдёт с ума. Искренняя улыбка не появлялась более нескольких лет, ни у кого не получалось вызвать у него искреннюю улыбку. Да, бывали случаи с Ацуши или тем же Чуей, и с остальными тоже, но больше такого не было. Ни разу. Из-за его глубокого депрессивно-тревожного расстройства личности настоящий Осаму был как кукла.

Безжизненная фарфоровая кукла.

Единственное что мужчина ощущает, так это липкий, противный страх, что медленно растекается по телу. Оглушающую пустоту и усталость.

Усталость от жизни. От рутины. От забот. Но по-другому никак. По-другому смерть. Ну и пусть.

Сняв до конца рубашку, Осаму принялся снимать штаны. Стянув с себя бежевые штаны и кинув их на стул, мужчина наконец улёгся в холодную постель, после чего тот пытаясь согреться, закутался в меховое одеяло. Одеяло было толстым и тёплым, а самое главное тяжёлым. Постель нехотя, но всё же согревалась. Мужчину знобило, ему было невероятно холодно, все конечности были ледяными, словно он кукла, которая побывала немного на холодном воздухе и теперь будет слишком долго греть свой фарфор.

Только вот Осаму надо было вместо фарфора греть свою прогнившую насквозь душу с не менее гнилым сердцем, если оно вообще есть, учитывая все его чудовищные преступления.

Нет, он не кукла, он чудовище. Он самый настоящий монстр.

Вроде бы глаза слипались, а веки были неимоверно тяжелы, но Дазай всё равно не мог заснуть. Он и сам то особо не хотел засыпать. Ну как не особо, вернее сказать, что он до холодных истерик и резких панических атак не хотел засыпать.

Ему было страшно.

Как только мужчина засыпал, он видел отвратительно ужасающие кошмары связанные с не самыми лучшими моментами его жизни, а потом после четырёхчасового сна он просыпался в холодом поту и судорожно глотал воздух. Когда ему не снились кошмары он видел сонные параличи. Но ничего не поделаешь, даже с кошмарами и параличами всё равно нужно спать, чтобы хоть какие-то, но всё же силы присутствовали, а крыша не поехала окончательно. Хотя, пожалуй, это звучит глупо… Какие силы можно получить от одной нервотрёпки?

Никакие.

Шатену оставалось только смотреть в непроглядную, и такую же как и его душа — пожирающую тьму.

Вроде всё такое привычно обыденное, но всё же что-то было не так, что-то явно не на своём месте. Как бы его мысли не услышал Лес за окном.

Ах да, Дазай решил съехать с общежития. В нём он чувствовал себя жутко некомфортно: один раз он упал и услышал за стенкой как Ацуши сказал «Будьте осторожнее.» Ощущалось это так, словно Накаджима стоял за спиной Осаму. Поэтому мужчина решил на свои, считай последние сбережения, купить дом на окраине города, рядом с Лесом.

Правда он не учёл того, что у Леса хоть и отсутствуют собственные глаза, но у него имеется острый слух и нюх, а также слуги-пешки, возмещающие пустоту вместо глаз.

Пока Дазай уже в который раз зевал, он даже не заметил, как на его талию опустилось что-то тяжёлое и ледяное, а над ухом стало слышно размеренное и холодное дыхание.

Было ощущение, словно сама Госпожа Смерть пришла своими костлявыми руками забрать в свои объятия его уже мёртвую душу.

Из-за сильного недосыпа Осаму сначала не понял кто это, но почувствовав запах дерева, книг и чёрного чая его осенило:

— Зачем ты пришёл, Фёдор? — Только и мог что-то сонно бормотать, не в силах даже полноценно раскрывать ротовую полость и шевелить языком.

— Мм, — В ответ лишь такое же невнятное мычание. — У меня как и у тебя бессоница, поэтому я подумал что может вместе мы всё же сможем уснуть. По крайней мере, так пишут в книгах, в частности в романах, — У Достоевского был низкий голос, который отдавал хрипотцой. Дазай признаёт — он обожает голос Фёдора, а уши шатена, к слову, были единственной эрогенной зоной, и второй прекрасно был в этом осведомлён, нагло пользуясь чужым слабым местом.

— Допустим. Может, это и вправду поможет. Было бы славно, правда. Но... Лапать меня за талию обязательно? Это входит в «план по засыпаю»?

— Ха, — над ухом шатена раздался искренний хриплый смех, из-за чего кончики ушей Осаму наливаются свинцом. В комнате было темно, но в лунном свете Фёдор всё равно видел. Луна начала светить так ярко относительно недавно, словно специально сговорилась с Достоевским. А может, Лес тоже его слушает? — Обязательно. — промурлыкал брюнет. На что Осаму лишь фыркнул, невольно прикрывая глаза. Комфортно.

На самом деле Осаму никогда не понимал чем Достоевский заинтересовался в нём. Да, они похожи. Да, Дазай не глупее Фёдора. А может, именно это его и привлекло? Безграничный ум и лисья хитрость, скорее даже крысиная.

— «Бинго» — словно лампочка загорелась над головой шатена. Он попал в яблочко. Всю эту жизнь Достоевский искал того, кто понимает его. Хотя бы отчасти.

Да, Дазай не глупее Фёдора, но его мировоззрение хоть и немного, но всё-таки оно отличается от взгляда на жизнь Достоевского. Вроде они такие одинаковые, но одновременно и разные. Эти двое… Они как Инь и Янь. Один добро с капелькой зла, а второй зло с капелькой добра. Дазай и Достоевский. Достоевский и Дазай. Вроде бы всё идеально и гармонично, а вроде бы всё отвратительно и разрушительно. Такие одинаковые, но кардинально разные.

Да, именно такими они и были.

Осаму Дазай и Фёдор Достоевский.

Пока Осаму размышлял, он и не заметил как провалился в наконец-то сладкую дрёму, согревшись о прижимающееся тело. Тем временем чужая рука невольно соскользнула с талии на бедро…

Но это уже совсем другая история…