Одни живут по стезе Орфея

На сороковой день своей новообретённой жизни Адам просыпается с криком.

Ноги путаются в промокших от пота простынях, пока он пытается прийти в себя. Тишина тяжко давит на голову, медленно растекается по комнате, выдавливает из глотки весь воздух. Сердце отстукивает бешеный ритм стаккато, и кровь стынет в жилах.

Рваные фрагменты сна меркнут в памяти, но медленно, слишком медленно.

Его глаза на его же собственном лице, идентичном до мельчайших деталей.

Когда в последний раз ты смотрелся в зеркало? Когда в последний раз не шарахался от собственного отражения?

Он стискивает в кулаках тонкую ткань постельного белья. Сосредотачивается на том, чтобы взять под контроль дыхание. Вдох. Выдох. Пауза. Вдох. Выдох.

Когда налёт сна окончательно исчезает, он садится. Скидывает ноги с кровати. Будильник светит тусклым угрожающе красным дисплеем: его смена в закусочной начнётся через час. И если он не хочет потерять эту работу, то опаздывать больше нельзя. Сама мысль о том, чтобы высунуться на зимнюю стужу, неприятно соскальзывает по спине и тяжестью сворачивается в животе, заставляя оцепенеть.

Но ты ведь сам этого хотел, нет? Хоть какую-никакую работёнку? Чтобы было на какие шиши скоротать время, набить желудок и обеспечить крышу над головой?

Но не так. Не так.

***

Они даже не потрудились отыскать его. И чему было удивляться, чёрт его знает. Он-то, как дурак, воображал себе, будто в их извинениях имелась хоть крупица настоящего раскаяния. А когда вернулся к жизни посреди пляжа в жопе мира, то обнаружил лишь следы на песке и брошенные атрибуты недавнего ритуала. Он оказался совершенно один.

А там за грудиной, где должна быть тёплая тяжесть, теперь зияла бездонная дыра, словно пустынный каньон. И это ощущение потери уронило его на четвереньки. Он вцепился себе в грудь, а затем, не найдя ничего, кроме воющей пустоты, выплеснул сознание в мир. Безмолвные молитвы, слова, произнести которые не хватало дыхания.

Он понятия не имел, как долго простоял на коленях, время давно перестало иметь какое-либо значение. Однако по мере того, как темнота начала выползать из леса, стало труднее не замечать дрожи от голода и вечерней прохлады. Тело с трудом распознавало ощущения — всё это было так давно. Он практически позабыл, каково испытывать голод. Или замерзать.

Без какого-либо осмысленного решения поднялся на ноги и поплёлся вдоль дороги.

***

Большую часть времени он только спит, окопавшись в своём продуваемом сквозняками лофте. Нашёл по какому-то вшивому объявлению на телефонном столбе. «Сдам комнату, наличные вперёд, никаких вопросов». Ну, и оторвал номерок. Куда было деваться.

В рабочие дни просыпается он ровно во столько, чтобы успеть принять душ, перекусить и преодолеть три квартала до задрипанной забегаловки, где ему платят вчёрную за мытьё посуды и чистку контейнеров. Он приходит, получает распоряжения, в конце смены забирает оплату и уходит. Не треплется с поварами на линии и не хохмит с завсегдатаями. Социальные навыки кажутся одеянием для существ другого вида и ему не подходят; ему всё это отныне чуждо.

По возвращении домой сонливость окутывает его раньше, чем он успевает хотя бы дойти до двери, на тяжёлых, точно песком набитых ногах поднимаясь по ветхой лестнице и возясь с ключами. Он сбрасывает обувь, падает в кровать и большую часть дней никуда не выходит.

Да и чего ради тебе бодрствовать? Никто и не заметит, как ты просыпаешь свою жизнь.

Раньше он не нуждался во сне, до того как... в общем, раньше. Это одна из тех вещей, наряду с приёмом пищи и дыханием — что он делал просто по привычке, пускай теперь всё это работало иначе, чем когда он был обычным человеком. Теперь же ему с трудом удавалось хотя бы держать глаза открытыми.

Именно сны глубже всего забрались под кожу.

В первые несколько недель не снилось вообще ничего. Возможно, его мозг попросту забыл, как это. Но в конце концов сны вернулись, вот только не постепенно, а разом: спутанные видения с визгом выстреливали из подсознания, отпечатываясь на веках, вырывая его из сна в безмолвный ведьмовской час и оставляя с выбросом адреналина и привкусом страха в горле.

Он ненавидит себя за то, что в такие моменты в первом инстинктивном порыве пытается дотянуться до того, чего нет на самом деле. Слепо шарится в пустоте внутри себя, в той пустоте, что так долго была занята–...

...Адам всё ещё не может даже в мыслях произнести его имя.

***

Как ни неприятно это признать, он знал, кого следует найти. У Винчестеров могла быть информация, которая ему нужна и ответы, которые он имел право получить и намеревался этим правом воспользоваться. Другой вопрос, как с ними связаться. Он не знал ни их телефона, ни потенциального посредника, и хотя Адам был уверен, что сможет вновь отыскать бункер, у него не имелось ни транспорта, ни денег на проезд. Сосредоточенность на проблеме помогала справиться с нарастающим онемением.

Грунтовая дорога от озера слилась с окружным шоссе, и он поймал проезжающий фургон. Водительница — истощённая заядлая курильщица одной ногой в могиле — отрывисто отвечала на его вопросы, а в остальном была милосердно незаинтересованной в болтовне. И первая удачная новость в его новообретенной жизни — Ливан был женщине как раз по пути, так что при удачном раскладе Адам будет там уже к утру.

Тут он нахмурился. При "удачном". Удача сопутствует кому угодно, но уж точно не ему .

Через несколько часов за окном опустилась ночь. Он смотрел в темноту невидящим взглядом и очень старался не думать ни о чём. Дорога рвалась вверх, чтобы исчезнуть под колёсами, и каждая миля, оставшаяся позади, казалась ещё одной непонятной крупинкой соли на рану.

До окраины города добрались глубокой ночью, и Адам распрощался со своей молчаливой попутчицей на безымянной обочине дороги. Он поблагодарил женщину, и фургон уехал, растворившись в ночи. До бункера оставалось ещё несколько миль, но память направляла его, как компас, тянущий кости.

Его восприятие времени и движения вперёд было смутным, земля уходила из-под ног в дымку. Когда Адам в следующий раз сосредоточился на действительности, уже вставало солнце, а сам он стоял прямо напротив к холодной двери бункера.

Нужные ему ответы скрывались внутри.

***

Сорок дней страданий. Сорок дней непрестанных, пронизанных болью молитв.

Но в этот день всё по-другому, хотя откуда ему знать, Адам не уверен. Он ощущает это, как изменение моря, чувствует по запаху, как дым лесного пожара в воздухе; от этого волосы на загривке встают дыбом и покалывает кожу головы.

Может, это судьба наконец его настигла. Апокалипсис, от которого он когда-то уклонился, заглянул на светский приём? Можно представить, как демоны сами приглашают себя пропустить по стаканчику. Что-то приближается, и это что-то–...

...уже здесь.

Раздаётся стук в дверь. Два коротких удара, лёгких и вежливых.

Он не думает о том, насколько странно выглядит. Единственное зеркало в квартире занавешено полотенцем, следовательно он больше не бреется. Вокруг глаз залегли синяки после месяца с лишним недоедания и хронической бессонницы. Но нет времени беспокоиться об этом. Он собирается с силами. Отворяет дверь.

Худой юноша за ней встречает его со светлой улыбкой. Машет рукой в качестве приветствия, и Адама поражает то чувство бесхитростного, предвкушающего дружелюбия, почти что детской радости.

— Здравствуй! — щебечет гость. — Меня зовут Джек. Можно войти?

Адам не двигается с места, преграждая собой проход.

— Кто ты? — хрипло выдаёт он.

— О! — восклицает этот парень, Джек. — Точно, мы ведь не знакомы лично. Вернее, я встречался только с твоим телом. Ты на тот момент в нём отсутствовал, извини. Я друг Сэма и Дина. — он склоняет голову набок, и у Адама словно земля уходит из-под ног — до того знакомый этот жест. Так и кричит: ангел.

Вот уж нет, думает про себя Адам. Не делай этого. Он прищуривается.

— Не знаю, зачем ты здесь, да и разбираться не хочу. Можешь им передать, что мне не интересно–... — он уже начинает закрывать дверь, но Джек мягко её останавливает.

— Пожалуйста. Я здесь не ради них. А ради тебя. Хотя бы выслушай?

Адам вздыхает, жмёт плечами и всё же отступает от двери. Плетётся обратно в свою комнату, не дожидаясь Джека.

— А у меня есть выбор? Ты же теперь заправляешь вселенной, так? Винчестеры мне всё рассказали. Говорят, ты съел Чака, или вроде того.

— Не совсем так на самом деле. Вернее сказать, я поглотил его силу. А выбор у тебя есть всегда.

Адам падает на кровать, распластавшись на спине, и глядит в потолок.

— Понятно. Что ж, туда ему и дорога. Только сделай нам всем одолжение, не бери с него пример.

Джек останавливается в центре комнаты, сложив руки на груди. Этот мальчик поражает Адама своей непринуждённостью вне зависимости от местонахождения и ситуации.

Хотя возможно это полезная черта характера, если ты вдруг стал Богом.

— И в мыслях не было. Я лишь хочу исправить то, что он порушил. Сэм, Дин и Кас как следует научили меня различать вину и ответственность, и я стараюсь это ценить. — Джек переминается с ноги на ногу. Адам слышит его движения, хотя по-прежнему залипает в потолок. — Собственно, об этом я пришёл поговорить. Я слышал твои молитвы.

Волна дурноты прокатывается внутри. Он зажмуривается.

— Они предназначались не тебе.

— Извини. Я не нарочно. Твои молитвы слышат все Небеса. Или по крайней мере ощущают. Ангелы не могут просто игнорировать такую боль, когда она направлена к нам. Тем более когда речь об одном из нас.

Тошнота оседает тяжёлой массой, устремляясь к кишкам. Мало того что сам Бог обратил на него своё внимание. Опять. Так теперь ещё и выясняется, что каждый крылатый говнюк из оставшихся был свидетелем его скорби?

Лицо искажается в гримасе.

— Не надо, ладно? Не продолжай.

— Но это важно, — возражает Джек тихим и таким печальным голосом, какого Адам от него ещё не слышал. — Именно поэтому я здесь. Из-за Ми—...

Адам резко садится, окаменев в спине и плечах, и отрезает:

— Хватит. Я же сказал. — Глаза Джека расширились от удивления. В глубине своего сознания Адам на мгновение удивляется прожитой жизни, тому, что он стал человеком, который хочет и может испугать Бога. — Не произноси его имя при мне. Вас всех до единого интересовало лишь то, какую пользу от него получить. Он был вам так важен? Так надо было поговорить с ним, пока он жив. Может, относись вы к нему по-человечески, а не как к инструменту, он бы всё ещё жил.

К его удивлению, Джек только кивает. И когда заговаривает вновь, в его голосе звучат нотки сожаления, которые кажутся Адаму неуместными, слишком стариковскими для такого молодого парня.

— Вина и ответственность. Ты прав. И именно поэтому я здесь. Я хочу задать тебе один вопрос, но перед этим нам необходимо поговорить, — Джек встречается с Адамом взглядом и двигает губами в короткой полуулыбке. — Прогуляешься со мной? Это не займёт много времени. Если услышанное тебе не понравится, я перенесу тебя обратно, и так тому и быть. Больше ты меня не увидишь. Пожалуйста?

Он думает о предстоящей смене в закусочной. О том, что потеряет. И о том, что наоборот, может обрести. Настороженно оценивает Джека.

— Если я соглашусь. Если мы поговорим. Обещаешь оставить меня в покое? Никакого больше рая и ада, никакого апокалипсиса, Винчестеров, судьбы и невыносимой небесной херни?

Джек широко улыбается.

— Обещаю.

— Ладно, — он стекает с кровати и хватает куртку. Суёт ноги в обувь. — И куда пойдём?

Новый Бог этой вселенной почти бегом пересекает квартиру. Взявшись за дверную ручку, оглядывается через плечо.

— Следуй за мной.

***

В любой другой обыкновенный день его дверь открыла бы путь к ряду одряхлевших ступенек. Лестница в свою очередь выходила к городской зоне зелёных насаждений вдоль его жилища: горстке парковых скамеек и тенистых деревьев.

Но вместо этого они с Джеком прошли по мрачному коридору отеля с потрёпанным бежевым ковром и мерцающими флуоресцентными лампочками. Джек уверенно шагает вперёд, будто все двери устроены для него именно так, открывая путь куда вздумается, послав к чёрту географические и государственные условности. Адам позволяет моменту потянуть себя следом.

— Пойдём. Отсюда можно попасть, куда нам нужно.

— И куда же?

— Увидишь. Нам придётся, скажем так... добрираться окольными путями, — Джек прячет руки в карманы и ничего больше не объясняет.

— Ладно. Помнится, ты хотел о чём-то поговорить, так вперёд, — Адам подстраивается под его стремительный шаг, чтобы идти рядом. Они минуют одну похожую дверь за другой, и лишь их голоса да шаги нарушают тишину. — Ты сказал, мои молитвы слышат все Небеса. А ты можешь как-то, ну даже не знаю, отключить такую возможность?

— Я не уверен. Вероятно да? До сих пор я выявил совсем немногое, что мне неподвластно, так что всё возможно. — Они оказываются в разветвлённом коридоре. Джек вертит головой в минутном раздумье, после чего они сворачивают налево. — Тебе нечего стыдиться. Твоих молитв, я имею в виду. Столь глубокая преданность и забота в них... они прекрасны. Печальны. Но прекрасны.

Коридор заканчивается блоком лифтов. Джек нажимает кнопку вызова, и одна из дверей из полированной стали с грохотом открывается. Стены внутри маленького пространства оказываются зеркальными. Адам прислоняется к поручню и до конца подъёма изучает свои ботинки.

— Ага, а ещё они очень личные... Так что если ты сможешь что-то с этим сделать, буду признателен.

— Ты мог бы просто больше не молиться ему.

— Нет, — Адам выплёвывает это слово, точно ругательство, куда резче, чем хотел. Качает головой, затем поднимает глаза и смотрит на Джека. — Он заслуживает, чтобы о нём помнили.

Джек задумчиво хмыкает.

— Мне известно, что Сэм и Дин рассказали тебе, как он поступил. И даже после этого ты всё равно его любишь, — это не звучит как вопрос, да и Джек явно не ждёт ответа.

Лифт замедляет ход, и дверь отъезжает в сторону. Они выходят в служебный коридор, тянущийся вдоль закусочной. Слева Адам замечает распашные двери по всей видимости в кухню: звон посуды отражается от стен. Справа пространство расширяется и превращается в шумную обеденную зону. Коридор заканчивается тяжелой дубовой дверью, которая, похоже, выходит на улицу; сквозь вставленное стекло проникает дневной свет. Адам оглядывается, но лифт, из которого они только что вышли, исчез. Остался только участок мрачной кафельной стены.

Они идут вперёд. Мимо снуют официанты балансируя заказанными блюдами и напитками на подносах, но ни один не замечает двоих посторонних, их взгляды попросту скользят мимо.

— Нас видят?

— Нет.

— Зачем мы здесь?

— Смотри, — Джек кивает на официантку, несущую поднос с напитками. В тот момент, когда она проходит мимо столика, один из гостей встаёт. Его плечо задевает поднос, и бокалы летят на пол.

Когда девушка отмахивается от сконфуженных извинений и убегает за шваброй, Адам закатывает глаза.

— Замечательно. Вот так невидаль. Да я в такой же забегаловке работаю и вижу подобное дважды на неделю. И какой урок из этого мне надо усвоить? Что кому-то надо убирать чужой срач? Я этим сыт по горло, так и знай.

Джек улыбается.

— Вроде того. Пойдём дальше.

Он развивается и направляется к двери на улицу. Адаму остаётся лишь последовать за своим провожатым.

Следующее место их назначения представляет собой длинный гулкий коридор, сворачивающий судя по всему к каким-то лабораториям, с табличками на дверях, предупреждающими об опасности находящегося внутри оборудования. Воздух здесь затхлый и отдающий плесенью, и Адам предполагает, что они под землёй. Они минуют одно место за другим: закулисье театра за тонкими бархатными шторами, продуваемый ветром надземный переход через забитую пробками дорогу, безлюдный автовокзал.

— В том, как Чак поступил с человечеством, не было ни твоей вины, ни моей, — рассуждает Джек по пути. — Я восстановил мир и всех, кого он стёр, потому что вы заслуживаете обладать настоящей свободой воли. Преуспевать или же терпеть неудачу в результате собственных решений, а не потому что кто-то за кулисами подёргал вас за ниточки. Я до сих пор ещё привожу всё в порядок, ибо теперь это моя ответственность.

— И поэтому ты не стал... — Адам прерывается. — То есть, я понимаю. Это было его собственное решение.

Джек исподволь наблюдает за ним.

— Не думаю, что ты правда в это веришь.

Адам нахмуривается.

— Не лезь в мою голову.

Джек смеётся.

— Извини. Только я и не собирался. Просто твой настрой наверное проще... считывается, чем у большинства людей. Вероятно потому, что ты так долго был вместилищем. В тебе всё ещё осталась его благодать.

При мысли об этом глаза обжигает огнём. Адам игнорирует это ощущение и отвечает с горечью:

— Скажем, ты прав. Пожалуй, я не верю, что он хоть раз принял своё собственное решение. Я знал его тысячу лет, но это всего миг в его существовании и лишь в этот промежуток времени он был волен думать самостоятельно. А потом мы выбрались из Клетки, и тут он узнаёт, что потерял всё для себя значимое. Что больше ему нечему доверять и не на что положиться, за исключением может быть одного хрупкого человечка. И тогда я... — Адам смолкает, голосовые связки точно сдавило. — Не важно. Он последовал сценарию Чака просто потому, что ничего другого ему не осталось. И за это Чак его убил, — он бросает в Джека пронзительный взгляд. — Так что да. Я всё понял. Все последствия лежат на нём, ведь он за это ответственен. Но что бы ты ни сказал, ты не убедишь меня, что это его вина.

Они останавливаются перед очередной дверью, из матово-серого металла, который поглощает тепло, как вакуум, и оставляет жуткий холод в окружающем воздухе.

— Спасибо, что проделал со мной такой путь, — говорит Джек. — Знаю, он был не самым лёгким, но всё же необходимым. Я всё ещё не задал тебе главный вопрос. Мне кажется, я уже знаю ответ, но должен удостовериться. И прошу, ответь честно.

Адам бросает настороженный взгляд.

— Ладно. Задавай.

Джек останавливает на нём взгляд.

— Ты простил его?

Адам пристально смотрит в ответ.

— Почему тебя это интересует?

Нахмурив брови, Джек склоняет голову.

— Потому что ты правильно сказал. Это не его вина. Но всё же он ранил тебя больнее всего. Предал тебя, подвёл в критический момент. Поэтому мне необходимо знать: ты простил его?

Тишина коридора кажется почти невыносимой. В ушах грохочет пульс, и Адам больше не выдерживает взгляда Джека. Глаза в пол, плечи поникли, руками обхватил себя в защитном жесте.

— Да, — выдыхает едва слышно. — Простил давным давно. Но какой в этом смысл. Михаил всё равно мёртв.

На плечо опускается рука. Адам поднимает голову и видит, что Джек... улыбается?

— Это всё, что мне нужно было знать, — сияет Джек. При этом лицо его настолько юное и блаженно невинное, что Адам замирает в благоговении и даже не знает, каким словом в точности его описать.

И тут его осеняет: божественное. Его выражение лица божественное.

— Где есть прощение, там всегда найдётся место надежде. Увы, дальше тебя сопровождать я не могу. Твой путь лежит туда, куда для меня нет дороги.

Адам глядит на мрачную дверь, и тут его настигает понимание.

— Хочешь сказать... за этой дверью, там–?..

Джек кивает.

— Пустота, да. Досюда мы добрались тайком, но как только ты туда войдёшь, Тень очень скоро тебя обнаружит и вышвырнет, — он вкладывает Адаму в руку какой-то увесистый, похожий на мрамор предмет. Ровный и гладкий, с маслянисто переливающейся на свету поверхностью. — Возьми с собой. Отдашь это Тени. Должно помочь.

Адам поворачивается к двери. Набирает в грудь побольше воздуха.

— Как мне его найти?

Джек шагает по коридору в обратном направлении.

— Тянись к нему. Вы всё ещё связаны. Он, вероятно, то единственное, что тебе вообще удастся там найти. — Джек бросает улыбку через плечо. — Удачи.

Адам расправляет плечи. Тянется к ручке двери, холодной, как лёд, до покалывания в пальцах. Надавливает.

И входит прямо в бескрайнюю пустоту.

***

Спустя какое-то время Адам уже не уверен, что его глаза вообще открыты.

Как выяснилось, открыты они или нет, разницы совершенно никакой. Всё равно в этом месте нет света, он даже собственную руку прямо перед носом разглядеть не в состоянии, сколько ни пытался — от усилий только голова разболелась. И даже просто идти вперёд оказывается задачей не из лёгких. Вне зависимости от направления пол оказывался именно там, где он предполагает, но только если не слишком зацикливаться на этом. В противном случае каблуки попадают в прорехи на поверхности, и он спотыкается.

Браво. Умудряешься путаться в собственных ногах, когда земля под ними даже не настоящая.

Несмотря на полное отсутствие пространственных ориентиров, равно как и ощущения гравитации, создаётся впечатление, что он куда-то спускается.

Адам знает, куда ему надо, хотя старается не думать о том, откуда взялось это знание. Потому что мысль об этом слишком веет надеждой, слишком явно в ней то чувство, что возможно... Нет, нельзя сейчас об этом думать. И всё же воющая пустота, существовавшая за грудиной последние недели, болит всё меньше, сменяясь неопределённым срастающимся натяжением.

Адам размышляет над предназначением этого места с его неизмеримыми глубинами и навязчивой звенящей тишиной. Не сказать чтоб очень подходящее место для упокоения ангелов. Для демонов ещё куда ни шло, потому что ангелы по его опыту (ограниченному, надо признать, за одним очевидным исключением) были созданиями света. Для них вечное заточение здесь представляется исключительной жестокостью даже по меркам Чака с его замыслами.

Свет за рёбрами на миг становится ярче, подогревая его решительность и подталкивая вперёд.

Наконец-то перед глазами во тьме что-то проясняется. От этой внезапной способности хоть что-нибудь увидеть он замирает как вкопанный. Растерянно переваривает увиденное.

Некто или нечто воспроизвело здесь дом, в котором он вырос.

Помнишь, как ты всё шутил, что Уиндом — адское местечко? А вот теперь подшутили над тобой.

Входная дверь не заперта. Он заходит в дом.

Всё внутри оказывается настолько знакомым, что дыхание перехватывает. Безупречная репродукция, воспоминание о воспоминании, творение того, кто явно никогда не жил в том месте. Но эта конструкция из эмоций, а не из материи, и то, чего ей недостаёт в физических деталях, она восполняет энтузиазмом. Адам скользит кончиками пальцев по стенам, столу, и ощущает любовь и утрату, которые пронизывают всё вокруг.

Натяжение в груди уже невозможно отрицать, однако ему больше не требуется проводник. В этом доме лишь одно место, где он может быть. Адам тихо поднимается по лестнице.

Чудится, будто идёт он во сне, ибо полудюжины шагов по коридору оказываются практически непреодолимым расстоянием. Длиннее, чем проделанный до сих пор путь, дольше, чем сорок дней безысходности. Каждый шаг отнимает всё больше сил, всё равно что пробираться через море патоки. Но тот свет за рёбрами жжёт и тянет, и наконец-то, наконец-то перед ним остаётся последнее препятствие. Дверь в собственную спальню.

Руки трясутся, он проворачивает ручку и переступает порог.

***

На краю его кровати лежит скрюченная фигура. Прислонившись к стене, сжавшись, насколько вообще возможно. Ледяной шок прокатывается по коже, дыхание застревает в горле. Когда он пытается заговорить, голос срывается на скрипучую ноту.

— Михаил?

Фигура на кровати даже не шевелится, глаза и лицо закрыты руками. Адам нерешительно подходит на шаг ближе.

— Это... всё на самом деле? И ты... То есть ты — настоящий ты?

Ангел на него не смотрит и вообще едва ли даёт понять, что заметил чужое присутствие.

— Что, опять? Убирайся, Тень. Я не в настроении.

Из горла вот-вот вырвется нервный смешок. Но Адам сдерживается.

Тень? Он думает, что ты галлюцинация. Не настоящий.

— Михаил, это я. Я искал тебя.

— Я сказал убирайся. Я не сдамся. Какой тебе прок с этой игры? Дай мне спокойно отбывать своё наказание. Так явно будет проще для нас обоих.

Адам присаживается на край кровати, медленно и настороженно. Он понятия не имеет, как быть дальше, всё это какой-то сюрреализм. Этот дом, это место, Михаил на расстоянии вытянутой руки, спустя столько времени наконец-то снова рядом. Голова кругом. Он как будто старается не спугнуть дикое животное, словно Михаил может развернуться и наброситься на него за один неверный шаг.

— Я не Тень. Я правда здесь. Прошу тебя, у нас мало времени, — он несмело протягивает руку и кладёт Михаилу на плечо.

И вот теперь ответная реакция следует незамедлительно. Михаил подрывается с места, забивается спиной в угол и впивается в Адама ошалевшими глазами. Адам испуганно отшатывается.

— Я... прости, не хотел тебя напугать.

Обладатель его собственного лица (но ведь не совсем, так? У Михаила оно никогда не было абсолютно идентичным) недружелюбно таращится в ответ, напряжённый и бледный. Адам так давно не видел этого лица.

— Что за новая уловка? Ты не можешь до меня дотронуться, это невозможно, — он качает головой. — Похоже, я всё-таки свихнулся.

— Никакая не уловка, послушай же меня. Это правда я, Адам. Михаил, я пришёл вытащить тебя.

— Нет, — опять качает головой, уже более яростно. — Нет, нет. Тебя не может здесь быть, ты ненастоящий. Прекрати эту пытку. Просто оставь меня, — голос ломается на последних словах. — Пожалуйста. Оставь меня в покое.

— Как же мне тебя убедить? — шепчет Адам. — Разве ты не чувствуешь? Ведь ты здесь, частица тебя всё ещё прямо тут, — он распластывает ладонь в области собственной грудины. — Она и привела меня к тебе.

Михаил закусывает нижнюю губу, терзая её между зубов. Поднимает было руку, но останавливает на полпути.

— Он бы не пришёл, — боромочет себе под нос. — Это иллюзия, он бы не смог... тебя не может здесь быть.

— Да почему? С чего ты так решил?

— Потому что я этого не заслуживаю! — восклицает Михаил, отрывается от стены, закрывая голову руками, и Адам отступает перед лицом его внезапного выплеска боли. — Ведь я давал тебе обещание, но подвёл. Предал тебя. И нет прощения тому, что я сделал.

Адам подаётся вперёд. Медленно, бережно проводит рукой по тыльной стороне руки Михаила. Разворачивает, чтобы переплести их пальцы. Михаил наблюдает за этим, не моргая.

— Это решение не было твоим. Если хочешь и дальше утопать в самоуничижении, боюсь, я бессилен тебе помешать. Но... — он поднимает голову, и Михаил наконец-то встречается с ним взглядом. Адам прижимает его ладонь к своей груди. — Я понимаю, почему ты так поступил, и прощаю тебя. Хочешь ты того или нет. Потому что это только мне решать.

Что-то во взгляде Михаила переламывается. Он с благоговейным трепетом смотрит туда, где его рука соприкасается с телом Адама. И Адам ощущает натяжение под рёбрами. Остатки архангельской благодати стремятся к своему владельцу.

Приходится напрячь слух, потому что Михаил произносит совсем тихим, истончённым голосом:

— Адам?

— Привет, — улыбается в ответ, и внутри вскипает такая неистовая радость, что хочется орать до сорванной глотки, хочется петь.

Но тут по комнате елейно растекается третий голос, низкий и раздражительный:

— Так-так. Ну разве не трогательное воссоединеньице?

***

Лицо того, кто взирает на них сверху вниз, является ещё одной копией лица Адама. Но как и в случае с Михаилом, невозможно было бы спутать это существо с настоящим Адамом. Эта сущность, принявшая человеческое обличье, источала ненависть каждым мельчайшим движением мышц, каждым подёргиванием губ и сокращением радужек в глазах. Адам и не подозревал, что его лицо способно выражать такую чудовищную злобу.

— Как чувствовал, что кто-то скребётся из-под полы, — усмехается сущность. — Мелкая летучая мышка в моей звоннице, о да, жалкий ничтожный термит в моих стенах. Вот ты и попался, мелкий вредитель. Копошишься рядом с мерзавцем, который отказывается принять свою участь как прилежный солдатик. Тебе здесь не место, человек. Выметайся.

Адам понимается, инстинктивно становясь между Михаилом и своим кошмарным двойником. Вся его поза выражает готовность защищать.

— Нет. Я пришёл за ним и без него не уйду.

— А с чего ты решил, что можешь выбирать? — выплёвывает Тень. Я мог сей же миг вышвырнуть тебя за ухо. Это мои владения, а ты всего лишь непрошеный гость. У тебя всего один шанс: утоли моё любопытство. Какую комбинацию ты сможешь разыграть, маленький термит? У тебя припасён туз в рукаве?

Он лезет одной рукой в карман. Вынимает сверкающий мрамор.

— Вот что мне дал Джек. Для тебя.

Тень выхватывает у него камень и с недовольством рассматривает.

— Как оригинально. Отдаю должное, у тебя есть друзья в высших кругах. Ты хоть представляешь, что это такое?

Адам молча мотает головой.

— Ну разумеется нет, жалкий смертный. Даже понятия не имеешь о ценности того, что принёс. — ворчливая сущность держит каменную сферу кончиками пальцев, пристально рассматривая, а затем предмет исчезает, как не бывало. Тень вновь обращает свой взор на Адама.

— Прошение, — рычит сущность. — От твоего лица и от бесполезного червя у тебя за спиной. Просьба об одолжении от самого́ новоиспечённого Бога. Насколько он ценен для тебя, что ты рискнул испытать мой гнев? Что ты мне предложишь за него?

Не отводя взгляда от своего оппонента, Адам тянется одной рукой себе за спину. Чувствует как Михаил сжимает его руку в ответ, и что-то внутри встаёт на место.

— Что угодно. Абсолютно всё. Я отдам тебе, что только пожелаешь, потому что он того стоит, — он выпускает долгий дрожащий выдох . — Хоть мою душу, если угодно. Назови цену.

Тень усмехается, мрачно и скрипуче.

— И на что мне сдалась человеческая душа? Тебе здесь не остаться при всём желании, это не твоё место. О нет, всё чего я хочу, так это его страданий за то, что хватило наглости тревожить мой сон. И это у меня уже есть, — Тень пренебрежительно отмахивается. — Тебе нечего мне предложить.

Мысли Адама бешено заметались. А что если сущность права? Торговаться ему нечем. Тени не нужна его душа да даже сама его жизнь — без пользы. Оно хочет лишь боли, страданий и...

На губах возникает робкая улыбка.

— Всё же есть кое-что. Я понял, чего ты жаждешь больше всего.

Тень нахмуривается.

— И чего же, ну-ка расскажи, насекомое?

— Что ты хочешь и что тебе точно нужно, так это сон, — пожимает плечами Адам. — Так забирай мой.

Михаил крепче сжимает его руку, не то потрясённо, не то предостерегающе, Адам не уверен.

Сущность скрещивает руки на груди и обходит его по кругу с холодным, задумчивым блеском в глазах.

— Любопытное предложение, — цедит Тень. — Весь сон, который у тебя ещё мог бы быть. Уверен, что готов его отдать? Подумай хорошенько. Человеку без сна долго не протянуть, маленький ты термит. С чего ты так уверен, что он тебя опять не бросит? Ведь тогда тебя ждёт мучительная смерть. Не многовато ли доверия к тому, кто однажды уже подвёл?

Адам срывается на рык:

— Я только что готов был отдать за него свою жизнь. Ты не слушал? — он приподнимает одну бровь. — Так что, по рукам?

Тень вновь смотрит на него, и Адам ощущает, как с лица сбегают все краски. Сущность улыбается, но Адам никогда ещё не видел, чтобы улыбка меньше всего походила на улыбку. Чудовищная, леденящая конфигурация ротовых мышц и блеск зубов. Мороз пробегает по коже, но Адам усилием воли сохраняет зрительный контакт.

— Ну что ж, договорились, — воркует сущность. — Сделка и оплата. Тогда вот тебе заключительное испытание. Последний барьер.

— Хорошо. Давай наконец покончим с этим.

Тьма заливается сумасшедшим хихиканьем.

— Настолько глубока твоя вера в него? А он привяжется к тебе, как ты к нему? Развернись и уходи из моих владений тем же путём, что явился. Смотри только вперёд, и пусть твоя вера светит ярко. Не колеблись, маленький термит, и не оглядывайся назад. Потому что я узнаю, о да. Если твоя вера пошатнётся хоть на миг, — Тень оказывается прямо перед его лицом, острые глаза и острые зубы, — я узнаю. И тогда заберу твой сон и твоего любимого, а ты каждое оставшееся мгновение до своей скорой ужасной кончины будешь сожалеть, что бросил мне вызов.

Адам улыбается.

— Договорились.

Он перестаёт ощущать руку Михаила и внезапно остаётся в комнате совсем один. Адам выпрямляет спину, поднимает взгляд и отправляется.

***

Обратный путь очень труден.

Эхо преследует его со всех сторон, а несуществующая земля липнет и цепляется к ногам. Он спотыкается снова и снова, но вновь и вновь выпрямляется и идёт дальше, отказываясь падать. Усики чернильной темноты то и дело чиркают по коже, оставляя сочащиеся кровью порезы на предплечьях, щеках и лбу. Кровь заливает глаза, но он упорно смотрит вперёд и не колеблется.

Ты сможешь. Он ощущает тепло под рёбрами, сияющее подобно солнцу. Он никуда не исчезнет. Дом уже совсем рядом.

Впереди свет. Адам даже прищуривается. После нескончаемой ночи здесь, с трудом верится, что глаза его не обманывают.

Шепчущие голоса в голове звучат всё сильнее по мере того, как он приближается к двери. Последние попытки тюремщика выбить его из колеи.

Всё было зря, все старания впустую, он же бросил тебя, как и в прошлый раз...

Адам не слушает.

Ещё пять шагов — и оба свободны.

Четыре. Он запинается, угодив в очередной невидимый колючий куст. И в очередной раз выпрямляется.

Три. Больше не моргает; свет обжигает роговицы.

Два.

Один.

Он падает лицом вперёд на дневной свет.

***

Он приходит в сознание, лёжа спиной на траве. Ветерок треплет листья над головой и ерошит волосы. Он крепко зажмуривается и на миг застывает, парализованный уколом страха. Страха того, что всё это было очередным лихорадочным сновидением. Того, что оглядевшись, никого рядом с собой не найдёт.

Вот только всё чушь. Потому что в пространстве поверх его сердца — озаряющий сознание и обнимающий теплом душу свет, точно на заре Сотворения.

Михаил? Пожалуйста, скажи что-нибудь, умоляю тебя, что угодно. Прошу.

Рука скользит в его руку, сплетая их пальцы.

Он медленно, невыносимо медленно поворачивает голову. Приоткрывает зажмуренные глаза. И видит собственное лицо и ответный взгляд на расстоянии всего нескольких сантиметров.

В голове роятся тысяча слов, наскакивают друг на друга, толпятся в горле, а в итоге с губ срывается лишь сдавленный выдох. И тогда обоих пробивает на смех, они всхлипывают и хохочут одновременно.

Адам бросается на Михаила, роняя их на траву. Стискивает объятия так сильно, словно пытается впечатать его себе под кожу. Как будто Михаил действительно был отдельно, а не свернулся вокруг его души так плотно, что Адам чувствует, как они уже начинают сливаться воедино, как будто никогда и не существовали порознь.

Михаил проводит рукой по его челюсти. Адам отстранённо думает, что мог бы вот так просто смотреть на него до конца своей жизни.

— Спасибо, — шёпотом произносит Михаил, и Адам кожей ощущает его дрожь.

В ответ Адам расплывается в улыбке.

— Больше не вздумай так делать.

Михаил смеётся, и этот звук проносится по телу Адама, точно биение крыльев.

— Обещаю.

— Нам с тобой о многом нужно будет поговорить, — Адам осматривается по сторонам и только сейчас замечает где они оказались: в парке возле его лофта. Адам возвращает взгляд к Михаилу, и оба они встают на ноги.

— Пойдём, — он привлекает Михаила в очередное объятие, и с мгновение они просто замирают в таком положении. После Адам разворачивается и ведёт Михаила за руку, вверх по лестнице и внутрь.

Дома, и наконец-то вместе.