— Он там, держи его!

Звонкий, неподдельный смех радости разносится по узким улочкам, отскакивает от шершавых стен отживших свое домов и возвращается к своре неугомонных мальчишек. Играть в догонялки в заброшенном районе — любимое дело. И пусть родители ругаются, потому что небезопасно и крайне сомнительно. Ничто не способно погасить детский интерес, а выставленные рамки и запреты в их возрасте сродни маленькой искорке в помещении, отравленном газом. Взрывоопасно.

И Минхо полыхает. Ему пять, он полон жизненной энергии, которую, куда бы ни пошел, распространяет вокруг себя и заряжает людей счастьем. Потому что у самого внутри его ключом бьет. Он бежит изо всех сил, хватает ртом воздух и смеется заразительным смехом, когда сзади чужие ладошки впиваются в свитер — такой, для улицы, его не жалко совсем — и тянут назад. Прямо на пыльную землю, еще не орошенную осенним дождем. И Минхо за милую душу валится, пачкает только утром помытую голову, путает в волосах пожелтевшие листья клена и довольно жмурится. Перед прикрытыми глазами пляшут звезды, нехотя пропуская цвета чистого дневного неба, легкие жадно поглощают воздух, впитывают кислород и гонят по причудливым проводам в теле ток счастья. Рядом падает Тэсан, заходясь в кашле. Мама его, по правде говоря, по этой причине отпускать не хотела — тот только-только оправился после воспаления легких, совсем был плох. Но его глаза так горели, так он истосковался по свободе, устав проминать больничную койку, что ребятам пришлось организовывать спасительную операцию по высвобождению мальчика. Нет, скорее брата. Они все здесь одной крови, все, покинутые внешним миром, воспитаны и выхожены улицами.

Между ними приземляется Тэен. Он пыхтит, деловито расталкивая тела. Минхо, уже чувствуя, как кожа на щеках трескается от несползающей улыбки, двигается в сторону, заботливо уступая место.

— Ты проиграл, — заявляет он. И до того забавно звучит, картавя эту букву «р», что не рассмеяться просто невозможно. — Дальше ты нас ловишь.

Подушка из натасканных листьев приятно хрустит под телом, когда Тэен, оказавшись в крепком захвате щекочущих повсюду рук Минхо, пытается вырваться. Тэсан присоединяется к атаке на беззащитного друга со спины. Слезы от непрекращающегося смеха текут, заливая по-детски пухлые щеки Тэена, у которого сил кричать почти не остается. Минхо отступает, не желая становиться абсолютным злодеем в этой изначально безобидной истории. На лице Тэена расцветает вселенская обида, и Минхо кажется, что они чутка перестарались, поэтому спешит утереть рукавом запачканное в сражении лицо и пригладить разлохмаченные волосы.

— Тэ-тэ, ты сейчас как воробей из той своей книжки, — смеется Тэсан под боком. — Такой же лохматый и… — не успевает он отвесить другу комплимент, попадая в захват, решившего отыграться Тэена.

— Воробей? Воробей, говоришь? Я тебе сейчас покажу!

Минхо ухохатывается с этих двоих, которые, по его мнению, оба похожи на тех самых воробьев, которые не поделили последнюю семечку.

Словесные перепалки и детский смех стихают с заходом солнца, когда они бредут в сторону своих домов. Тэсан переживает, что мама будет ругать за зеленые пятна на джинсах от скольжения коленками по траве. Тэен, как ответственный старший с разницей в пол года, вызывается проводить Тэсана до дома. Живут они, правда, в соседних домах, но младший искренне рад. Минхо же сворачивает на другую улицу и, в последний раз помахав друзьям, бежит домой.

Невысокая посеревшая калитка встречает привычным скрипом, яма невдалеке — как ежедневный квест не попасться и не переломать ноги. Ее почему-то никто никак не засыплет, но, по правде говоря, и некому. Дедушка немощен, тает на глазах день ото дня, а мама вся в работе. Сам Минхо пытался натаскать песка, но что-то дело не пошло. Почему — не помнит. Но дело было точно не в футбольном мяче, как нельзя кстати кинутом Тэсаном под ноги.

Минхо крадется по натоптанной тропинке, цепляя плечами раздетые осенью ветки малины. Те упорно тянутся к нему, оставляя на свитере зацепки. Ну и пусть, не жалко же его. А тем временем улыбка рассекает лицо словно напополам, когда на крыльце мальчик замечает дедушку, вышедшего ему навстречу. Стоит, зеркалит его до безобразия радостное выражение лица, светит глубокими морщинами и посмеивается по мере своих сил. И, как всегда, протягивает руку, свободную от тросточки, помогающей ходить. Минхо, больше ни секунды не медля, пулей летит и едва не сбивает его с ног. Он такой, никогда силу не контролирует. Но дедушка и не возражает вовсе. Жмет внука ближе и треплет макушку, с удивлением вытряхивая оттуда листву.

— А ты хорошо повеселился, да? — Минхо кивает как заведенный и, еще не растеряв ни капли энергии, тянет деда в дом. Потому что знает — там их ждет мама. Безумно уставшая, но очень теплая и нежная.

Под тихое шипение старого радио, передающего вечерние новости, за небольшим кухонным столом дедушка решает кроссворд в утренней газете. Минхо крутится рядом, с любопытством поглядывает на черно-белые клетки, пока его семья общими усилиями пытается вспомнить подходящее слово. Под мерный стук ножа через пару минут аккуратным почерком заполняются соседние клетки, подталкивающие к верному ответу.

Остаются самые сложные вопросы с ещё непонятными для Минхо словами и он напрашивается в помощники маме. Получив ответственное задание по нарезке овощей в салат, делает все, как полагается, как его учили. Еще раз усердно моет руки, насухо их вытирает и тянется к своему детскому фартуку в красную клетку, который сшила мама специально для таких случаев. Пальцы путаются в завязках сзади, и Минхо идёт к дедушке за помощью, потому что мама помешивает ароматный соус, и отвлекать ее совершенно не хочется.

— Дышать можешь? — посмеивается дедушка, затягивая бант. Минхо поднимает большой палец вверх и благодарит за помощь.

Опыт ещё не так велик, но Минхо действительно старается. Разной толщины кусочки огурца слетают с доски, но он возвращает их на место.

— Мам, мам, хорошо получается?

Женщина отвлекается под прямолинейным взглядом, нарочито придирчиво оценивает покромсанный огурец, заставляя мальчика на какие-то пару мгновений напрячься и затаить дыхание, и вдруг растягивает губы в ласковой улыбке.

— Замечательно, сынок. Продолжай в том же духе.

Минхо, довольный результатом, горделиво вскидывает подбородок — а могло быть иначе? — и тут же взвизгивает, когда его пока в силу возраста пухлую щеку несильно щиплют. Он хмурится, всерьез подумывая о том, чтобы обидеться, но эмоции сменяются с космической скоростью, и вот по маленькой, слабо освещенной кухоньке разносится чистый мальчишеский смех. Минхо беззаботно ухохатывается, прося повторить показавшийся по итогу забавным жест и тут же получая желаемое. Мама аккуратно оттягивает кожу, приговаривает всякие забавные глупости и провоцирует приступ смеха один за другим.

В эту секунду, подтирая слезы, проступившие от смеха, наслаждаясь пряным ароматом специй и свежим — овощей, томясь в ненавязчивой атмосфере дома, Минхо чувствует обволакивающее тепло. В эту секунду он по-настоящему счастлив.

***

Над островом тянутся лохматые облака, гонимые сильным ветром. Песок, летящий с крыш, кружится маленькими вихрями по проселочным дорогам. Деревья шатаются из стороны в сторону, и ветки будто вьются на манер норовящих уползти куда-то в небо змей. Минхо нервно натягивает капюшон, постоянно слетающий из-за воздушных порывов, затягивает под подбородком вязочки как можно сильнее, пинает носком резинового сапога кучу листвы, которая тут же с шелестом разлетается, и садится на корточки на краю берега. В округе практически никого. Да и ему бы самому по-хорошему бежать домой. Наверняка будет ливень. Или чего похуже. Но здесь такая переменчивая погода, что, в принципе, можно попробовать испытать удачу. К тому же, Минхо просто позарез понадобилось насобирать камней в речке. Ну вот проснулся утром и решил стать коллекционером. А в огороде ничего достойного не найти. Другое дело в воде — тут тебе и красненькие, и благородно зеленые, и в крапинку, и как зебра в полосочку. Какой разброс!

Разноразмерные камушки бережно складываются в носовой платок, пестрящий мультяшными лягушками со смешными глазами. Удобнеее было бы сразу в карман, но те слишком мокрые, а еще могут проделать дырку. Среди большого разнообразия речных сокровищ, немного дальше, где воды уже чуть выше щиколотки, Минхо замечает его, серый камушек с белыми прожилками, формой напоминающий кривое сердечко. Минхо иногда рисует такое на листочке со списком покупок, который составляет мама. Если еще немного потянуться вперед, он добудет ценный подарок. Минхо левой рукой крепко хватается за корягу, торчащую прямо у кромки воды, напрягает все тело и протягивает маленькие пальчики правой в холодную воду. Он задевает другие камушки на пути, поднимая ил со дна, но этого все еще не достаточно. Прилагая больше усилий, Минхо высовывает язык и, кажется, совершенно не дышит.

Откуда ни возьмись перед ним раздается громкое хлюпающее шлеп-шлеп. Минхо поднимает взгляд на владельца черных резиновых сапог, что пробрался в то самое место, наведя еще больший беспорядок.

Мальчишка, остановившийся напротив, Минхо знаком. Пак Хёну двенадцать, и он живет в трех домах от дома Минхо, поэтому иногда они пересекаются на улице, хотя чаще Минхо видит его отца, который иногда помогает их семье с починкой чего-либо. Иногда он делится кисло-сладкими яблоками с их огорода, из которых мама делает вкусный пирог.

— Это пытался достать? — спрашивает он, крутя в руках кривое сердечко, которое ему не составило труда поднять из воды.

— Да, — Минхо согласно кивает. — Спасибо, — протягивает ладошку.

Хёну отдавать не торопится. Окидывает Минхо недобрым взглядом, хмыкает и, замахнувшись, отправляет камень в реку.

— Ты чего?

Хёну игнорирует Минхо, хватает лежащий на берегу платок с камнями и также отправляет на дно реки.

— Попробуй теперь достать, — усмехается мальчишка, видя растерянный взгляд Минхо, который не знает что делать и очевидно напуган резкой выходкой старшего. — Беги отсюда и никогда не возвращайся, иначе к ним отправишься.

Минхо и с места двинуться не может, придавленный к одной точке под тяжестью страха, однако с его губ все же срывается:

— Так нельзя.

— Как нельзя? — начинает злиться Хёну. — Так нельзя? — указывает он в сторону, куда улетело все собранное. — Или так нельзя? — и толкает Минхо в грудь.

Минхо запинается о корягу и падает на спину, прямо на влажную холодную землю, но быстро поднимается. Не попадавший в подобную ситуацию Минхо теряется и не знает как дать отпор, поэтому просто отвечает той же монетой, толкаясь. Очевидно, силы неравны. Минхо пачкает чужую куртку своими ладонями, измазанными землей, что еще больше выводит Хёну из себя.

Обиженный на весь мир и на пятилетку в частности из-за распространяющихся слухов о его отце и матери Минхо, Хёну находит решение проблемы в разборках. Злость и необоснованная ревность кипит в его детском теле, накопившем маленький томик колких слов одноклассников и друзей постарше, которые говорят, что господин Пак собирается разводиться и все чаще захаживает в дом Ли.

Весь негатив выливается потоком грязных слов и отчаянных толчков во все еще сопротивляющееся тело Минхо, который кричит и царапается, ни на что более не способный.

— Свали! Свали как можно дальше, сиротка, и никогда не возвращайся сюда! — срывается на хрип Хёну, толкая в последний раз.

Короткий всплеск воды и неприятный холод липнущей к коже ткани трико. Минхо беззащитно обнимает себя озябшими влажными ладонями, упираясь непонимающим взглядом в удаляющуюся спину Хёну. Откуда в старшем столько злости, и почему она вся для него? Минхо же, если так подумать, с ним даже не пересекается — у старших свои игры, и младшим в них не дозволяется участвовать. Живут на разных улицах, и только имена друг друга знают. А может, Минхо и правда успел его обидеть?

Минхо переводит взгляд на каменистое дно, замечая, как с его лица срывается какая-то капля, сталкивается с водной гладью и пускает рябь, разбиваясь об нее. Красиво. И камушки были красивыми. Зачем же с ними так?

Перед глазами все вдруг расплывается, а щеки мимолетно согреваются, чтоб ушлый ветер их тут же искусал. На каждой соленой дорожке запечатлевается морозное касание, на каждом выдохе играет всхлип. Минхо обиженно рыдает, ничего не понимая. За что? Он ломает голову вопросами, пока переохлажденное тело разбирает дрожь. И когда Минхо это понимает, небрежно утирает шмыгающий нос и уверенно поднимается на ноги — болеть нельзя. Это доставит маме непозволительно много проблем. А он не должен их создавать, он должен помогать с их разрешением. Минхо ведь мамина опора.

Он стремительно движется домой, героически игнорируя мокрые холодные штаны, с которых продолжает стекать вода. Стыд обжигает лицо, когда прохожие смотрят ему вслед, и он даже готов расплакаться повторно, но облегчение от появившегося на горизонте родного дома вытесняет все.

Дедушка привычно встречает его на крыльце. На лице узнается беспокойство, за которым слышится недовольное ворчание, когда Минхо неумышленно врет о том, что замечтался и поскользнулся на берегу. Почему-то про Хёну ничего плохого говорить не хочется.

Минхо бесцельно водит карандашом по листу, просто-напросто пачкая бумагу. Смешные человечки не рисуются, и дольки красного яблока увядают на блюдце рядом. Плюшевый кролик, сидящий в кресле напротив, недовольно смотрит, не отводя взгляд своих пуговичных глаз. Сидит, свесив голову в бок, и шепотом напоминает, что мама учила говорить только правду. Минхо правда переживает, возвращаясь к мысли, что вечером придется что-то рассказать, ведь мама придет с работы совершенно уставшая и обязательно поинтересуется тем, как ее любимый сынок провел день. Он не сможет ей соврать.

Из соседней комнаты раздается надрывный кашель, который все чаще звучит в их доме. Дедушка кашляет болюче, до слез, и выходит теперь не дальше их небольшого участка. Завидев обеспокоенное лицо внука, только улыбается и лохматит копну отросших волос, уверяя, что все будет хорошо. Старый стал, и каждый ветер цепляется. Вот и сейчас, забрав стакан теплой воды из маленьких рук, морщинистыми пальцами треплет щеку. Минхо смеется, на миг отпуская груз сегодняшнего дня, и плюхается рядом с дедушкой на кровать. Взглядом пробираясь сквозь лабиринт узоров на желтоватых обоях, чтобы поднять дедушке настроение, болтает о всякой ерунде, которую ему недавно рассказали ребята.

Вечер наступает незаметно быстро. За веселыми рассказами из молодости, слегка приукрашенными, Минхо чуть не пропускает момент, когда замок на входной двери щелкает. Получив поцелуй в макушку, Минхо подхватывает пакет, в котором виднеются яркие фантики конфет, и тащит на кухню, чтобы разложить все по местам.

За ужином мама ожидаемо интересуется прошедшим днем. Замечтался и поскользнулся на берегу. Оправдание прилипает к Минхо, как родное, повтори еще пару раз — и сам поверит. Однако он все-таки соврал. Было страшно, и сердце быстро билось. Мамин взгляд такой, что на секунду Минхо кажется, будто она на самом деле все знает и сейчас уличит его во лжи. Но мама тепло улыбается, еще раз целует в макушку, ставит греться чайник и просит быть аккуратнее на берегу. Особенно сейчас, когда земля усыпана мокрыми после дождя листьями.

Теплый чай с абрикосовым вареньем согревает изнутри. Минхо болтает ногами, пока облизывает ложку, покрытую липкой сладостью, и краем уха слушает беседу родных о планах на выходные. Он совсем расслабляется, давно отпустивший переживания.

Семейный вечер прерывается звонком в дверь. На пороге стоит господин Пак, держа за руку опустившего в пол взгляд Хёну.

Минхо как-то и не замечает, как ноги уносят его к кухонному столу, который услужливо соглашается укрыть маленького преступника. Он боязно отползает к стене и жмет колени к груди, пряча в них лицо. Конечно, из-за клеенчатой скатерти его практически не видно. Особенно если не юлить и не пытаться ничего высмотреть. Однако правило «не вижу я — не видят другие» всегда работает надежнее. Но почему-то мама не боится взять на себя ответственность сломать это предубеждение. Она с поначалу непонятливой заминкой и располагающей любезностью после приветствует нежданных гостей. Проклятые гости, сокрушенно думал Минхо, выслушивая все подробности той маленькой случайности, имевшей место быть на берегу. Случилось и случилось, он не в обиде. А вот за раскрытие его небольшой — совсем-совсем! — лжи маме можно и надуться.

Его уши, заслышавшие родительские причитания, обжигает точно кипятком. Детские ладошки спешат скрыть ушные раковины цвета спелой вишни. Да так отчаянно, что Минхо не сразу понимает, что его временное укрытие рассекретили. Он настороженно приоткрывает зажмуренный глаз и взвизгивает, когда замечает мамино лицо. Та, присев на корточки и отогнув край скатерти, с задорной улыбкой рассматривает свое чадо.

— Минхо, иди ко мне, сынок, — зовет. И вроде без угрозы. Минхо доверительно подползает к мысленно прочерченной границе между «здесь» и «там», но вылезать не планирует. Да и не просили.

— Мам, я не хотел, правда, — опускает опечаленный взгляд в прохудившиеся половицы с огромными расщелинами и подумывает даже слезу пустить, но до этого не доходит. Рядом с мамой появляется господин Пак.

— Минхо, ты из-за нас сюда забрался? Прости этого оболтуса, он мне все рассказал, — мужчина поджимает губы, мимолетно стреляя недовольным взглядом через плечо. Наверное, там стоит Хёну. Тому, наверное, страшно не меньше, чем Минхо. Но для того, чтобы злорадствовать, и мысли нет. — Он больше не будет. По крайней мере, я на это искренне надеюсь. Но если все же рискнет, — еще один взгляд, на этот раз предостерегающий, — то смело иди ко мне. Договорились?

Минхо хмурит брови. И что, его никто не собирается ругать за обман? Он украдкой смотрит на маму, проверяя реакцию. Никаких признаков, предшествующих возможному разбору полетов. Мальчик тяжело вздыхает, порядком утомленный практически подошедшим к концу днем.

— Договорились, — согласно кивает. Господин Пак довольно улыбается и тянет руку к его волосам, чтобы потрепать, но Минхо как кот уклоняется. Не любит он это дело от посторонних. Впрочем, мужчина не огорчается.

Они наконец поднимаются с пола. Минхо пытается не смотреть на забавляющегося дедушку, который, конечно же, к их марафону не присоединился. Тот никак не комментирует ситуацию, но все равно смущает. Мама проводит небольшую разъяснительную беседу с Хёну, который, словно язык проглотив, только кивает как заведенный, и прощается с господином Паком. Минхо, разумеется, тоже машет им на прощание. Все-таки мама хорошо его воспитывает.

Ближе к ночи, когда все умылись, почистили зубы, расправили постельное белье и улеглись в кровати, Минхо не давала покоя одна мысль. Прицепилась назойливой мухой и никак не хотела отпустить утомленное детское сознание. Он не выдержал, подорвался с постели, прошлепал босыми ногами к одноместному диванчику, на котором спала мама, и забрался на него, примостившись к теплому боку.

— Мам? — осторожно шепчет, приподняв голову с женского плеча. Женщина сонно мычит, обнимая сына крепче.

— Почему у вредного Хёну есть папа, а у меня нет?

В ответ он слышит убедительную просьбу закрыть глаза и спать, что звучит в неизвестных тонах гнева и боли. Испугавшись, Минхо сжимается на мягкой груди и затихает.

И все же есть в этом мире вещи, незнание которых облегчает нам жизнь.

***

Тэен почти задыхается в приступе смеха, пока Минхо вертит альбомный лист, пытаясь разобрать оранжево-коричневые кляксы с маленькими глазами.

— Хорош ржать, — дуется Тэсан. — Вот, вот так смотри, — подсказывает Минхо правильное расположение листа. — Краска немного растеклась, но вообще-то тут все понятно. Если приглядеться.

— Это же Чармандер? — предполагает Минхо, разглядывая желтую кисточку на хвосте покемона.

— А это что за отросток? — тычки пальцем все еще смеющегося Тэена в рисунок, начинают подбешивать Тэсана, но он держится, чтобы не испортить праздник. — Он же уже в Чармелеона эволюционировал!

— А по-моему похож на Чармандера. Цвет-то другой. Мне нравится, — от улыбки именинника сердце Тэсана успокаивается. Какая разница, что болтают другие, если Минхо говорит, что ему понравился рисунок. В любом случае, в момент, когда Минхо откладывает на стол картинку и открывает второй подарок, высыпает перед Тэеном целую коробку фишек с покемонами. Тэсана охватывает чувство гордости за выбранный презент. Он все еще ребенок, и никто не отменяет глупые соревнования по крутости подарка.

Тэен задирает нос кверху и тащит свой пакет с подарком. Настает очередь Тэсана рассматривать содержимое с раскрытым в удивлении ртом. Целых две кассеты с черепашками ниндзя и карточка с Микеланджело. У Минхо уже была желтая повязка и деревянные нунчаки, а теперь еще и крутая карточка, завершающая образ милого младшего. Тэену — Рафаэлю и Тэсану — Донателло в срочном порядке теперь надо догонять Минхо, чтобы команда была одинаково крутой.

Пока друзья напряженно переглядываются, сражаясь за звание лучшего дарителя, Минхо убирает подарки на край дивана и возвращается, чтобы втянуть их в крепкие обьятия.

— Большое вам спасибо, самая лучшая в мире команда.

Кусачие языки пламени гипнотически извиваются, расплавляя шесть желтых свечей; горячий парафин стекает на кремовые тюльпаны домашнего торта, на который мама потратила целый вечер. Где-то рядом грустно выдыхает Тэен, который уже присмотрел себе этот цветок. Минхо не спешит, со всей ответственностью подходит к загадыванию желания, которое должно быть четко сформулировано, чтобы точно сбылось. Сложив ладони вместе, Минхо желает здоровья дедушке и задувает свечи, с первого раза захватив все.

— Что ты попросил? — интересуется Тэсан, разглядывая пару слетевших желтых капель и лезет ложкой, надеясь убрать беспорядок.

— Да не лезь ты туда! — дергает его Тэен за рукав. — Только испортишь.

— Нельзя рассказывать, иначе не сбудется.

— А потом расскажешь, когда сбудется?

— Потом расскажу, — улыбается Минхо и отодвигается, чтобы маме было удобнее подойти помочь ровно нарезать торт для гостей. Мамина теплая рука мягко ложится на его руку и аккуратно направляет. Минхо нарезает пять небольших кусочков и старательно, с помощью лопаточки, раскладывает торт на тарелки. Кусочки заваливаются на бок, показывая свой красивый разрез с заварным кремом.

Сладость оседает на языке и Минхо кажется, что этот момент самый лучший в году. Дедушка придумывает смешные истории про черепашек, мама тихонько ворчит, боясь, что дети подавятся от смеха во время еды. На маленькой кухне, в окружении самых близких людей, Минхо счастлив как никогда.

Он успевает лишь моргнуть, и запах задутых свечей сменяется запахом формалина. Рядом, ссутулившись, сидит мама. Ее усталая фигура не спеша покачивается из стороны в сторону. Когда Минхо было больно из-за очередной незначительной травмы — «производственной», как в шутку говорила женщина, — полученной после нового маленького путешествия, она делала так же. Крепко-крепко его обняв и обязательно положив подбородок на беспорядочную макушку. И мыча под нос только ей ведомую мелодию. Кажется, теперь она пытается успокоить себя. Минхо пока не до конца понимает, почему. Почему ее сцепленные в замок руки дрожат. Почему врачи выгнали их из дедушкиной палаты. Почему они сидят здесь уже долгое время и не могут вернуться домой. Почему и чем этот день отличается от других.

Минхо дует щеки, словно бурундук, умявший за раз несколько орехов, но сидит смирно. В его организм воздушно-капельным путем попадает весь страх, что за долгие годы успели впитать больничные стены. С каждой минутой, проведенной здесь, он проникает все глубже и, наконец, поражает мозг. Становится необоснованно боязно. В голове миллион маленьких версий Минхо одновременно устраивают пятнашки, мечутся по черепной коробке, сотрясая ее и причиняя неописуемый дискомфорт. Дядя врач в форменной робе, пробежавший мимо них, мог бы ему помочь. Сделать рентген, к примеру. Дедушке очень часто делали такие снимки, просматривающие человека насквозь. Вот с маминой печалью, такое, конечно, не прошло бы. Опираясь на скромное мнение Минхо, эти снимки, вообще-то, мало что позволяют рассмотреть. Темные, как человеческая душа. Одни кости видно. И маленьких Минхо, заставляющих морщиться от раздражающей боли.

— Мам, — зовет тихо, отчего-то опасаясь сказать лишнее слово. Реакции нет. Минхо ежится, уводит взгляд в пол, качает пару раз ногой и беззвучно всхлипывает.

В их сторону идут двое взрослых, и Минхо стирает подкатившие слезы рукавом. Вдруг они спросят, почему он плачет, а ответ так и не найдется.

Доктор и впрямь идет прямо к ним. В руках он держит какие-то бумажки, которые показывает маме, заметно побледневшей. Он произносит много незнакомых слов. Такие даже в дедушкиных кроссвордах Минхо не слышал. По общему настроению Минхо понимает, что что-то не так.

— И ребенка мы не можем вам позволить здесь оставить, — произносит холодно дядя, который, по мнению Минхо, до сих пор ничего полезного так и не сделал.

Они опять остаются одни в прохладном пустом коридоре.

— Минхо, сынок, — опускается рядом мама, заглядывая в раскрасневшиеся глаза. Безуспешно пытается собраться с мыслями, чувствуя вину за то, что позволила вот так потеряться в себе, когда рядом ребенок, который в силу возраста просто не понимает происходящего, которому ошибочно не считают нужным объяснить.

Минхо обнимает крепко-крепко как бы говоря, что подождет столько, сколько потребуется.

Мама гладит спинку, успокаивая сразу обоих.

— Я должна остаться здесь на ночь, — говорит в самую макушку, оставляя поцелуй. — Но тебе придется вернуться домой. Я позвоню тете Хеджин и она тебя заберет. Побудешь с ней денечек? — Минхо согласно угукает. Если мама предлагает такой выход из ситуации, значит другой невозможен.

Мама крутит диск стационарного телефона до нужных цифр и он с противным звуком возвращается к начальной точке. Тетя обещает приехать в ближайшие пол часа, через которые Минхо машет маме одной рукой на прощание, другой сжимая чужую ладонь и позволяя вывести себя из стен больницы. Вопреки логике, легче не становится. Наоборот, словно чем дальше они отдаляются, тем непослушнее ноги. Ступни как будто липнут к земле в своем нежелании уходить. Что-то истерично нашептывает в оба уха: «Останься, останься, останься». И становится страшно от сомнений, что он может что-то упустить.

Тетин лепет отчасти отвлекает, а дождь, барабанящий по крыше такси, которое они ловили наспех, и вовсе позволяет успокоиться и провалиться в недолгий сон. Наверное, будет лучше оставить все заботы на взрослых. В конце концов, они опытнее и надежнее и наверняка знают, что делать со страшным монстром, имя которому «жизнь». Минхо с ним пока что тесно не знаком, и, по правде говоря, слегка побаивается. Да что тут говорить — ребенок ведь.

У тети Хеджин в небольшом домике на четыре хозяина едва уловимо пахнет пихтой и сыростью. Тело, согревшееся теплом работающей печи в машине, обдает ощутимым холодом. По коже ползут пупырки, которые колются и морозят еще сильнее. Женщина, словно не замечая посиневших детских губ, тащит съежившуюся фигуру в ванну.

— Разденься пока, ладно? А я наберу воды, — она отворачивается от мальчика и подтягивается на носочках к крючку, на котором висит алюминиевый тазик. Минхо неуверенно ведет плечом, но просьбу выполняет, хоть без вещей и зубы стучать начинают.

— Я могу сам, — нерешительно сообщает, когда видит, что тетя присела перед тазиком с набранной водой на корточки и в приглашающем жесте распахнула руки. На лице женщины на секунду отражается сконфуженность, она неловко притягивает ладони к груди, поджимая их в кулачки, пару раз медленно кивает и поднимается.

— Конечно. Будь осторожен, здесь может быть скользко, — Хеджин протягивает ему кусок простого мыла, пахнущего обыкновенной щелочью — а домой мама всегда покупает с запахом лаванды — и оставляет его одного. Минхо недолго гипнотизирует печальным взглядом этот несчастный обмылок и опускает на пробу одну ногу в воду, тихонько ойкая — ледяная.

По пути во временное убежище они сделали короткую остановку у впервые пустующего дома Минхо, чтобы собрать маленький рюкзачок необходимых на первое время вещей. Поэтому, подогнув ноги под себя, в обнимку с любимым кроликом, Минхо сидит в кресле у самого обогревателя, пока тело предательски продолжает дрожать. Согретое родной пижамой, предоставленным пледом и вязаными носками, оно дрожит от неожиданно накатившего беспокойства. Минхо никогда не спал вне своего дома, вне родных стен, привычных запахов и родных людей.

Если бы этот день был нормальным, похожим на все другие, сейчас бы мама только пришла с работы. Минхо бы помог донести тяжелые пакеты до кухни и аккуратно убрать все на свои места. А потом, пока мама готовит ужин, крутился бы рядом, чтобы снять пробу первым, даже если никто не претендует на эту роль.

Тетя Хеджин зовет к столу. Рис и овощи выглядят нормально, примерно как дома и пахнет хорошо, но есть не хочется совсем. Минхо водит по дну вилкой, думая ни о чем и обо всем одновременно.

— Минхо, — прохладная рука касается его маленького плеча, обжигая кожу сквозь ткань пижамы. — я понимаю, что это дается тебе трудно, но ты должен покушать, чтобы твоя мама не переживала за тебя.

Мама учила уважительно, с благодарностью принимать старания и заботу окружающих людей, поэтому тарелка потихоньку начинает пустеть.

После ужина тетя погладила свежую простынь, чтобы уложить в чистую теплую постель. На разложенном диване, прячась под толстым одеялом и обнимая кролика, Минхо сильно жмурит глаза, пытаясь сдержать ни с того ни с сего подкатившие слезы. Перед сном звонила мама.

Эта ночь в этом доме не последняя.

***

Не видит маму Минхо три черточки, которыми он помечал дни без нее в своем альбоме с причудливой черепашкой на мягкой обложке. В нем за это время, надо сказать, не появилось ни одного дельного рисунка — линии путались, все получалось безобразным и не доведенным до конца по причине отсутствия вдохновения. Оно попросту улетучилось, и Минхо даже чувствовал себя немного заболевшим: на завтрак шел безрадостно, мультики казались скучными, а прогуляться до магазина — составить компанию тете Хеджин — он впервые отправился без особого энтузиазма. Сил, честно, не было. Ни говорить, ни улыбаться, ни тем более двигаться.

Когда на пороге тетиного дома наконец объявляется мама, настроение непременно подскакивает. Минхо без задней мысли несется в ее объятия и верезжит от счастья, пока она, подхватив его, ласково наглаживает его голову и спину отчего-то трясущимися руками. В этот момент кажется, что ей просто тяжело, и Минхо становится немного стыдно, поэтому он торопливо сползает обратно на пол и поглядывает на нее с виноватой улыбкой. Где-то сзади слышится скрип половиц, гнущихся под весом чужого тела. Тетя Хеджин тускло приветствует такую же померкшую маму, чего Минхо не замечал ровно до тех пор, пока не поднял взгляд. По спине пробежался холодок, а в мозгу мелодично щелкнуло и закралось нехорошее предчувствие, — оно, на самом деле, и не покидало его в течение последних суток, — когда заплаканное мамино лицо дополнилось строгим черным платьем, а в памяти всплыл свежий фрагмент сегодняшнего утра, когда тетя усердно наглаживала себе подобное. До чего же дети порой умны и проницательны.

Минхо чувствует непонятный спазм в груди, судорожно тянет носом воздух и отгоняет от себя дурацкие мысли, не желая делать преждевременные выводы. Потом он понимает, что это только лишь инстинктивный порыв отсрочить неизбежное, потому что мама присаживается перед ним на корточки, — чтобы быть на одном уровне с ним, — улыбается совсем криво и неправдоподобно и берет его ладошки в свои.

— Минхо, мне надо поговорить с тобой как со взрослым человеком. Ты же у меня уже большой, правда?

Минхо с недавних пор шесть, поэтому он обещает себе быть стойким. Ради мамы.

В прошлом году на соседней улице хоронили молодую женщину, с которой пришли прощаться десятка два соседей. Минхо случайно увидел ее бледное расслабленное лицо и знал, как выглядит смерть. Знал, что люди засыпают раз и на всегда. Однако, он все равно не был готов увидеть таким своего близкого человека. Минхо больно. Больно настолько, что хочется кричать и разреветься как никогда. На деле же ни одна слезинка не скатывается по его щекам. Разве что в горле жутко скребет и подташнивает.

Срабатывает защитный механизм. Но Минхо стыдно за себя. В окружении соболезнующих взрослых с белыми платками, полными соленой влаги, он скорбит неправильно и ловит несколько неодобрительных взглядов от соседей.

Мама прижимает к себе крепче.

— Не обращай внимания, — шепчет так, чтобы только ушей Минхо коснулось. Как и всегда, она все знает.

Время идет. Пришедшие проводить в последний путь потихоньку убывают. Из знакомых Минхо лиц остается тетя Хеджин и господин Пак с женой. Мама до сих пор крепко жмет к себе, будто бы боясь отпустить хоть на секунду. Минхо, выглядывая из-за маминого плеча, смотрит вслед уезжающим автомобилям. Последний вот-вот повернет за угол и станет совсем тихо.

Картинка рушится с приближением большой черной иномарки. Она аккуратно паркуется рядом с кладбищенским облезшим, местами завалившимся деревянным заборчиком, выглядя на его фоне еще более эффектно. Большие фары гаснут, и из нее, чуть погодя, показывается замшевый ботинок, ступающий на промерзлую из-за октября землю. А за ним, не медля, вылезает и сам его владелец — мужчина средних лет. Пока он обходит машину и достает большой букет белых лилий, все его настойчиво разглядывают. Кто-то смотрит с замешательством, кто-то — с мучительным узнаванием. Минхо же, раздираемый любопытством, выворачивается из маминых ослабших рук, чтобы увеличить себе угол обзора и по-детски восхититься чужеродной для их краев частичкой состоятельности. Не сказать, что он не довольствуется тем, что имеет в каждом своем обыденном дне, но нечто подобное магическом образом вызывает интерес.

Мужчина тем временем уже подходит к ним, и Минхо думается, что в черном классическом пальто, как у серьезных дядей из маминых телевизионных сериалов, виднеющейся из-под него белоснежной рубашке и галстуке цвета бордо тот выглядит круто. Когда он останавливается рядом и мимолетно кидает на него взгляд, даря легкую улыбку, тело отзывается легким волнением. С ним хочется заговорить и произвести хорошее впечатление.

Вот только мама не дает и рта открыть. Тянет назад за плечи немного грубо и прячет за себя, точно от чёрта.

— Что ты здесь забыл? — срывающимся голосом кричит и пятится назад. Минхо хочет напомнить, что он все еще сзади, но настолько ошеломлен поднявшейся паникой, что невольно сам отходит. И украдкой выглядывает из-за подола юбки, чтобы проверить реакцию мужчины.

— Я здесь как и все остальные, лишь для того, чтобы выразить глубочайшие соболезнования, — ровный тон чуть хриплого голоса мешается с порывом ветра, пробирая до мурашек. — Господин Ли Сын Вон несправедливо рано покинул этот мир.

— Не смей произносить имя моего отца своим поганым ртом! — еще один шаг назад. Минхо впервые слышит столько злости в голосе мамы. Немного пугает. Однако капелька детского любопытства все еще плещется внутри маленького тела.

— Миён, я приехал сюда не для того, чтобы устраивать сцену. К тому же, свидетелем твоей несдержанности становится ребенок с невероятно красивыми глазами, — Минхо прячется, когда речь заходит о нем. В груди волнуется из-за странной смеси чувств, которые слишком сложно охарактеризовать. — Позволь мне только соблюсти этот ритуал.

Мама, вероятно, дает положительный ответ. Честно, Минхо не услышал, занятый разглядыванием незнакомца. В своем красивом костюме он не брезгует ступать по комьям глины от свежей могилы. Нежные лепестки ложатся на холодную землю рядом с ромашками, которые оставил Минхо. Очередным порывом осеннего ветра пару ромашек сдувает, кидая под ноги. Мужчина аккуратно возвращает цветы на место и прощается с умершим долгим поклоном.

Когда приходит время возвращаться домой, чтобы завершить поминальную церемонию, мысли о нем оставляют Минхо. Его захлестывают переживания о маме, которая бледнеет лицом пуще прежнего. Минхо, не зная, как растормошить родительницу, сворачивается под ее боком одиноким котенком на заднем сидении автомобиля господина Пака, что вызвался доставить их обратно. Всю дорогу назад она упорно молчит, выискивает что-то по боковым зеркалам и мелко трясется. Минхо вспоминает, как однажды с Тэёном по осени они нашли выброшенного на улицу щенка и подобрали его, устроив впоследствии в приют. Хлестал жуткий ливень, из-за которого дальше своего носа ничего не видно было, а на градуснике, что висит на окне их кухни, показывало не выше пятнадцати плюса. Кроха скулила от страха и так просительно тыкалась своим окоченевшим носом в теплую ладонь. Сейчас мама напоминает ее — такую же уязвимую и беззащитную. От сравнения по сердцу словно ножом раскаленным режут, и Минхо, ведомый порывом, захватывает мамину руку точно в тиски и усиленно трется об нее лицом, прогоняя непрошенные слезы. Мама отвечает отчужденным поглаживанием по голове и просит остановить машину, срываясь с места и оставляя после себя холод.

В течение десяти минут ее рвет, и Минхо впервые чувствует себя по-настоящему беспомощным.

***

Тишина и вклинивающиеся в нее звуки металлических ложек, стучащих о дно тарелок, действуют сродни медиатора для скопившейся горечи. С каждым мгновением она грозится вырваться наружу, но Минхо настойчиво пихает в себя очередную ложку поминального супа и едва не давится им. Горячий бульон ошпаривает истерзанное колючими комками истерики горло, и громкий кашель пронзает пространство. Никто из гостей не обращает на него внимания. Да попросту нет тех, кому не все равно — мама удалилась в соседнюю комнату для короткого отдыха, тетя Хеджин с ней. Знакомых лиц в маленькой гостиной в принципе не наблюдается. В одночасье стало как-то пусто и совсем грустно. Вот прямо невмоготу. Еще и дурацкое раздраженное горло царапается изнутри. Минхо выволакивает себя из-за стола и исчезает на улице.

Сокращая дорогу, сквозь цепкие колючки малины с остатками пожухлых листьев, Минхо продирается к скрипучей старой качели, в уголок, где никто его искать не станет. Кривые ветки царапают не скрытые тканью руки и шею, вешают на свитер ошметки тонкой коры и мелкий мусор. Краснеющие полоски на припухшей коже раздражают, и Минхо бы хотел пожаловаться на боль, но саднящее чувство, разливающееся по телу, вовсе не от старых веток. Выбираясь из кустов и разглядывая тыльную сторону ладони, Минхо перестает смотреть под ноги и спотыкается об обломок кирпича. Накопленное за день разом достигает пика, взрывается, проливаясь горячими слезами, скопившимися за бесконечно длинный день, окрашенный в черный. Он плачет навзрыд, пинает обломок, вымещая злость за дурацкие свечки и свою беспомощность. Он плачет, выплескивая всю свою печаль, которую не мог себе позволить, потому что хотел быть сильным в присутствии мамы. Горло раздирает крик, вырвавшийся самовольно. Вся эта каша рвет изнутри. Ее слишком много для одного маленького Минхо.

— Он че, ревет там? — насмешливый мальчишеский голос звучит громко у самой дыры в заборе. Следом следует несколько чужих смешков.

Минхо игнорирует. Солнце почти село, они сейчас уйдут.

— А чего не реветь-то? Мама сказала, что у него дед умер.

— Тоже мне, развесил сопли, маменькин сынок! — кричит так, чтобы Минхо точно слышал. — Не только отец кинул, да?

Минхо чуть не задыхается под тяжестью слез и растущего возмущения. Чем он заслужил все эти мерзкие слова в свой адрес? Почему дети, которые не сильно старше него, ведут себя подобным образом? Как они смеют говорить о его семье? Кулаки сжимаются до боли, но Минхо драться не будет, не так воспитан.

— А чего молчишь? Язык проглотил? — голос становится отчетливее — один из мальчишек перемахнул через забор и теперь уверенно двигается прямо в его сторону. — Тебя не учили, что надо отвечать, когда к тебе обращаются? Знаешь, невежливо получается, — в плечо впиваются пальцами, чуть потрепав, якобы по-дружески, но следом небрежно толкают в грудную клетку. Несильно. Так, на пробу. Пока что.

— Да кто бы его научил? Все ж подохли, — подкидывает второй пацан и пролезает через отверстие в заборе, присоединяясь к своему приятелю. Они взрываются противным смехом, а Минхо обреченно всхлипывает.

— Н-не говорите так, — заикаясь, пробует отбиться от нападок словами. — Как в-вы можете…

— О, тихо, он что-то говорит! — первый мальчик обрывает веселье другого, наклоняется к Минхо и приставляет к правому уху ладонь, изображая из себя внимательного слушателя. — Ну же, не стесняйся, — воркует он, а потом, когда ничего, кроме плача не слышит, выходит из себя и пинает его по коленке. Минхо вскрикивает от внезапно стрельнувшей боли и хватается за поврежденную ногу. — Говори, я тебе сказал! Что ты там лепетал? — хватается за воротник дутой куртки и яростно дергает на себя. Минхо от неожиданности заходится рыданиями лишь сильнее, что не может не бесить мальчика. Он беспомощно смотрит на второго и где-то внутри даже надеется на помощь с его стороны, но надежды разлетаются в щепки от одного взгляда на двинутое удовольствие от происходящего на чужом лице.

Ему не помогут.

— Мне б-больно, — пытается еще раз и хватается одеревенелыми ладонями за чужую руку.

— Правда? — оживляется мальчик. — Прости, я не хотел, — он заламывает брови, словно ему жаль, и отпускает. Минхо дрожащими ногами делает пару шагов назад и ведется на обман — он почти верит в наигранное раскаяние и, видимо, слишком переоценивает их человеческие качества, потому что моментом позже он получает хлесткую пощечину от второго. Следующее, что он слышит после удара, — это премерзкое гоготание.

Злость быстро разливается по телу, циркулирует впустую, не находя выхода. Минхо лишь держится ладошкой за горящую от удара щеку и чувствует себя таким слабым.

Провалившийся в себя, он не сразу обращает внимание на резко прекратившийся смех, обратившийся в стоны и слабый скулеж. Длинные пальцы с парой мощных перстней до красноты впиваются в челюсти и пухлые щеки обоих хулиганов, прижимая к крепкому телу. Они в ловушке.

Мальчишки пытаются царапаться, но все попытки бесполезны против стальной хватки человека, подкравшегося со спины.

— Напасть на того, кто очевидно слабее, так просто, не правда ли? — тем же ровным тоном говорит все еще незнакомый мужчина с похорон и надавливает сильнее, от чего двое начинают активнее хныкать и вырываться. — Только вот, оказавшись на позиции жертвы, вам уже не так весело, да? Трусливые крысы, которые самоутверждаются, демонстрируя свою бесполезную силу и полнейшее отсутствие ума. Выглядите жалко.

Откровенная демонстрация силы пугает и восхищает одновременно.

— Стоит ли мне связаться с вашими родителями, раз они не научили вас достойно вести себя? — он поднимает взгляд на Минхо, который, кажется, совершенно не дышит и даже не моргает, застигнутый врасплох всем происходящим, — Сейчас я отпущу ваши сопливые лица, а вы будете просить прощения и надеяться, что это сработает, — мужчина отпускает, толкает их в сторону Минхо. Кожа мальчишек пестрит яркими отметинами пальцев, в глазах застыли слезы.

— П-прости нас, — хнычут в унисон, стыдливо пряча взгляды.

— Вы у травы под ногами просите прощения или у человека перед вами?

Дети заметно вздрагивают от резкого замечания.

— М-мы с-сделали тебе больно, — всхлипывают, но смотрят точно в глаза. — Б-больше не тронем. Ты п-примешь наши извинения?

— Да, — чуть севшим голосом отвечает Минхо. Он сомневается в искренности насильно выжатых слов, но хочет как можно быстрее избавиться от этих двоих.

Мальчишки виновато смотрят на мужчину, кидают почти незаметное «извините» и просто сбегают. Сбегают через проклятую дыру в заборе, оставляя клок синтепона из надорванной куртки.

— Минхо, — мужской голос звучит ровно, и интонацию нельзя идентифицировать. Минхо напугано икает и прячет лицо в ладонях. Спустя секунду на макушке чувствуется вес и тепло чужой руки, которые под эффектом увиденного ранее все же заставляют втянуть шею и слегка отшатнутся. Ложно — или предостерегающе? — создается впечатление, будто он следующий в очереди на тумаки.

Опасения развеиваются, когда тело заботливо кутают в то самое дорогое пальто и, подхватив чуть выше колен, прижимают к теплому торсу. Минхо только сейчас понимает, насколько он продрог. На спине ощущаются легкие похлопывания, которые словно выбивают всю злобу, обиду и скорбь. Минхо утыкается текущим носом в рубашку на плече, вымачивая ее слезами и соплями, и не может остановиться. Наружу рвется крик, и он позволяет ему резать свое горло и душу, пока резко не становится спокойно.

— Лучше? — беззлобно спрашивает мужчина, терпеливо ждавший, когда Минхо придет в себя. Минхо находит в себе силы лишь на вялый кивок, но недоуменно вскрикивает, когда его возвращают на землю. Он начинает суетливо осматривать мужчину перед собой, а затем пальто, нижняя половина которого теперь лежит на земле из-за колоссальной разницы в росте.

«Хотелось бы и мне однажды носить такое», — рассеянно подмечает Минхо, пока мужчина присаживается перед ним на корточки, щелкая суставами в коленях.

— Я с ними не общаюсь даже, не знаю, почему они вдруг начали, — Минхо чувствует необходимость объясниться. — Надеюсь, больше не…

— Минхо, — мужчина перебивает его, — почему ты не защищался?

— Мама говорит, что с людьми нужно уметь общаться, — Минхо неуверенно жмет плечами и закусывает губу, препятствуя новому наплыву обиды. Мужчина смягчается и дарит ему приободряющую улыбку, видя, что тот сейчас слишком уязвим и восприимчив к словам и действиям.

— Тише, — большая ладонь вновь ложится на затылок, незамысловато поглаживая. Минхо заметно расслабляется от располагающего жеста. — Мама, безусловно, права. И ты молодец, что старался этому следовать. Но они могли зайти дальше. Я бы сказал, что они это сделали. А знаешь, как надо поступать в таких ситуациях? Твоя мама наверняка тебе еще не рассказывала об этом, потому что думает, будто ты еще совсем маленький. Но это не так, верно?

Минхо неуверенно кивает.

— Прежде всего, — говорит мужчина, вытирая большим пальцем остатки слез, замершие на щеках.- не показывай им своих слез, чтобы не быть уязвимым перед ними, иначе в тебе увидят легкую добычу. Если ты позволишь им ранить себя, они никогда не оставят в покое. Каждое сказанное тобой слово имеет вес и может быть хорошим способом мирно уладить конфликт, как тебя учила мама. Или же может быть лучшим оружием, если научиться правильно его использовать. Но знаешь, это тоже не всегда работает, — Минхо ловит каждое слово, затаив дыхание, и только изредка выпускает клубы пара в холодный воздух. — и тогда приходится объяснять на языке, понятном обидчику. Иногда нужно показать свои клыки — в этом мире иначе никак. Это не просто, но у тебя получится. Ты обязательно научишься.

— Спасибо, — коротко отвечает Минхо.

«За спасение и совет», — хочет добавить, но не успевает. Теплая ладонь ерошит волосы.

— Пойдем в дом, совсем уже холодно, да и мама переживать будет.

Все еще укутанный в чужое пальто, Минхо бодро шагает в дом, поглядывая на почти незаметно подрагивающие от холода плечи впереди идущего мужчины. Настороженность, с которой Минхо смотрел на него днем, давно отошла на задний план, уступая восхищению. Рождество — ближайший праздник, в который можно было бы, задувая свечку, пожелать себе стать сильным, чтобы больше ни одна живая душа не посмела его обидеть. Но Минхо теперь знает, что это не работает, и надеяться остается только на себя.