Специалист по языкам

Когда Хайтам садится в кресло, плечи его будто сами собой вжимаются в шею. Это нехорошо, думает Кавех. Он умеет забираться Хайтаму под кожу, потому забраться руками под домашний халат и с нажимом провести пальцами по лопаткам тоже не составляет никакого труда. Хайтам отзывается вздохом облегчения на прикосновение к окаменевшим мышцам, и Кавех понимает: не прогадал.

Они разные настолько, насколько это, кажется, возможно. Научные работы даршана Хараватат наводят на Кавеха зевоту — он никогда, никогда не выбрал бы себе такую скучную сферу деятельности. Читать древние закорючки совсем не интересно. Куда интересней читать Хайтама.

Вот он вернулся, спокойный, как и всегда, — внешне; Кавех слышит, как ноги едва заметно шаркают по ковру, как непривычно громко хлопает дверца кухонного шкафчика. Устал.

— Ужин готовить буду я, — безапелляционно заявляет Кавех и так же безапелляционно оттесняет Хайтама от печи.

— Ты, верно, хочешь, чтобы этот день добил меня твоей стряпнёй под конец, — голос Хайтама не выражает совершенно ничего, кроме, может быть, ноток порицания.

— Я хочу, чтобы ты вымелся в гостиную и перестал прожигать мои лопатки взглядом, — и, когда Хайтам слушается не сразу, Кавеху только и остаётся, что обернуться и бессильно погрозить поварёшкой.

Хайтам не спрашивает, откуда вдруг в Кавехе проснулась хозяйственность, которой отродясь не было. Он придвигает к себе тарелку молча и улыбается Кавеху — как умеет, наверно, только он, одними глазами.

“Спасибо”.

Хайтам превосходно разбирается в письменности, но безнадёжно плох — с точки зрения Кавеха — во всём, что приходится озвучивать словами через рот.

— Погода сегодня чудесна, — говорит Кавех, подставляя лицо солнечным лучам и довольно жмурясь.

— Да, — сухо соглашается Хайтам.

— Но знаешь, кто ещё чудесней? — Кавех приоткрывает один глаз и лукаво щурится в сторону соседа.

— Нараяна Бхаттатири, дополнивший свою поэму “Нараяниям” исчерпывающими комментариями, благодаря которым мы получили представление об орфоэпических и пунктуационных языковых нормах того времени.

Кавеху внезапно очень хочется раздобыть где-нибудь томик “Нараяниям” чтобы запустить им Хайтаму в лоб.

Кавех читает по изгибу брови, по приоткрывшемуся рту, по дёрнувшемуся кадыку, к которому он тут же коротко прижимается губами. Читает, как школьник, которому нужно следить за строкой, чтобы не сбиться, — мягко ведёт пальцем по ключицам слева направо, ныряя по пути в ямку между ними и не опускаясь пока ниже.

В глазах Хайтама застыло столько невысказанного, что Кавех любуется, — те пару секунд, что у него остаются, пока Хайтам не тянет его на себя порывисто и не целует как в последний раз.

Кавех улыбается в поцелуй. Хайтам может сколько угодно душить его своим занудством, портить любые попытки флирта и оставаться таким сухим, что пепельное море покажется в сравнении благоухающим оазисом. Может и дальше держать всё в себе. Кавех в любом случае всё из него выбивает рано или поздно — буквально, короткими мерными толчками, от которых Хайтам стонет и судорожно цепляется за лопатки, пока Кавех вылизывает ему шею — Кавех ведь и сам своего рода специалист по языкам. 

В голове повисает блаженное марево, и как хорошо, что не нужно больше всматриваться, вчитываться, расшифровывать. Как хорошо, что этот диалект такой простой и понятный — Хайтам, изнывающий от удовольствия внизу, Хайтам, ласково целующий его в плечо после и поглаживающий кончиками пальцев по спине.

Кавех смеётся тихо и хрипловато: ему есть что на это ответить.

— И я тебя.