Оля сидит на бордюре. Сзади мальчишки гоняют в футбол три на два, крики и удары по мячу разносятся по двору, дробно отражаются от стен панелек. Гнев стихает, но Оля все еще растеряна и сама не своя. Костяшки и полоса на лице, куда пришелся удар по касательной, все еще саднят. Тело бьет мелкая дрожь, и дыхание остается поверхностным, неровным, хотя прошло уже прилично времени.
Видок, наверное, у нее потрепанный. Юрку уносили пацаны. Коленом, пожалуй, было лишнее.
Хотя нет — лишним было все. И чего она так взбеленилась? Ну, придурок он, но ведь всегда таким был. На дураков не обижаются — разве Оля не знает? Перед Сенькой потом объясняться придется. Он же теперь в школе не сразу появится, да и к ним больше не подойдет и за парту перед ними не подсядет. Не плохой, в общем-то, парень этот Юрка.
И Сеня ведь нашла что-то в нем…
Ее невеселый акт самокопания прерывает пачка сигарет, материализовавшаяся прямо перед носом. Оля поднимает глаза и видит Разумовскую, стоящую над ней. Ее губы поджаты, вся она нервно дрожит.
— Где ты шляешься?
— Ого, новая же не продает… — только и может выдать Оля невпопад.
— Ну, а мне продала, — Сеня фыркнув, прячет руки в карманы, когда Оля наконец берет пачку и распаковывает ее.
— Прости.
— За что?
— За Юрку… — обреченно вздыхает Оля. Как ей теперь объяснить, что «греческий профиль», который так расхваливала подруга, теперь нихера не греческий. Повезет, если ему вообще прямо нос вправят.
И в больнице, конечно, в полицию передадут. А оттуда — тренеру. Не видать ей соревнований, как собственных ушей.
— Подумай еще раз хорошенько, прежде чем ответить, — зло отвечает Сеня и наклоняется ниже к подруге. Так низко, что Оля может видеть содержимое ее непотребно глубокого для старшеклассницы декольте. Смутившись, Оля опускает глаза и принимается рассматривать асфальт.
— Ты, наверное, злишься на меня…
— Да, я злюсь. Потому что ты ведешь себя как идиотка. Я бегаю по ларькам за твоими "столбами", а ты тратишь время на каких-то обсосов за гаражами… Это он тебя так?!
Сеня замечает ссадину на лице и мгновенно теряет мысль. От ее прикосновений щиплет еще сильнее.
— Еще вчера эти обсосы были «ничего так» парнями. Что за девичье непостоянство?
— Да я этого Юрца теперь на ремни порежу, если он мне на глаза попадется!
— Ему больше досталось, не сомневайся.
— И поделом!
Оля затягивается, усмехается. И понимает, что ничего не понимает. Это же ее парень, она его застолбила, неужели Сене его не жалко? И почему она тогда вся дерганая, если даже не знает, в каком состоянии ее Юрочку отсюда десять минут назад уносили?
— Вы что, поссорились?
— С кем? — Разумовская хмурится непонимающе.
— С Юрцом.
— Да не… да не нравится он мне! С чего ты взяла?
— Ты сама сказала! — выходит из себя Оля. Ну, какого черта, правда? В чем дело-то тогда?
Есения смеется.
— Я тебе сказала так, потому что он хотел пригласить тебя на танцы.
— Оу… — протягивает Оля. Это мало что проясняет, — Ты что, соврала мне?
— Ну… — Сеня смотрит куда-то вдаль, не опускает глаз. Они будто бы слезятся на ветру.
— Разумовская! — окликает ее Оля. Знает, что по фамилии ей неприятно, но пусть хоть так внимание обратит, — Это что такое вообще? Манипуляция?
— Да господи! — вспыхивает Сеня, — Ты должна была просто отшить его ради нашей дружбы. Я не собиралась аннигилировать его твоими руками.
Оля курит в задумчивости. Вот же… А она ведь так на Юрку сорвалась из-за нее. Из-за его шуточек про «телок». Потому что… нужно же уважение иметь к девушке.
— Стоит перед ним извиниться при случае.
— Не смей даже заговаривать с ним, — резко одергивает ее Сеня, — Пусть катится к черту. Жив и ладно.
— Да что он тебе сделал?
— Он — ничего.
Оля откидывает бычок, втаптывает в асфальт. Думает о том, что бред это все. Можно же было просто попросить ее не идти, если есть другие планы. Да и она сама бы не пошла, если бы они в пятницу куда-то собирались. И обсуждать тут нечего. Тем более — лгать, чтобы такими окольными путями чего-то добиваться.
— В чем дело тогда? — шепчет Оля. Закуривает другую — уж слишком ее бьет странный озноб, от которого ей хочется избавиться поскорее.
Сеня кусает нижнюю губу и избегает смотреть в глаза.
И вдруг резко наклоняется. Ниже, чем в прошлый раз, прямо к Олиным губам. И… целует. Оля от неожиданности выдыхает обжигающий дым в чужие губы. Сигарета тлеет в пальцах. Но поцелуй не размыкается.
Мысли мечутся как крысы на тонущей посудине, сердце замирает в болезненном спазме, в ушах шумит. Когда Сеня отрывается от ее губ и стирает остатки своей помады, той, что не была еще съедена, тыльной стороной ладони, Оля может выдать только глубокомысленное:
— Блядь…
Разумовская кивает понимающе:
— Ага... Вроде того, — и разворачивается. Оля не смотрит, как она уходит и предполагает, что Сеня тоже не оборачивается. Слишком неловко. Слишком неправильно. Они, конечно, обсудят это после. Если смогут.
А пока Оля закуривает третью сигарету, потому что дрожь в руках и не думает униматься.
Примечание
И сейчас какой-нибудь умник придет и напишет "поребрик". И отправится пешком до Питера. Потому что мое отношение к питерскому диалекту всем известно. А ещё Гром ест шаурму, а не шаверму.
Привет с Хота! :)
Прочитала и нахожусь в таком восхитительно приятном восторге от каждой части вашего текста! Начиная с фандома/пейринга, заканчивая его построением и стилем.
Безумно понравилось описание - картинка объемная, яркая и звучащая. Я будто рядом с Олей и Сеней постояла в пыльном питерском дворе, видела Олины сс...
Так трогательно! Эх, вот они живут где-то в моем сердце и счастливы после всего, что пришлось пережить... Потому что ну... созданы были друг для друга!
Ну а многоходовочка конечно получилась нелепая) Надо было иначе, но было очень страшно, понимаю... Да и вообще, называл телками - получил в нос. Что поделать)
Поцелуй очень волнующий...