Реджина сидела в больничном коридоре, щеки горели нездоровым румянцем, а в широко распахнутых глазах блестели непролитые слезы. Она до сих пор чувствовала, что находится в шоке. Идиотка, какая же Свон героическая идиотка! Реджина почти успела. Она успела в амбар как раз, чтоб увидеть, как Зелена бьет в Эмму заклятием, и Спасительница падает на пол как подкошенная. И какой толк, что Миллс победила сестру, если Эмма лежит сейчас в палате, подключенная к аппарату жизнеобеспечения, и Вейл разводит руками, потому что не может ничего сделать. Она должна была прийти раньше! Должна была успеть!
- Идите домой, мадам мэр. Вам нужно отдохнуть.
- Я останусь здесь, Вейл. Я должна остаться с ней.
- Мисс Миллс, мы сообщим вам, если в состоянии Эммы произойдут какие-либо изменения. Но сейчас вы нужны сыну больше, чем ей, - серьезно и твердо сказал мужчина.
Этот аргумент подействовал, Реджина поднялась из кресла и, взяв висящее на спинке стула пальто, слегка встряхнула его, чтоб расправить. На пол полетел выпавший из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок. Откуда он взялся? Нагнувшись, она подняла его и развернула. Карие заплаканные глаза распахнулись от удивления, когда она поняла, что почерк послания явно принадлежал Эмме.
Реджина,
Я хочу рассказать тебе, каким был для меня этот год. Рассказать о том, как было больно ощущать эту странную потерю в себе. Как по ночам я просыпалась от неясного чувства, рвущегося из подсознания, и не могла понять происхождения тоски, охватывавшей меня в эти моменты. Я хочу рассказать о том, как со временем в моей голове стали появляться размытые образы – сны и обрывки воспоминаний, но это не принесло мне облегчения, ведь с тех пор мне начало казаться, будто вместе с кровью по венам бежит лишь одно имя. Твое имя, Реджина. Твоё.
Наш сын, он забыл тебя в ту самую секунду, когда мы пересекли границу, оставив тебя позади. Заклятье подействовало на него так, как и должно было подействовать. И его память хранила твой последний подарок – фальшивые воспоминания. Моя же не была ко мне столь милосердна.
Я расскажу тебе, как твоё заклятие отступало перед памятью сердца и чувств, которые я так долго не осознавала и отрицала, считая их ядом для себя.
Сначала всё было почти хорошо. Я не помнила тебя, не помнила Сторибрука. Не было в моей голове этих двух с половиной лет. Но вот саднящее чувство потери, оно было со мной всегда, всё это время. Ощущение, что мне чего-то не хватает. Или, верней, кого-то. Знаешь, сколько раз самые обычные мелочи казались мне до ужаса неправильными, и я не могла понять, почему? Например, когда наш шеф в участке называл меня «мисс Свон». Нет, конечно, чаще всего, он называл меня просто Эммой, но, проштрафившись, я немедленно становилась «мисс Свон». И каждый раз, когда я слышала это обращение, всё во мне просто кричало о том, что должны быть другие интонации. Другой голос. Знаешь, я как будто всё время тебя ждала, даже позабыв тебя. В нашей с Генри квартире, в Нью-Йорке, у обеденного стола в кухне всегда стоял третий стул. Пустой. Потому что мне всегда казалось, что в нашей семье кого-то недостаёт.
Такая вот эмоциональная память или что-то типа того. Думаю, поэтому в моей жизни и появился Уолш. Я его не любила, но он был ничего, а мне нужно было попытаться заполнить эту пустоту. Надо признать, что попытка не увенчалась успехом. Всё стало только хуже, потому что, когда я начала встречаться с ним, ты внезапно появилась в моих снах. Сначала просто безмолвным силуэтом, но я сразу поняла, что это именно тебя мне не хватает постоянно. Я не видела твоего лица. Просто каждую ночь я шла к тебе в каком-то сумраке, знаешь, какой бывает осенними вечерами на мостах рек. И я шла и шла, и никак не могла дойти, а ты просто стояла и смотрела на меня, и я чувствовала твой взгляд. И каждый раз я просыпалась в слезах, потому что во сне понимала, что ты ждёшь меня, но я никогда к тебе не подойду, не дотронусь до тебя. И чем дальше продвигались наши с Уолшем отношения, тем болезненней становились эти сны. Видимо, наша с тобой странная связь оказалась сильней, чем мы могли подумать, и моё глупое сердце пыталось таким образом помешать мне предавать себя. И тебя тоже.
А потом я переспала с ним. Не знаю, зачем говорю это, ведь тебе, скорее всего, это безразлично, хотя мне отчаянно хочется, чтоб это было не так. Как бы там ни было, я сделала это, ведь мы с Уолшем встречались достаточно долго, чтоб наши отношения стали серьезными. И тогда ты снова мне приснилась. Уже не силуэт. Ты. Я вспомнила, как покалечила твою любимую яблоню. Помнишь, как ты прожигала меня взглядом? Если б ты только знала, Реджина, до чего мне хотелось тогда бросить пилу, прижать тебя к этой грёбанной яблоне и поцеловать. И вернись я сейчас в тот день, я бы сделала это, даже зная, что ты убьёшь меня за это.
С тех пор каждый новый сон приносил мне воспоминание о тебе. Больше ни о ком, остальных я не помнила. То есть я знала, конечно, что другие должны быть, но не помнила. Всегда только ты или вы с Генри. Я вспомнила, например, как ты пришла ко мне с корзиной яблок, и как Генри полез в шахты, и ты от страха за него сходила с ума. И как, цокая каблучками, ты появлялась в участке ради того, чтоб в очередной раз сказать мне, что я безалаберное недоразумение, зря получающее бюджетные деньги.
И эти воспоминания выворачивали меня такой безысходной тоской, такой болью, что, если б не Генри, я сошла бы с ума. Конечно, я не рассказывала ему ничего. Просто он стал для меня якорем. Я должна была жить ради сына, и я жила.
Я хочу, чтоб ты знала: когда Крюк нашел меня в Нью-Йорке и убедил выпить зелье, первая моя мысль тоже была о тебе. Я буквально увидела тот наш второй день, когда я снова вернула сбежавшего Генри домой. Я вспомнила, как ты развернулась и захлопнула дверь особняка перед моим носом. Я благодарна Килиану, потому что этот год для меня был пыткой, которую он помог мне прекратить. Жаль только, что он любит меня, а я не могу дать ему даже шанса, потому что всё мое нутро, и мысли, и сердце захвачены тобой.
Реджина, честно скажу, я не знаю, переживу ли встречу с твоёй двинутой сестрёнкой, которая держит Тёмного в качестве комнатной собачки, мне кажется, что нет. Поэтому я и написала тебе всё это.
Я совершила много ошибок, я о многом жалею, но более всего я жалею, что ни разу не обняла тебя. И я жалею о том, что не сказала тебе раньше. Я люблю тебя, Миллс. Прости, что целых два года не могла перебороть свою трусость. Прости, что говорю это сейчас, когда у тебя появился этот лесной валенок (да, Тинк разболтала мне про эту хрень с пыльцой и татуировкой судьбы). И, Реджина, он тебя не стоит. И я говорю это не потому, что ревную тебя. Конечно, я ревную тебя так, что мне хочется превратить этого вольного стрелка в отбивную всякий раз, когда я его вижу, но дело не в этом. Он ненадёжный, Реджина. Я хотела бы, чтоб, когда меня не будет, с тобой рядом был бы человек, который станет беречь тебя и защищать. И Локсли явно не вариант.
Еще раз прости, что говорю это всё тебе, но я не могу иначе. Просто за этот год я поняла, что в моей жизни нет никого дороже тебя и Генри. И я бы сделала что угодно, только бы ты дала нам шанс (да, и эту стрёмную татуху тоже набила бы – хоть на лбу, если б ты захотела).
Реджина, если я вернусь, постарайся не убить меня за это письмо. А если нет, скажи Генри, что я его люблю. И родителям тоже. И постарайся не назвать их идиотами при этом, ладно? И главное, будь счастлива, хорошо?
Эмма.
Реджина сжала письмо в побелевших дрожащих пальцах, пытаясь осмыслить прочитанное. В следующую секунду она уже распахнула дверь в палату и, решительно подойдя к больничной койке, склонилась над Эммой, накрывая бледные приоткрытые губы поцелуем. Волна магии прокатилась по палате, разливаясь во все стороны. Судорожно вздохнув, Эмма открыла глаза и посмотрела на Реджину.
Сидящий на небольшом диванчике в углу Джонс ошарашено ахнул:
- Какого…?!
- Прости, пират, – повернулась к нему Миллс и снова посмотрела на Эмму. – Думаю, мисс Свон, мы обойдёмся без «стрёмной татухи на лбу».
На лице Спасительницы расцвела усталая, но широкая улыбка.