Профессор Северус Снейп не любит праздники. Может, в глубине души ему и нравятся рождественские шумиха и веселье, но он быстро утомляется от суеты и всеобщей радости и с большим удовольствием уходит к себе, как только появляется возможность. Если бы его никто не трогал, он бы относился к Рождеству благосклонно. Однако все считают своим долгом попытаться его развеять. Из года в год повторяется одно и то же: он прячется, его ищут. И ладно бы только студенты не давали ему прохода, но ведь даже Минерва Макгонагалл пытается его вытащить на свет божий! В течение целого месяца никакого покоя!.. Хогвартс пестрит и сверкает с каждым днём всё ярче и праздничнее, а он становится всё мрачнее и мрачнее. Профессору Снейпу хочется хоть куда-то слить накопившуюся от усталости злость. Раздражённый угнетающим чувством надвигающегося шумного Армагеддона, он цепляется к ученикам с самого адвента.
А ещё этот Ремус Люпин! Пришло же Дамблдору такое в голову — назначить профессором ЗОТИ оборотня! Несомненно, старик постепенно выживает из ума, и при всём уважении к директору, это уже чересчур. Теперь помимо беспрестанной слежки за Поттером, чтобы Гарри — будь он не ладен! — не свернул себе шею, приходится варить аконитовое зелье и замещать коллегу, когда он «болен».
За окном темнеет. Профессор Снейп сжимает тонкими нервными пальцами переносицу. Голова раскалывается так, будто он бился ей о стену часа три. А так хотелось, на самом деле... «С каждым годом абсурдность происходящего в этих стенах нарастает в геометрической прогрессии, — он медлит вставать за зельем, словно находит в боли тайное наслаждение. — То философский камень, то Василиск, теперь оборотень и сбежавший Блэк. Натравить бы одного на другого... Вот была бы потеха…».
Ремус Люпин сильно раздражает его. Конечно, Ремус не одобрял шалости других Мародёров и не участвовал в их делах, в том числе и в издевательствах над Снейпом, однако никогда и не останавливал их. За первое, пожалуй, можно быть благодарным. За второе... А кто, в общем-то, останавливал их когда-либо? О нет, профессора Снейпа коробит совсем по другой причине. Ремус оказался именно тем человеком, который ухитрился подобраться к Северусу ближе остальных. Он, всячески пытающийся подчеркнуть, как ощущает свою зависимость от «любезной помощи Северуса», использует собственную слабость как оружие. Люпин постоянно напоминает, что ценит его усилия, не реагируя ни на сарказмы, ни на оскорбления. Мог бы ради приличия хотя бы обидеться! Неужели не понимает, что от этого он, Северус, не перестанет варить ему лекарство? Выбора-то всё равно нет...
О, эти чёртовы аконитовы зелья, ставшие ловушкой для обоих! Какая дурацкая причина для близости! «Зараза мохнатая, — профессор Снейп передёргивает плечами, — ну почему нельзя было свалиться на чужую голову? Нет, надо было снова на мою...».
В дверной косяк трижды стучат:
— Ещё не спите? Немного задержался...
«Явился, — профессор Снейп, чуть приоткрыв глаза, колюче смотрит на него из-под тёмных ресниц. — Ещё позже не мог прийти? Мне же доставляет такое удовольствие торчать в классе битый час, а не спать в покоях!». Тянет рявкнуть в ответ, что спит, но он поднимается и молчаливо проводит рукой по воздуху, приглашая войти.
— Гермиона просила меня помочь, она взяла учебник курсом выше, — непонятно зачем оправдывается Люпин. — Я несколько забыл о времени…
— Ваше лекарство, — профессор Снейп пропускает его слова мимо ушей, шебурша в ящике стола. — Постарайтесь не задержаться и принять его вовремя.
Ремус Люпин обезоруживающе улыбается и благодарит, принимая тёмно-зелёный пузырёк из его рук. У него ладони тёплые, горячие, живые, у Северуса — бледные, холодные, как будто мёртвые. Профессор Снейп отходит к окну и застывает чёрным изваянием на фоне белого-пребелого снега.
— Кхм... — Люпин не торопится уйти. — В Большом Зале завтра будет торжество, вы придёте?
— У меня есть дела поважнее, — чеканно отвечает профессор Снейп. Как же болит голова!
— Полно вам, вы ведь сильно заранее сварили зелье... Полнолуние послезавтра.
Профессор Снейп разворачивается на каблуках, взметнув полы мантии.
— Думаете, мне нечем заняться кроме вас?
— Есть, конечно, — примирительно произносит Люпин, — я вовсе не считаю, что...
— Тогда что вам, чёрт побери, ещё нужно? — вскипает профессор Снейп.
«Уберись уже, — он скрипит зубами. — Я выпью когда-нибудь раствор ромашки с вербеной или нет?!». Пить обезболивающее при Люпине не хочется: лишний раз демонстрировать слабость — вот ещё!
— Вы, кажется, приболели, — Люпин сочувственно поднимает домиком брови.
— Не имеет значения, приболел я или не желаю вас видеть, — цедит профессор Снейп, почти не открывая рта.
— Знаете, при головной боли помогает чай с шоколадом. Позвольте и мне побыть вашим врачом на сегодняшний вечер, вернуть долг, так сказать... — Люпин протягивает руку, словно хочет взять его за локоть. — В компании всяко лучше.
Профессор Снейп отпрыгивает в сторону как ужаленный. В чёрных глазах вспыхивают гневные алые огоньки. Конечно, он с удовольствием выпил бы чего-то горячего, ещё лучше — горячительного. Но в компании Люпина? О нет, это откровенное издевательство!
— Только посмейте коснуться меня, — шипит он по-змеиному, выхватив палочку, — и, клянусь своими котлами, я засажу вам аваду в лоб. Проверим, только ли Поттер может ходить со шрамом от неё.
Люпин отступает, растерянно опустив руку. Профессор Снейп медленно опускает палочку, сжав зубы, хотя страшное проклятье уже готово сорваться с губ. Ему физически больно от чужих непрошенных прикосновений. Голова начинает кружиться от боли. Он, скривившись, кивком указывает на дверь. Когда шаги Люпина стихают где-то вдалеке коридора, профессор Снейп со стоном падает в кресло. Ну что за болван этот Ремус!.. Ну что ещё надо, неужели недостаточно запрячь его, Северуса, в кабалу ежемесячного приготовления аконитового зелья! Зачем набиваться в друзья?! Он медленно берёт палочку и бормочет себе под нос:
— Акцио...
Наутро головная боль отступает. Профессор Снейп устало пьёт кофе за завтраком, не глядя по сторонам. И, всё-таки, замечает: успели поставить ёлку. Профессор Флитвик со своим факультетом украшают её на переменах, распевая рождественские гимны. Если Ремусу так скучно, пусть пойдёт им помогать! Там он будет полезнее. Профессор Снейп съёживается. Ему и вообразить страшно, что Ремус Люпин может быть полезен ему и, что хуже, стать его другом. Каждый раз, когда Ремус внезапно проявляет к нему тепло, профессор Снейп чувствует ледяную пустоту, которая так и норовит свернуться вокруг его сердца в тугой комок. От него невыносимо больно. Нет, никакой слабости, никакой дружбы с кем-либо.
Раз уж бывший гриффиндорец доводит его до белого каления, оторвётся на его же факультете. Профессор Снейп даёт сложную самостоятельную работу и садится за стол. За любой чих можно снимать баллы. Виски снова сжимает горячий стальной обруч. «Начинается, — тоскливо думает он, — пройдёт это когда-нибудь или нет?!». Хорошо, что задал студентам безопасное письменное задание. Ещё бы следить за ними в таком состоянии!.. А завтра полнолуние, и снова на него свалятся пары Люпина, да чтоб ему!
— Профессор, в учебнике опечатка, — Гермиона поднимает руку.
«Невыносимая всезнайка, ну кто тянет тебя за язык, сидела бы да писала, — Снейп медленно отрывается от созерцания пламени свечи, — нет, надо же выделиться... Как типично для вашего факультета!».
— На какой странице, вы полагаете, допущено досадное недоразумение?
— На тридцать третей, сэр.
Снейп берёт со стола свой учебник, и на пол из него вылетает плитка шоколада. Он застывает, ошеломлённый. Гермиона сжимает губы в тонкую линию и опускает глаза. Гарри и Рон слишком усердно пишут, чтобы не было понятно: заметили. «Ах вы мелкие поганцы, — профессор Снейп окидывает ледяным взглядом аудиторию, и никто не смеет издать ни звука. — Значит, Ремус через вас её подложил! Вот бы подлить вам сыворотку правды и всё выпытать!».
Профессор поднимает шоколад с пола и демонстративно бросает в ведро к скомканным бумагам. Может быть, вечером он достанет её и, молчаливо глядя на идущий за окном снег, съест, запивая горьким горячим чаем и черкая на пергаменте короткое ядовитое письмо благодарности. А может, Гарри и Рону только почудилось, что профессор Снейп поднёс к губам шоколадный ломтик. В конце концов, под одной мантией-невидимкой тесно, а заходить без неё, чтобы убедиться — они же не самоубийцы.