Вода в чайнике закипала. Уэйд ковырял зубочисткой в зубах. Питер смотрел на отражение светильника в розетке. Маленький овал, белый-белый на белом. Как будто кто-то нарисовал сплюснутое яйцо. Уэйд мог.
— Расскажи, — сказал Уэйд, и его голос утонул в бульканье воды.
Питер поднял глаза. Уэйд стоял у стены. В летних оранжевых шортах и без футболки. И ковырял зубочисткой в зубах.
— Что? — спросил Питер. Он сидел на стуле. Обычный такой стул. Без спинки, похож на барный: можно раскинуть колени, уткнув пятки в ободок внизу.
— Что-нибудь личное, — ответил Уэйд и посмотрел вниз. У него нет бровей, но есть ресницы. Светлые совсем. Как пух на фруктах.
— Не знаю, — сказал Питер и потрогал своё колено. Потом усмехнулся. — Это совсем глупо.
Он кое-что вспомнил.
Вода в чайнике совсем закипела. Раздался щелчок, и стало тихо. Уэйд смотрел вниз и перекатывал между пальцами кончик зубочистки.
— Окей, — сказал Питер. Убрал руку с колена и положил её на край стола. — Я был ещё совсем мелким, может, лет восемь, не помню точно. И короче, застал тётю в гостиной. Она сидела в кресле, в темноте, и плакала. Мне стало не по себе от этого, ну, ты понимаешь. Я спросил, что такое, ну, в чём дело, вдруг ей плохо и всё такое. И она сказала, что всё нормально, просто фильм, то есть ревёт она из-за фильма. Я спросил: «И что это за фильм?» Она сказала название, и как бы на этом всё. Я забыл это название почти сразу же. Мне было так странно, что она плачет из-за какого-то фильма, понимаешь. А потом через несколько лет — кажется, я учился тогда в старшей школе — я вдруг вспомнил этот случай. Ну, как тётя плачет в гостиной. И короче, я полез в гугл, чтоб найти тот фильм. Не знаю, зачем. Просто решил, что мне надо это узнать. Но я не запомнил название фильма. Точнее, помнил, что это какая-то гора. Ну и гугл выдал мне фильм. Он был довольно старый, поэтому я решил, что это тот самый фильм, и посмотрел его. И потом сидел у себя в комнате, в темноте, и плакал. А это оказался совсем не тот фильм. Ну не тот, который смотрела тётя, понимаешь. В общем, тётя тогда смотрела «Холодную гору», а я посмотрел «Горбатую гору».
Питер засмеялся и снова посмотрел на розетку, туда, где отражается светильник. Уэйд молчал. А Питера тогда фильм не отпустил и назавтра. Питер чистил зубы и думал о шкафе. Питер заливал хлопья молоком и думал о рубашке. Питер садился в школьный автобус и думал о рукавах. Эти рукава, они его потрясли.
— Вот как-то так, — сказал Питер и сглотнул слюну. Её стало много во рту, а он ещё не пил чай.
— А я однажды перепутал цукини с огурцом. Тоже неловко вышло.
Уэйд разлил кипяток по чашкам. Склонился, повёл носом и накрыл их фарфоровыми крышечками. В чашке Уэйда распускались лепестки розы. В душе Питера распускались другие цветы.
— Цукини и огурец?
Питер поднял руку и занёс её над своим лбом, а Уэйд поднял взгляд. Ресницы, как пар.
— Не люблю рубашки, — сказал Уэйд. — Всё это накрахмаленное, белое-строгое, затянутое галстуком. Ты видел меня когда-нибудь в рубашке? А мёртвым?
— При чём тут?..
Галстук — что? Белое?
За окном распускалась ночь. Рукава — отпустили.