«Его считали богопротивнейшим и страшнейшим из людей, врагом рода человеческого, и он наполнял сердца отвращением, тоской и ужасом. Таков был общий о нем приговор. Приговор справедливый и истинный.
И он любил Мариамну».
Пер Лагерквист
Когда луч старенького солдатского фонаря в третий раз ударил ему прямо в глаза, Кориолан выругался, после чего резко сел в постели.
– Сеян, ты на часы смотришь?
– Я что же... тебя разбудил? – Светловолосый кареглазый юноша на нижней койке потерянно поднял глаза от ветхой массивной книги, и Кориолан саркастически скривился.
– Прости, я не хотел. – Сеян с усталой, какой-то своей особой неживой печалью опустил глаза. Со дня Жатвы Кориолан не раз замечал у него этот взгляд; в ночь на Капитолийской арене, когда он по прихоти доктора Галл лично отыскал Сеяна возле изувеченного и опозоренного тела бывшего одноклассника, Сеян и вовсе откровенно признался, что не желает жить. После десяти лет их иллюзорной школьной дружбы Кориолан лишь недавно в полной мере ощутил, как на самом деле прикипел душой к долговязому нелепому мальчишке, так во всём непохожему на него, но до сих пор не смог бы поклясться, что понимает его до конца. Плевки и травлю от новых столичных одноклассников Сеян на протяжении нескольких лет сносил весьма стойко, даже с достоинством – тем самым, с которым позже будет заявлять в лицо всемогущей доктору Галл о чудовищности её зверских издевательств над детьми из дистриктов. За самого себя Сеян Плинт не умел держать зла никогда и ни на кого, но когда его раз за разом принуждали быть невольным пособником преступной государственной машины Капитолия, это словно медленно убивало юношу без участия палача.
Вот и сегодня, очевидно, убивало – ведь совсем недавно их, без году неделя новобранцев, принудили стоять в страже на казни. И это была только первая казнь... Вздохнув, Кориолан задумчиво поглядел на книгу в руках друга и пересел на его кровать.
– Что читаешь?
– Это… – Сеян, чуть нахмурившись, взглянул на обложку, – …Новый Завет. Всё время забываю, а название здесь почти стёрлось.
– Это что, про религию? – Заинтересованная улыбка Кориолана сразу же превратилась в пренебрежительную. Всякого рода примитивные верования не были запрещены в Панеме законом, однако лишь неудачники из дистриктов с их примитивным уровнем развития могли позволить себе всерьёз увлечься ими. Не изменял себе и Сеян – пожалуй, только такую литературу и можно было обнаружить у мальчишки, рисковавшего собственной жизнью на Арене, дабы совершить нелепые посмертные ритуалы над истерзанным долгими пытками телом своего бывшего одноклассника. – Тебе продали это в Котле?
– Раньше у ма была такая книга. Когда отец перевёз нас в Капитолий, а родные и друзья из-за этого не желали нас знать, она иногда читала её. Много плакала, а затем читала. Отец положил этому конец, когда увидел… – Сеян тяжело вздохнул, после чего отстранённо посмотрел на ветхие страницы и протянул ему книгу. – Это… успокаивает. Иногда.
Кориолан помедлил и прочитал первое, что попалось на глаза:
– «…и мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли…»
Из форточки повеяло тёплым летним ветром; юноша на несколько секунд замолчал, оглянувшись. Небо за маленьким окошком над кроватью золотили первые лучи рассветного солнца, слегка касавшиеся светлых волос Сеяна.
– «…а Он ничего худого не сделал».
Из недолгого чтения и объяснений Сеяна он понял, что речь в отрывке шла о разбойнике, казнённом рядом с неким богом древности и испросившем у него прощения за свои жестокие преступления в самые последние мгновения перед смертью. Испросившем – и получившем.
– И как… следует это понимать? – Что-то внутри Кориолана в странном напряжении дрогнуло. – Что это вообще значит?
– Наверное, что никогда не поздно покаяться, – задумчиво пожал плечами Сеян. После молчания он зевнул и прибавил: – Ладно, Корио, я всё-таки посплю пару часов.
– Давай, брат…
От последнего в рассеянности вырвавшегося у Кориолана слова Сеян вздрогнул, после чего робко улыбнулся другу на прощание, просияв как ребёнок. Кориолан не смог не улыбнуться в ответ.
СПУСТЯ 65 ЛЕТ
– Сэр… – Секретарь Эджерия нерешительно замерла на пороге его кабинета. – Разумеется, я помню о распоряжении никогда не соединять вас с вашей сестрой. Но… она всё ещё у ворот и не желает уходить вот уже около четырёх часов. Стражникам следует вмешаться?..
У президента Кориолана Сноу, старика восьмидесяти трёх лет, вырвался отрывистый раздражённый вздох. Помедлив, он поднялся из-за стола.
Тигрис, – вернее, безумного вида существо с косметической тигриной мордой, которое, вероятно, некогда являлось его кузиной, – завидев его, с надеждой подалась навстречу. Кориолан приоткрыл ворота, пропуская её внутрь.
– У меня мало времени, Тигрис. Ну, зачем явилась?
– Сегодня утром арестовали мужа, – наконец ответила его сестра после краткого тяжёлого молчания, во время которого она отстранённо изучала его лицо. – Сказали, что по твоему приказу.
– Вероятно, не следовало выходить замуж за предателя государства, – пожал плечами Кориолан.
– Но мой муж не предатель. Он не оказывал помощи мятежникам, он врач…
– Твой психиатр, – напомнил Сноу, вновь с усмешкой оглядев облик кузины. Тигрис вздохнула.
– Кориолан, прошу тебя. Ты и я... Мы с тобой с детства родные, росли как брат и сестра. А сейчас у меня нет никого, кроме него. Ты знаешь, я была так счастлива, что по крайней мере в старости смогла полюбить по-настоящему…
На слове «полюбить» усмешка президента стала ещё презрительнее, и Тигрис, чуть отшатнувшись и не договорив, оборвала себя.
– Что же с тобой стало. – Она вздохнула – слабо, болезненно. – Кориолан… разве не я тебя вырастила? Ведь я была тебе и сестрой, и матерью. Всё моё детство я... умирала и унижалась за тебя.
– Мне жаль, Тигрис…
– Ты приказал уволить меня – пусть. Я не просила об этой ужасной работе, никогда не просила... Но прошу, отпусти моего мужа. Позволь нам хотя бы увидеться…
– Я никому не могу позволить увидеться с арестованным по подозрению в измене, и тебе это хорошо известно.
– Кто с тобой это сделал, Кориолан? Если бы тебя увидела наша бабушка…
– Это если бы тебя увидела наша бабушка, – Кориолан скривился и снова окинул взглядом её внешний вид. – Уж поверь, она ужаснулась бы тому, что её внучка превратилась в тварь неведомого происхождения.
– Я превратилась в тварь?.. – Тигрис улыбнулась страшной улыбкой и, подступив к нему на шаг, понизила голос до вкрадчивого шёпота. – Это не я жила паразитом у отца и матери, чьего сына сама же убила.
Президент Сноу замер. Затем – с размаху ударил кузину по лицу, и она упала на землю.
– А ведь миссис Плинт убила бы тебя своими руками, узнай она правду. Я горела со стыда, когда находилась рядом с ней. А нужно было рассказать… Сеян был твоим другом… – Вскинув голову, Тигрис оскалилась почти по-звериному, в глазах её светилось презрение. – Где бы ты был, узнай они всё, Кориолан? Не задумывался?.. Всё, что ты имеешь, ты построил на деньгах, которые украл. На кровавых деньгах родителей, что умирали от горя по сыну, убитому по твоему доносу, и что, на твоё счастье, так и не узнали правды о своём нахлебнике. Вычеркни из твоей блестящей биографии подачки Страбона Плинта – и кто ты вообще такой?..
– Уведите её! – на мгновение Сноу сорвался на яростный крик, после чего перевёл дух. – Увести. Казнить арестованного завтра утром. И проследите, чтобы она смотрела.
– Чудовище! – закричала Тигрис ему в спину. – Убийца! Ты мне не брат! Ты мне не брат!..
– Дедушка? – Красные от слёз глаза хрупкой двенадцатилетней девочки безжизненно скользнули по привычно застывшим у дверей безгласым, затем по хозяину кабинета, его бессменной секретарше и безуспешно пытавшемуся привлечь к себе внимание министру Антонию, чьё присутствие президент Сноу явно показательно игнорировал.
– Дедушка… папа умер.
Сноу прервал разговор с секретарём Эджерией и взглянул на внучку, совершенно не изменившись в лице от услышанного.
– Твой сын… – уточнила девочка с какой-то растерянностью в голосе. – Доктор не смог его спасти.
Президент чуть опустил взгляд и коротко вздохнул.
– Офелия, ступай в свою комнату и ложись спать. – С этими словами он повернулся к секретарше и, будто его и не прерывали, продолжил разговор о том, чего будет стоить Капитолию сегодняшнее уничтожение повстанцами горной военной крепости в Дистрикте-2 – крупнейшей в Панеме. Это событие упоминали в президентском дворце гораздо чаще, нежели удар бомбы, этим же вечером унесший жизни всех членов семьи президента, кроме Офелии. Жизни её родителей... Девочка сглотнула.
– Ты разве не пойдёшь к нему? – снова позвала она с растерянной настойчивостью. – Ничего не сделаешь?..
От наполовину невозмутимого взгляда, который в ответ обратил на неё дедушка-президент, Офелия в испуге замолчала и пулей исчезла с порога кабинета.
Ледяное безучастие не покидало лица президента Сноу и в день похорон – и, поняв это, тихо всхлипывающая Офелия, прежде никогда не сумевшая бы упрекнуть своего деда ни в равнодушии, ни в малейшей крупице жестокости к ней, ещё раз ощутила себя сиротой.
В памяти то и дело мелькали случайно услышанные обрывки разговоров родни и друзей семьи, на которые она прежде не обращала внимания. Говорили, что глава государства не особенно-то и любил своего сына – за то, какой бездарностью тот прослыл, и за то, что он когда-то был зеницей ока и величайшей надеждой первой леди Ливии Сноу, – а на свете было немного людей, которых жестокий президент Панема ненавидел с такой же страстью, как собственную покойную супругу. Вдобавок несчастному Ксанфу Сноу довелось родиться почти точной копией своей матери.
Офелия с растущей отстранённостью подняла глаза на деда, ещё раз всхлипнув. А ведь, оказывается, он и правда травил людей ядом... После того, как шепот о министре Антонии, отравленном прямо во время официального приема на глазах у всех приближенных президента, разлетелся по дворцу, даже ей, внучке Кориолана Сноу, ничего не оставалось, как уверовать в «грязные сплетни» – и теперь ей было страшно. Люди в стране ненавидели его, а он – их, ему не нужны были собственные сын и жена. Не нужен был её отец. Зачем же он тогда был добр к ней? Притворялся?
Как только тела её родителей и кузины, что жила вместе с ними, были погребены, девочка, прошмыгнув под самым носом у стражника, зарыдала в голос и бросилась в чащу находившегося за фамильным склепом Сноу леса, не разбирая дороги.
– Офелия, стой!.. – встревоженно окликнул её Кориолан, но она не обернулась.
Сперва она слышала, как её искали – и вся президентская охрана, и сам дедушка. Но Офелия бежала всё дальше, и вскоре в окружающем её непроглядном лесу воцарилась зловещая тишина.
Становилось холодно. Девочка беспомощно прислонилась к дереву, пытаясь закутаться в своё чёрное пальто, успевшее наполовину промокнуть. Что же ей теперь делать? Ах, если бы она, как Огненная Китнисс, умела выживать в лесах, не нуждаясь ни в чьей помощи... Увы, тем немногим и бесполезным, что успела относительно неплохо изучить за двенадцать лет своей жизни «принцесса Капитолия» Офелия Сноу, были помпезные столичные улицы.
Где-то совсем недалеко послышалось характерное дедушкино покашливание, и Офелия, тяжело вздохнув, двинулась на звук. Она всё равно не станет жить с ним, всё равно уедет, как только будет в силах это сделать…
Посреди крошечной лесной лужайки находился заросший и практически полностью разрушенный могильный камень – совсем не походящий на дорогие памятники, которые только что установили на могилы её родителей. Казалось, эту могилу некогда отчаянно пытались спрятать от посторонних глаз. Возле неё, опустившись на одно колено, неподвижно и в полном одиночестве сидел пожилой президент Сноу.
Приблизившись, Офелия осторожно заглянула ему через плечо и всё же сумела различить надпись на разрушенном камне.
«Сеян Плинт».
Дедушка смотрел на камень – тяжело, не отрываясь. Как ей показалось, он даже что-то доверительно прошептал одними губами, обращаясь к человеку, чей последний приют ему волей случая довелось навестить. Всхлипнув, Офелия слегка погладила его по плечу. Лишь тогда заметив её, президент облегчённо вздохнул.
– Кто это? – робко спросила девочка. – Год рождения как у тебя, а умер почти мальчиком…
– Ты замёрзла? – перебил её дед и, сняв своё пальто, быстро накинул Офелии на плечи, отчего она ошеломлённо расширила глаза. – Давай, пойдём.
Бросив прощальный взгляд на могилу Сеяна Плинта, президент поднялся на ноги и принялся теснить внучку в направлении обратного пути.
– Какие красивые розы, – всхлипнула Офелия. – А я не видела у тебя таких.
– Розы? – Сноу потерянно моргнул – и тоже воззрился на два свежих темно-розовых бутона по другую сторону могильного камня Сеяна, лишь сейчас заметив их. Цветы казались какими-то хиловатыми, словно их растили в очень бедном деревенском саду, а никак не в президентской оранжерее. – Но я… их сюда не приносил. – Он вдруг с требовательной боязнью принялся смотреть на внучку, словно ожидая, что она немедленно разрешит его недоумение. – Я не приносил.
– Нет?.. – Офелия пожала плечами – ей казалось, что могила очень давно заброшена. – А кто же тогда? Он умер очень давно, разве его мог навестить ещё кто-то, любящий розы?
В ответ её дедушка-президент буквально впился в лесную чащу взглядом – диким, напряжённым... отдающим каким-то безумием. Затем, будто оправившись от наваждения, на несколько мгновений задумался и слабо, но решительно покачал головой. В бледно-голубых глазах светился болезненный страх и нечто, совершенно незнакомое Офелии.
...Она стояла в толпе, облачённая в серое платье, накинув чёрный шарф поверх своих седеющих вьющихся волос. Казалось, по её покрытым морщинами щекам и сейчас катились слёзы – в точности как в день казни Сеяна...
А до места его казни оставалось подать рукой, хотя круглая площадь и основная часть собравшихся там людей ещё были видны менее чем наполовину. Приговорённый к смерти президент Кориолан Сноу застыл на месте, не понимая, обмануло его только что зрение или всё же нет. Впервые за это утро он задрожал всем телом – и в этот же миг, споткнувшись, рухнул на землю.
– Люси Грей… – озираясь, пролепетал он потерянно. После чего, так и не поднявшись с колен, закричал во всю мочь: – Люси Грей!
Подавив приступ кровавого кашля, Кориолан наконец опомнился – и со смесью ненависти и стыда глянул сперва на толпу, затем на своих конвойных. Командор Пэйлор казалась растерянной и на миг даже будто тоже невольно принялась высматривать кого-то там, где ему только что привиделась Люси Грей Бэйрд, убитая его же рукой в лето после Десятых Голодных Игр более полувека назад. В лето, когда он впервые переступал через одну жизнь за другой – и дошло до того, что когда встал вопрос об её жизни, он уже даже не ведал, что совершает. Кажется, в книге Сеяна встречались сходные слова...
Он в утомлённой злобе начал подниматься на ноги, когда пожилая женщина у него за спиной слабым голосом окликнула его по имени.
И он снова замер – не поднимаясь с колен, не в силах вдохнуть и страшась обернуться.