ღ
За Джисоном остаются отблески тусклых фонарей, слабо освещающих ночную улицу, мелкие крупинки снега и тонкий слой льда, а ещё — суровая зима, заледенившая душу одиноко стоящей в ночи фигуры. За Джисоном остаются люди и их поступки, взгляды, а ещё кто-то совсем дорогой, но такой далёкий, как звезда, горящая где-то далеко на небосводе и освещающая потерянным детям их путь. За Джисоном — темное небо, узкая тропинка из чьих-то больших следов и совсем немного — жизнь. А на его сердце — тоска, смешанная со вкусом горького — такого ненавистного — кофе на губах и ароматом никотина. У Джисона проблемы с общением, немного депрессия, а ещё одиночество убивающее желание жить. И ещё совсем чуть-чуть — Феликс, готовый прийти в любую минуту.
Феликс рыжий, с веснушками, словно бы рассыпанными на его лице самим солнцем и улыбкой, способной растопить даже самый толстый слой льда. А ещё у него сердце: живое, бьющееся, такое доброе-доброе и чистое, словно только что изготовленный листок никем нетронутой бумаги.
При Феликсе Джисон не боится плакать; так сильно плакать, что аж до крика, до побелевших костяшек пальцев и неприятной боли в горле; до опухших, красных глаз и после — долгих, теплых и таких крепких объятий. При Феликсе Джисон не боится быть настоящим: мальчиком, с кучей проблем, комплексов и таким естественным несовершенством. При Феликсе Джисон не боится быть человеком, откинувшим все глупые принципы и стереотипы, и живущим так, как хочется ему. При Феликсе Джисон не боится быть просто — человеком, пусть и с какими-то своими странностями.
— Ты не бросишь меня? Прошу, хотя бы ты останься, — просит, нет, чуть ли не молит Хан, и сжимает край чужой футболки. Феликс по-доброму посмеивается, улыбается так ярко, будто солнце после дождя, и берет в свою ладонь чужую — холодную, слегка шершавую, с мелкими царапинами и порезами, но такую родную и все равно любимую.
— Не брошу.
И никаких слов не нужно больше, ведь оба знают, что на душе друг друга и как с этим бороться. Достаточно просто быть вместе и оставаться такими же идеальными своей потрясающей неидеальностью, стереть с некогда чистых белых листов бумаги следы чёрных карандашей, и жить, как в последний раз: отдавая все свои силы любимым делам и людям, и оставаться собой в любых случаях, даже если общество против, потому что общество будет против всегда.