everybody loves an outlaw — i see red
Тэхён попадает в особняк в тот роковой день, когда ему исполняется полных девятнадцать, и отец сдаёт его, как корову на рынке, тому, кого тот ни разу не видел в глаза: мафиозный сыночек мафиозного папочки не годится в наследники в силу половой принадлежности и фактом наличия обильно пахнущей гранатом естественной смазки, которая стекает по бёдрам раз в месяц. Это не брак по расчёту (именно он, разумеется, но впоследствии, да), и Тэхён о своём женишке не знает совсем ничего: только то, что ему предоставил секретарь дорогого отца в лице базовой анкеты в духе «имя, рост, вес». Без шуток, там действительно были такие параметры: Чон Хосок, тридцать два года, рост сто восемьдесят два сантиметра, вес — шестьдесят семь килограммов, запах весьма специфический. По крайней мере, всё тот же секретарь обозначил его как «торфяной виски», а Тэхён ни хрена в алкоголе не шарит, и потому полез в Naver с целью понять, чем всё-таки пахнет его будущий муженёк. Сайты выдавали лютую дичь, полную пафоса и вшивой дороговизны, чтобы набить цену продукции: тебе тут и пикантность, и дым, и определённые нотки того, что зовут словом «едкость» — набор полной херни, которая у юного омеги Дома Ким вызывала лишь раздражение.
Нет, конечно, он знал, что рано или поздно будет именно так — от него избавятся подобнейшим образом, папа даст целую тьму наставлений, сморгнёт слёзы и скажет: «Мой мальчик теперь совсем-совсем вырос, но только сохраняй невинность до определённой поры, не ложись к нему в постель в первые ночи». Так оно, в общем, и вышло, однако Тэхён решил, что, наверное, не будет расстраивать дорогого родителя внезапным фактом того, что его цветок давным-давно (в четырнадцать) был сорван на спор по пьяной подростковой глупости, когда они с Чимином поспорили, сможет ли кто-то из них завалить школьного популярного альфу по имени Ким Намджун. Тэхён выиграл спор, и с тех пор вёл вполне себе свободную жизнь человека, который не собирается перед кем-либо отчитываться — ему никогда не срывало тормоза, вовсе нет, он даже состоял в тайных от семьи отношениях, длиной целых два года, но всегда знал, что рано или поздно ему подберут того, кого называют «выгодной партией».
И в его девятнадцать ей оказался альфа Чон Хосок, тридцать два года, рост сто восемьдесят два сантиметра, вес — шестьдесят семь килограммов, запах торфяного виски. Симпатичный на вид, насколько юный омега может знать, его Дом занимает далеко не последнюю строчку в «Топ-10» мафиозных семей по Южной Корее — четвертую, если быть точным. Наркоторговля и сбыт — не самая худшая стезя в их тёмном мирке, и вообще, очень странно, что он согласился взять Тэхёна в мужья, потому что его семья находится только на восьмой ступени элитного списка. Как сказал папа с восторгом, на одном из светских приёмов Хосок просто увидел Тэхёна и «влюбился настолько, что вышел на связь с твоим отцом самостоятельно». Младший же Ким в такие сказки ни хрена не поверил, потому что цену своей смазливости знает отлично: скорее всего, Хосок прельстился на молодое тело, красоту и определённую ауру роскоши, которую юный Тэхён всегда умел распространить — и по этой причине пришёл к выводу, что тот тоже может быть «выгодной партией». Эрудированный, знающий этикет, поступивший в престижный университет на факультет политологии, из обеспеченной семьи и — что важно — осознающий свою принадлежность к иерархии. Но при этом до него наверняка дошли слухи о том, что данный омега по меркам многих может казаться распущенным.
Тэхён бунтарь и всегда топил за то, чтобы распоряжаться своей судьбой так, как угодно ему, но практика и возраст вдруг показали, что бабки он все-таки любит больше свободы. А, ой, не стыдно и пусть отсосут все те, кто говорит, что с любимым рай в шалаше, к девятнадцати годам он хорошо понимает, что то, как он сумеет себя преподать своему жениху, имеет огромнейший вес — и по этой причине в их первую личную встречу он не заносчив, не испуган, но себе цену знающий. Чон Хосок же, сидящий в чёрном кожаном кресле в своём кабинете, внезапно не выказывает никаких признаков тупого кретина, который, словно в допотопное время, «пришёл, увидел, победил». Кардинально напротив — склонив к плечу темноволосую голову, альфа в тёмно-бордовом костюме-тройке с небрежным галстуком чёрного цвета, ему говорит:
— Мы не в каменном веке, Тэхён. Мне остаётся только догадываться, через что проходят омеги нашего общества, и хочу сказать тебе сразу: ты не раб, не пленник и не зависимый. Если ты вдруг захочешь уйти — уходи, насильно мил не будешь. Репутация твоя не будет испорчена: я всё так же продолжу вести дела с твоими родителями, а публично честно скажу, что это я не устроил тебя как жениха. Договорились? Никакого принуждения или насилия.
— Ты говоришь так красиво, но ведь купил же меня, — скривив губы в усмешке, ему Ким отвечает.
— Таковы традиции этого отвратного общества. Будет здорово, если я, войдя в тройку сильнейших Домов, начну постепенно менять эти обычаи, — и альфа пожимает плечами, разливая красное сухое вино по бокалам. — Но, между нами, по-человечески прошу тебя дать мне шанс. Ты мне правда безумно понравился, и я бы хотел быть для тебя достойным супругом когда-нибудь в будущем. Любимым супругом, если быть точным. Поэтому, не хочешь немного вина? А мы обсудим твою учёбу в университете, и ты расскажешь мне о себе то, что считаешь нужным, что мне можно знать. И взаимно. Идёт?
— Договорились, — кивает омега, а потом залихватским движением осушает бокал залпом под негромкий смешок своего... сожителя? Ладно, пусть так. — Сердечно извиняюсь, конечно, но у меня всё-таки стресс.
— Понимаю.
— Не понимаешь.
— Твоя правда. Но я постараюсь его минимализировать. Что скажешь?
Тэхён, садясь на соседнее кресло, лишь хмыкает. А в кровати Хосока находит себя уже через три блядских дня, потому что то, как альфа себя подаёт, то, как он говорит, то, о чём думает, и то, как с ним обходится, заставляет не просто проникнуться, но и захотеть его до скрипа в зубах. Он уважителен, ласков, начитан, держит дистанцию какое-то время — три дня — и если, закрыв глаза, забыть, чем именно он занимается, чем занимается Дом Ким тоже, то про такого, как он, стоит рассказывать своим близким друзьям. А пока что три дня Тэхён живёт в любовном романе, где «Я сплю в отдельной спальне, у меня огромная гардеробная, которую я заполняю по своему усмотрению, и его чёрная карта в PayPal моего телефона», а ещё «Он рано уезжает на работу на своём чёрном «Порше Панамера», но всегда возвращается поздно под вечер, чтобы посидеть со мной и поговорить обо мне в своём кабинете, разливая по бокалам «Oasi degli Angeli, "Kurni", Marche Rosso» семнадцатого года выпуска». Возможно также и «От него потрясающе пахнет торфяным виски и древесным одеколоном, а на правой руке — массивные дорогие часы. Он всегда ходит в костюмах или рубашках, рукава которых по локоть закатывает, и любит широкие дорогие ремни». И, конечно же, «Он очень учтив, интересуется мной и моими увлечениями, приставил охрану и внёс мой номер на быстрый набор». И — выжимкой: «Я хочу его трахать до утра следующего дня, честное слово».
И вот так вот он оказывается в постели Чон Хосока. Это происходит быстро, спонтанно, ударом губы об губы, где аромат дыхания с отдушкой дорогого сухого вина, а сильные руки этого альфы — на его талии, крепко сжимают чёрную ткань рубашки, мелко подрагивая. Это происходит сразу после того, как Хосок поддерживает с ним разговор о Че Геваре, что может быть странным, но они разгоняют тему этой культовой исторической личности до абсолютного максимума, сидя у него в кабинете, и вид молодого мужчины, расслабленный после долгого дня и слегка разморённый вином, заставляет внутренний индикатор тэхёнова состояния пробить стрелкой позицию «Horny», потому что то, как Чон в полумраке рассуждает о кубинской революции, лениво растягивая слова и изредка делая небольшие глотки вина из бокала — это пиздец, вне зоны комфорта, и, да, Ким ощущает с позором, как у него начинают сзади стремительно мокнуть трусы.
И тогда Хосок, вскинув бровь, говорит с беззлобной усмешкой:
— Запах граната усилился, тебе так не кажется?
А Тэхён в ответ, глядя прямо в чужие глаза чёрного цвета, произносит низко и хрипло:
— Трахни меня.
И Хосок ему не отказывает. Его руки — сильные, цепкие, мощные — на талии, когда он Тэхёна, тому в шею впиваясь и нещадно кожу терзая, на столе раскладывает, заставляя смотреть на себя. У него в глазах демоны, а груб он в той самой степени, когда на грани с чуткостью, вежливостью, будто касанием сильных пальцев под чужой рубашкой чёрного цвета проверяет на прочность, а Ким, его за тонкую, гибкую талию своими ногами держа, и не против совсем — на самом деле, чувствительно-чувственно подаётся вперёд, и тазом — вверх, ощущая, как стремительно мокнут чёрные узкие джинсы там, сзади, где уже горит, хочет принять в себя член так сильно, как, кажется, никогда никого не хотелось. Весь пиздец ситуации кроется в минусах спонтанного быстрого траха на рабочем столе: Хосок не раздевается (а хотелось бы, чтоб да), но, с него низ быстро стянув, лишь с мгновение с тихим восторгом оценивает открывшийся виду налитый кровью член того, кто с ним сожительствует — Тэхён задыхается, но прикрыться не хочет, напротив, раздвигает ноги пошире, чтобы, осклабившись, спросить с негромкой насмешкой:
— Что, нравлюсь?
— Безумно, — не кривит душой Хосок ни минуты перед тем, как впиться ему в губы губами опять. Тэхён хнычет, чувствуя себя текучим и грязным — в комнате так сильно пахнет смесью граната и виски, а у него так стоит, что отдаётся сильной пульсацией на каждое движение губ альфы по его слегка взмокшей коже. Хосоковы пальцы внутри облегчения ему тоже ни хрена не приносят: Ким на них грубовато насаживается, требуя и почти умоляя, потому что так сильно хочет, чтобы его поимели на этом столе, так тихо и молебно постанывает, толкаясь вниз, туда, где кисть Хосока перепачкана в естественной смазке, пока тот его грубовато и влажно целует, хаотично и властно сталкиваясь языками в распухшем от этих терзаний рту юного омеги.
— Трахни меня, — хрипит Тэхён негромко в тот самый момент, когда пальцы Хосока — на правой руке, той, что с часами — смыкаются на его нежном горле, слегка для остроты ощущений затрудняя поток кислорода. Ким хнычет, хочет внутри себя большой твёрдый член, и ничего не может поделать, потому что альфа лишь негромко смеётся, продолжая прокручивать свои невозможные пальцы в его заднем проходе, таком влажном и готовом к тому, чтобы в него уже наконец-таки вставили.
— Попроси меня лучше, — урчит Чон ему в самые губы.
— Прошу тебя, папочка, трахни меня. Будь грубым со мной, — плаксиво просит Тэхён, и ему подчиняются: Хосок приспускает свои невозможные брюки и засаживает без предупреждения — сильно и грубо, заставляя омегу прогнуться в пояснице, насадиться так глубоко, как это только возможно, изнутри каждой клеточкой тела прочувствовать силу скольжения, коротко взвизгнуть, слегка задыхаясь и скрещивая на чужой талии ноги сильнее, так, чтобы уже никуда точно не делся.
Ким под Хосоком, который над ним нависает, уперевшись правой рукой в поверхность стола у чужого виска, только хрипит. Они не целуются — велика честь сейчас, — но Хосок имеет его так хорошо, так грязно и грубо, придерживая левой рукой за плечо, под себя подминая, глубокими рывками в совокупности с тихим порыкиванием... и в какой-то момент омега не выдерживает напора чужого члена внутри: повернув голову, голосит своё задушенное, но такое счастливое «папочка», с силой прикусывает ремешок массивных часов, чтобы испачкать белым полы своей чёрной рубашки и сжаться вокруг члена жаркой пульсацией.
— Господи, блять... — шепчет Хосок, будто в забвении. — Ты не можешь так поступать, если не хочешь, чтоб я...
— Папочка, в рот... — вдруг перебивает омега. — Я хочу, чтобы ты кончил мне в рот, — и Чон выходит резким грубым движением, заставляя внезапно прочувствовать пустоту там, внутри, и Тэхён на дрожащих ногах опускается перед ним на ковёр, чувствуя себя влажным, текучим, испорченным, но этот пульсирующий член, испачканный в его собственной смазке, в рот берёт незамедлительно, позволяя себе прочувствовать языком отдушку граната, и сосёт усердно и грязно, бережно перехватив чужой член у основания и чувствуя дрожь в коленях, когда Хосок цепляется пальцами в его светлые пряди и толкается в рот мелкими сильными рывками. Подняв глаза, Тэхён видит нереально классное зрелище — момент, когда зрелый, уверенный в себе мужчина, заломив брови, запрокидывает своё потрясающе красивое лицо к потолку и губы кусает. От такого вида хочется быть ещё более послушным, покладистым мальчиком — и в момент, когда хватка на затылке становится сильнее положенного, а движения члена Хосока в его рту становятся хаотичнее, грубее, отрывистее, Тэхён готов постараться и выложиться. Особенно, когда ему тёплой горьковатой струёй изливаются в рот, продолжает бережно двигать губами по чужому налитому кровью стволу, но лишь для того, чтобы, отстранившись слегка, показать своему альфе язык с собранным белым и, на коленях перед ним стоя, одними глазами кое о чём попросить.
И это потрясающе, что Хосок понимает — зацепив пальцами его подбородок и дыша тяжело, вдруг негромко смеётся, чтоб, наклонившись, пустить тонкую нить слюны в чужой рот и понаблюдать, как Тэхён этот невозможный коктейль гулко глотает.
— А ты фетишист, детка, — негромко посмеиваясь, ему сообщает с урчащими нотками в голосе. — Мне кажется, мы с тобой точно притрёмся.
— Мне кажется, я влюбился в тебя, когда ты сказал о боях за Санта-Клару, — не спорит Тэхён, чувствуя себя нереально. — Потрясающе?
— Определённо, — отвечает Хосок, осторожно убирая свой член и, склонив к плечу голову, вдруг совсем робко спрашивает: — Не хочешь провести ночь у меня в спальне?
Даже думать не надо.
— Хочу.
И вот так спустя каких-то три дня, игнорируя все наставления любимого папочки, Ким Тэхён находит себя в постели босса Дома Чон — Чон Хосока, где его, как и смело мечталось, имеют до самого утра, позволяя срывать себе связки к чёртовой матери и умолять папочку трахнуть поглубже и как можно грубее.
И нельзя сказать, что ему не нравится этот исход.
***
— Тэхён-а, это правда, что ты только три дня спал в отдельной спальне, где у тебя огромная гардеробная, которую ты заполняешь по своему усмотрению?
— Он реально пахнет торфяным виски и древесным одеколоном? Он всегда ходит в костюмах или рубашках, и это так сексуально!
— Он действительно очень учтив, и по сей день интересуется тобой и твоими увлечениями, с первых дней приставил охрану и внёс твой номер на быстрый набор?
И двадцатичетырёхлетний Тэхён, глядя на своих друзей детства — таких же омег, как и он сам, не наследников, но детей домов Пак, Ли и Мун, только лишь пожимает плечами с широкой улыбкой.
— Важно не это, я думаю.
— А что же?
— То, что даже спустя пять лет нашего брака я каждую ночь хочу его трахать до утра следующего дня, честное слово.