shadow moses

tyga feat. nicki minaj — dip

Когда они останавливаются в Пусане на слёт, рыча моторами байков под осуждающие взгляды прохожих, Чонгук лениво потягивается, ощущая, как хрустят позвонки под дорогой сердцу чёрной косухой: погода выдалась солнечная, но всё-таки до странного ветреная, и прямо сейчас он даже в какой-то степени рад, что в этот раз всё-таки не поленился водрузить на голову шлем — не весело было бы получить по глазам своими же патлами, выбившимися из резинки хвоста. Ребята за спиной паркуются в ряд: гомон семьи звучит для ушей едва не теплей, чем рокот дорогой сердцу «Голды»* — «Ангелы тьмы» как никогда взбудоражены предстоящим особенно крупным слётом, куда, как говорят, даже заглянет пара одиночек. В этот раз они максимально открыты к общению: Чонгук, будучи новым президентом родного мотоклуба, изрядно успел побесить старых волков политикой дружественности, которая выражается в вербовке новых потенциальных членов семьи — «Ангелы» всегда были немногочисленными и держались особняком, однако с появлением нового лидера кардинально сменили вектор своего поведения в адрес других мотоклубов и отныне являются более коммуникабельными и дружелюбными по отношению к другим байкерам. Невозможно расширяться, если не заинтересовывать одиночек и новичков, считает Чонгук. Ровно так же, как и нельзя не давать людям шанс: каждый достоин того, чтобы вкусить дорожную пыль и прочувствовать ветер по коже на скорости, и кто он такой, чтобы не предоставить эту возможность? 

Он знает, что многие из других клубов... фыркают. Молодой, амбициозный, мажор — с презрением говорят «реформатор», но свои всегда слушаются: никогда Чонгук не позволяет себе поднять на семью голос или же действовать исключительно в своих интересах. Времена, когда всё те же старые волки ставили дыбом свои полулысые от времени холки, уже канули в лету: за два года, что «этот мальчишка» стоит во главе «Ангелов тьмы», их семья расширилась в выгодном направлении, и даже жилищные условия для её членов стали куда лучше, что уж скрывать — так или иначе, новые люди, новые знакомства и связи. Ему нравится слышать о себе то, что говорят остальные: молодой, амбициозный, талантливый — он уверенно держится на байке, во время заездов ведёт колонну чётко и без суеты, а клаб-хауз благодаря его связям и бабкам больше не напоминает консервную банку, как было при других президентах. Огромный дом недалеко от Пусана: бассейн, сауна, дартс и бильярд, барная стойка и восемь спален, одна из которых — лично его. Лучше, чем дешёвый клоповник, в котором «Ангелы» перебивались до этого: и там безопасно хранить что документы, что деньги, что цвета мотоклуба — охрана и регулярное посещение проверенной горничной своё дело делают славно. 

Но пока они только в Пусане — раздражают жителей города своим странным видом, аурой воров и бандитов, а также количеством, которое заставляет всех проходящих мимо людей морщиться с ноткой брезгливости. Бывает, что уж: Чонгуку нравится думать, что именно под его управлением семья стала рушить стереотипы о байкерах — появились новые лица, красивые, утончённые. Свежая кровь, дурные головы и бесконечная тяга к бунтарству, что пройдёт, разумеется, с возрастом: и он в свои девятнадцать был точно таким же. Сейчас далеко не особо ушёл — всего двадцать три, — но гонору поубавилось, а стремление разбить ебало любому, кто скажет поперёк хоть единое слово, сошло на нет с опытом. В любом случае, они все чертовски лощёные — если ты дерьмо и им же воняешь, тебе закрыт доступ в семью, приходи, когда научишься мыть задницу пару раз в день, а дальше обсудим. 

Слёт назначен на завтра. Оглянувшись, Чонгук видит за собой три мотоцикла: Намджун, Хосок и Юнги относятся к тем самым, кого их прожжённые волки уже уважают, но столкнись лицом к лицу с личностями, о которых с насмешкой говорят «псевдомужчины» — почувствуешь гору говна. Потому что свежая кровь — и неуступчивые старые псы, которые ставят холки в испуге и кусают заранее. Остальные — Сокджин и Чимин — подтянутся позже, а два одиночки, которые решили заглянуть на огонёк присмотреться, обещали набрать ближе к тому. В одном — Ким Тэхёне по прозвищу «Стигма» — Чон Чонгук по кличке «Чонгук» (потому что с фантазией у него какие-то беды) уверен. Возможно, ровно настолько, что предложив ребятам занять себя в Пусане на пару свободных часов, тащит задницу в сторону какого-то паба, где, по словам Стигмы, подают охуенные стейки. 

Парень, написавший ему по наводке одного из ребят, судя по фото, весьма симпатичный, а ещё, если отталкиваться от их переписки в мессенджере, действительно шарит. У него пиздатый чёрный «Харлей»**, что свидетельствует о наличии бабок и безупречнейшем вкусе (или любви к нержавеющей классике). Чонгук по кличке «Чонгук» действительно хотел бы видеть его членом их не самой скромной семьи, а потому решает встретиться с одиночкой один на один, невзирая на все правила и иерархию — как человек с человеком. 

И уже спустя пятнадцать минут после приветствия и обмена крепкими рукопожатиями понимает, что зря. 

Потому что Ким Тэхён нереально пиздат, и он из тех самых охрененных парней, по которым у президента сводит в кожаных штанах его грёбанный член: сидящий напротив обманчиво открытый, собой обволакивающий, приятно продавливающий на предмет слабых мест и ну очень красивый. Кожа загорелая, слегка грубоватая, улыбка широкая и белозубая, в глазах демоны пляшут, а в отросшие тёмные волосы, что при попадании на солнечный свет отдают слегка рыжиной, почему-то хочется запустить свои пальцы. 

Господин президент никогда не хотел раздвигать свои ноги, предпочитая в постели активность. Но сейчас, делая глоток минералки и пытаясь не подавиться грёбанным стейком под столь пристальным вниманием тёмных глаз, он понимает, что его лодыжки бы идеально смотрелись на тонкой талии этого райдера. 

— Я говорил, что здесь вкусно, — у Стигмы голос низкий, урчащий, а ещё он лениво перекатывает по нёбу гласные, и из-за этого у Чонгука сводит яйца, честное слово. Знаете, есть несколько категорий парней-доминантов: хлюпики с сюрпризом, открытые дотошные альфа-самцы и роскошные холёные хищники, которые берут своё взмахом ресниц? Тэхён из последних. И, чёрт возьми, Чон действительно хочет, чтобы этот парень откусил от него кусочек, как от лежащей перед ним сочной говядины прожарки «medium well». — Было бы здорово выпить, но, кажется, нам обоим предстоит путешествие, — даже изъясняется он как-то... особенно. Эрудированно, что ли, чёрт его знает, но такая подача очаровывает, если быть до конца откровенным. — Тебе нравится, господин президент? — последнее он выдаёт с полуулыбкой, беспардонно положив татуированные локти на стол и мило нос морща: — Выглядишь так, будто сейчас подавишься нахуй. 

Чонгук выдыхает, а потом ведёт плечом, впрочем, быстро надевая на лицо привычную маску той ещё суки, и решает брать быка за рога приблизительно сразу: 

— На хую нельзя подавиться, подавиться можно только хуём, — и Стигма смеётся. Смех у него тоже красивый, низкий, рокочущий. — Знаешь, сложно не подавиться, когда на тебя смотрят так, будто хотят сожрать. 

— А ты бы дал мне откусить от тебя кусочек, Чонгук-а? — хорошо, что он не делал глоток воды в этот момент — та бы носом пошла. 

— Всё зависит от того, с какой части тела ты предпочитаешь начать свой обед, — зеркалит улыбку «господин президент». Тэхён бровь вскидывает, чтобы губу закусить, а потом откинуться на спинку стула и протянуть: 

— Тебе бы понравилось. Я хорош в поедании, — атмосфера становится тяжелее: всё вокруг почему-то мгновенно искрится миллионами разных разрядов, но нельзя не сказать, что столь быстрое развитие событий ему до ужаса нравится. Чонгук не любит ждать. И тормозить тоже не по его части. 

— Да, я вижу это по той скорости, с которой ты прикончил свой стейк. 

Пауза. Тэхён смотрит на него какую-то долю секунды, а потом опасно щурится, чтобы резко вбросить с уверенностью: 

— Я хочу засадить тебе. 

— Я хочу, чтобы ты вылизал мою задницу, — не спорит Чонгук, отставляя приборы. — Как ты понял? 

— Я своих вижу сразу, — фыркает Стигма. 

— Я так палюсь? — вскинув брови в притворном веселье, интересуется Чон. 

— Вовсе нет. Считай, что у меня чуйка. 

— Гей-радар? 

— Именно он. 

— Что же... — и Чонгук, тапнув по экрану смартфона, смотрит на время. — Возможно, нам с тобой стоит обсудить это завтра, когда семья будет праздновать встречу. 

— Всенепременно, — не спорит с ним Ким. — Я о таком не забуду. 

— Не сомневаюсь. Спасибо за интересную встречу, — и слышит смешок. 

— Самое интересное, кажется, у нас впереди. 

***

Стоя в душе чуть ближе к вечеру и позволяя себе уткнуться лбом в стену, Чонгук тяжело и прерывисто дышит: не ожидал, что аура этого парня возбудит, сука, так сильно. Гей-радар, чёрт бы побрал, и поведение хищника, который точно знает, что ему нужно — всё это будоражит до ужаса, и, что важно, Ким Тэхён его хочет, и уже пообещал взять завтра вечером, как берёт, кажется, всё. 

Господин президент так сильно жаждет, чтобы его именно взяли как можно грубее. Он почему-то уверен: Стигма способен на это — у него буквально на лбу чёрным маркером выведено «Я тебя так поимею, что посыпятся звёзды из глаз».

И против подобного Чонгук ничего не имеет, если быть честным, но понимание, что к таким вот заездам предстоит быть готовым на максимум, его слегка отрезвляет и удерживает от того, чтоб подрочить на светлый образ Тэхёна прямо здесь, в душевой. О, нет: такой парень явно любит разнообразие, и заднице главы «Ангелов» будет завтра вечером очень приятно, а послезавтра — наутро — вовсе несладко. К марафонам подобного рода нужно подходить со всей тщательностью: к стыду своему, Чонгук без всякого зазрения совести после их встречи заходит в секс-шоп, где хорошо так затаривается, только отбив Стигме короткое «гондоны с тебя» и получив смайлик в ответ. У него на кровати в собственной спальне клаб-хауза сейчас лежит внушительных размеров вибратор и большой тюбик смазки — были ещё и клизма, и анальная пробка, но первая сейчас лежит перед ним на подставке внутри душевой, где он её сполоснул после использования, а вторая... внутри. 

Чонгук, который выходит из душа, чувствуя, как плотно сжимаются мышцы сфинктера, с некой опаской смотрит в сторону вибратора, действительно хочет быть готовым к сексу со Стигмой так хорошо, как это только возможно. Ему нравится чувствовать уверенность в том, что он подготовился к процессу достаточно тщательно, чтобы у них не было никаких затруднений впоследствии. Но вибратор, блять, он довольно большой. 

Нет, Чонгук давал в жопу и раньше: безбожно давно, ещё в тот период, когда он был сопливым подростком, не до конца понимающим свою сексуальность — и ему не очень понравилось. Но здесь, как говорится, играет свою роль партнёр непосредственно: ты можешь хоть убиться о свои принципы и предпочтения, но ровно до того момента, пока в твою жизнь не ворвётся потрясающий хищник, который, не церемонясь, рокочуще скажет о том, что хочет тебе засадить. 

Не вопрос, Ким Тэхён. Так сказать, на, получи, распишись: вот он, Чонгук, вот чонгукова задница, и они вдвоём, к слову, в каком-то щенячьем восторге от таких перспектив, а от одной только мысли о том, как ты отлично оттрахаешь то, что сейчас сжимает согревшийся металл крупной пробки (которая хреново входила, несмотря на то, что он смазал и её, и себя), хочется тихонько поскуливать. 

Вдох-выдох. Абсолютно голый Чонгук, кинув взгляд на то, что ожидаемо крепко стоит, берёт в руки вибратор и неуверенно смотрит на противоположную от кровати стену: та зеркальная полностью, и, наверное, лучше будет сделать это вот так, чтобы детально видеть процесс и себя не поранить — и, заведя руку за спину, осторожно извлекает тёплую анальную пробку. Немного (самую малость) краснея, проверяет, закрыта ли дверь, а потом, коротко выдохнув, опускается на мягкий бежевый ворс дорогого ковра, приваливаясь спиной к кроватной раме, немного съезжает и широко ноги разводит, глядя на своё отражение. И, чёрт? Он действительно выглядит очень чувствительным прямо сейчас: отросшие волосы ещё пока влажные, проколотые соски стоят от перепада температур в ванной и в спальне, рельефный живот напряжён, а член, налитый кровью, крупно пульсирует и вязко течёт от нехороших мыслей до этого. Игрушка в руке начинает сильно вибрировать сразу же после того, как он случайно нажимает на кнопку включения, а сам Чонгук, будто боясь дышать лишний раз, руку тянет назад — за тюбиком и презервативом, — не сводя взгляда со своего отражения в зеркале. И, блять, да, возбуждает: собственный вид такой жаркий, пленительный, в тот самый момент, когда он, внимательно за собой наблюдая, выдавливает на пальцы лубрикант без лишнего запаха и вводит сразу два, слегка разомкнув губы и послушно насаживаясь на свою руку. Чонгук очень тщательно ощупывает себя изнутри, не жалея смазки на то, чтобы хорошо себя подготовить для члена одного горячего парня, перед тем, как рвёт фольгу упаковки и раскатывает резинку по силиконовому имитатору, а после, добавив ещё немного лубриканта, приставляет головку игрушки к растянутому, слегка вспухшему входу. Она входит довольно легко: не зря он подрастянул себя после клизмы, чтобы пробка скользнула внутрь полегче, не зря хорошо себя подготовил перед тем, как слегка с собой поиграть ради разминки перед главным животрепещущим действом, которое здесь развернётся завтрашним вечером. 

И нажимает на кнопку включения уже осознанно. В момент, когда стенки прямой кишки прошивает сильной вибрацией, с губ рвётся стон: он жмурится, вслушиваясь в жужжание секс игрушки и в звук собственных шумных выдохов, ощущая, как кожа буквально горит, словно каждый нерв оголён. Вибратор скользит внутри уже почти без труда, приятно расталкивая упругие мягкие стенки, усиленно касаясь простаты и из-за ритмичной пульсации Чонгука коротит так сильно, что выкрик из горла звучит куда громче, а возбуждение стягивается внизу живота сильной пружиной. Он чувствует, как напрягаются мышцы, как член горячо и вязко пачкает кубики пресса в момент, когда он против воли начинает подмахивать, силясь получить как можно больше обжигающих ощущений — изо рта рвётся блаженное «Тэ»...

И это словно ведро воды с кусочками льда. Чон, задыхаясь, открывает глаза и смотрит в своё отражение, чтоб — блять — сразу заметить вибратор и то, как он на него насаживается в поиске сильного оргазма: он выглядит настолько горячим, что становится сложно не кончить на свой светлый образ — игрушка нежно утопает в заднем проходе, чтобы вновь выскользнуть и вновь погрузиться в его гибкое тело. Блять, он бы действительно трахнул себя. 

Хотя, сука, он делает это прямо сейчас: и эта идея подкидывает его настолько близко к оргазму, что он, гортанно выстонав «...хён», выключает игрушку, чтобы немного оттянуть победный финал. 

И в этот момент в его воспалённый разум приходит идея. Возможно, позорная, не исключено, что действительно очень постыдная, но прямо сейчас, когда дрожащими пальцами тянется в сторону телефона, он абсолютно не думает. Как, наверное, не думает даже тогда, когда открывает мессенджер и запускает запись видео внутри диалога, снимая себя в зеркало и включая игрушку, которая ударяет по простате вибрацией. Из горла немедленно рвётся чувственное «Блять!» и, всхлипнув, Чонгук... отправляет записанное, а потом кладёт телефон рядом и позволяет себе откинуться затылком на кроватную раму и начать мычать жалобно: на животе уже мокро, а когда он двигает вибратор в себе, налитый кровью член влажно шлёпает прямо по коже. 

А затем его отвлекает звонок. И, блять, да — Чон берёт трубку, задыхаясь и тихо поскуливая, и судорожно вдыхает, когда в голосе раздаётся урчащее, ленивое, абсолютно спокойное, но с ноткой жаркой искры: 

— Малыш любит играть? — жмурясь, Чонгук представляет эту роскошную мимику, взмах длинных ресниц и бесов в тёмно-карих глазах. Рисует под веками вскинутые в притворном удивлении брови и улыбку кончиками чувственных губ. — Дразнишься, господин президент? — рокотом. 

От этого можно кончить? Окей. Ладно. Да. Его голос слишком сексуален сейчас.

— Возможно, — Чонгук сейчас напоминает себе визгливую сучку. Ту, что мелкой породы, но зарывается на крупную особь, всем телом дрожа: и заткнуться не может, и поломаться охота. — А нельзя?

— Хочешь, чтобы я рассказал тебе, что бы я с тобой сделал, попробуй ты так поскалиться во время секса со мной? — урчит Ким Тэхён. — Заодно намотаешь на ус, как себя не стоит вести. Будешь послушным? 

— Да ни за что, — хрипло отзывается Чон, ощущая, как предэякулят обильными крупными каплями стекает по стволу до яиц, тело мелко дрожит, вибратор в заднице очень большой, а таранить им себя очень приятно. Сейчас, когда он настолько чувствительный, он может даже почувствовать пирсинг сосков, не касаясь, а голос Стигмы в ушах заставляет ему подчиняться, хотя тот ещё ничего даже не сделал. 

— В таком случае, с тобой придётся пожёстче. Я запомнил твой острый язык, Чон Чонгук, посмотрим, не сточится ли он о мои зубы завтра, окей? — и смеётся негромко, когда слышит задушенный всхлип. Скрыть его невозможно — Чонгук и не пытается, собственно, потому что все попытки быть хоть немного строптивым оказываются чертовски провальными. Здесь и сейчас он в плену Ким Тэхёна. Его выгибает от одного только звука его рычащего голоса. 

— Сегодня, Чонгук-а, — почти шёпотом сбивается тот в неформальный стиль общения так, будто это само собой разумеющееся. — Ты можешь кончить тогда, когда тебе только вздумается, но знай, что завтра я тебе не дам такой роскоши. 

— Это мы ещё посмотрим... — хрипит, ощущая, что член, кажется, сейчас разорвёт к ебеням: он большой, горячий, пульсирующий, с головки течёт так обильно, будто он обоссался, но тихий скулёж не делает его слова хоть немного весомыми. Чонгук хочет в задницу член. Член того, кто с ним говорит прямо сейчас, мечтает, чтобы его на куски разорвали сильными челюстями, как какую-то не особо прыткую добычу, что не успела сбежать. И, действительно: Тэхён снова смеётся, но теперь в интонациях слышится сталь, которая заставляет мошонку поджаться сильнее, а мышцы сфинктера сводит едва, что не судорогой вокруг обтянутого скрипучей резинкой вибратора. 

— Конечно, посмотрим. А ты даже почувствуешь. Почувствуешь, каково это — когда над тобой доминируют так, что тебе хочется прогибаться ещё и ещё. Узнаешь, как иногда сладко ощущается боль. Я тебе гарантирую, детка, завтра мы с тобой так поиграем, что больше ты никого не захочешь. 

Самонадеянно. Но достаточно для того, чтобы Чонгук сжался вокруг игрушки так сильно и плотно, что его начинает трясти, и слепо распахнул свои затуманенные от эмоций слезами глаза, глядя прямо перед собой — туда, на отражение. И кончил так сильно, не касаясь себя, что стон разрывает даже собственные барабанные перепонки, а струйка пачкает даже серьгу в правом соске. 

— До завтра, малыш, — хрипло смеётся Тэхён, когда дыхание одного из «Ангелов тьмы» постепенно выравнивается, а точки перед глазами, наконец, исчезают. — Чувствую, вечер предстоит интересный. 

И отключается. 

Оставляя Чонгука потрясённо смотреть на полупрозрачные подтёки собственной спермы и на свой чувствительный член с покрасневшей головкой, который всё никак, сука, не опадёт.

***

К вечеру следующего дня в особняке накурено, громко и людно, а в спёртом воздухе витает запах травки, которую курит Чимин, табака, потому что Хосок действительно дымит, как паровоз, и пива, которое распивают Сокджин, Намджун и Юнги, знакомясь с одним из райдеров-одиночек — Мансоком по прозвищу «Бык». Сам Чонгук, на пару с Тэхёном, пьёт ровно столько, сколько нужно для того, чтобы относительно расслабиться и быть более раскованным: они не подходят друг к другу, но президент «Ангелов тьмы» постоянно ловит на себе тяжёлый заинтересованный взгляд этого блядского Стигмы, и анальная пробка, которой он, предварительно тщательно промыв и смазав себя, заткнул свой задний проход чувствуется особенно остро: мышцы сфинктера ноют, явно намекая на то, что, может быть, хватит, а самому Чонгуку не легче — с каждым нужно поболтать, всех развлечь. Решать насущные вопросы они будут завтра, сегодня — знакомство и чилл. В теории, потому что Чонгук, выкурив три сигареты подряд и запив привкус горелого табака пивом, ощущает себя не в своей тарелке, когда ловит взгляд своего хищника, что стоит у противоположной стены вместе с Юнги и, убедившись, что его жертва смотрит, брови в немом вопросе вскидывает. 

«Когда?», — читает Чонгук в карих глазах. И, вздохнув, встаёт со стула, на котором сидел рядом с объёбанным травкой Чимином, и не размыкая зрительного контакта, тащит свою задницу на второй этаж их клаб-хауза класса «люкс»: туда, где только вчера самозабвенно дрочил перед зеркалом. Но даже нажать на ручку двери не успевает: сзади вжимаются с негромким смешком, чужой пах недвусмысленно трётся о задницу, обтянутую плотной кожей штанов, а длинные пальцы ложатся поверх его собственных.

— Ты подготовил себя для меня, президент? — мурлычет Тэхён ему на ухо, слегка куснув за побагровевшую раковину. 

— Давай не здесь, — хрипит Чонгук в ответ, панически глядя туда, вниз, на подножие лестницы, но там никого, к его облегчению, нет: все столпились в гостиной. 

— А где ещё, детка? — Ким нахально давит на его ладонь, открывая дверь спальню, и лёгким толчком между лопаток заставляет внутрь ввалиться. И тенью в полумрак комнаты следует сам, закрывая за собой сразу же и мгновенно щёлкая замком на двери. На два оборота — Чонгук успевает заметить аккурат перед тем, как его грубым движением за грудки тянут к себе и рычат прямо в губы: — Вот ты и попался. 

— Не скажу, что я бегал, — кривит улыбку в ответ, но тело, в которое Стигма так плотно вжимается спереди, сдаёт с потрохами: стоит Тэхёну грубовато и сильно потереться пахом о пах, как его собственный член проявляет себя в ипостаси предателя. Как и горло, из которого вырывается стон в ту секунду, когда Ким, тихо рыкнув, стягивает с его волос резинку, чтоб, запутавшись пальцами в прядях, вгрызться ему прямо в губы. Это грубо, это совсем по-животному, и это, сука, сводит с ума, потому что Чонгука начинает крупно трясти в тот момент, когда чужие ладони скользят вниз на его задницу, сжимают, словно в тисках, а Стигма коротко рычит, проталкивая ему в рот язык и отстраняясь, чтобы укусить за губу. 

Это напоминает безумие, в котором Чонгук задыхается. Возможно, когда его валят лопатками на мягкий матрас, чтобы сверху нависнуть, широко улыбаясь, он ситуацию отпускает от слова совсем, потому что его ноги обхватывают талию Стигмы будто бы сами собой, а губы тянутся к губам для контакта совсем безотчётно. В паху уже режет: у него на этого парня так крепко стоит, что аж до абсурда, но Ким всё ставит на паузу до ужаса быстро, прижав указательный палец к чужому распухшему рту и нос морща игриво: 

— Хочешь, чтобы тебя целовали, малыш? Тогда будь послушным, — Чон коротко цыкает, но подчиняется, потому что в мгновение, когда всем своим видом даёт понять о смирении, Тэхён его снова целует, и это дурманит не хуже травы, которую курит Чимин, так как в момент, когда его стояк сквозь кожу штанов сминается сильными пальцами, хочется банально рассыпаться. Или же раствориться, позволить этому парню делать с собой всё, что он посчитает приемлемым, потому что Чонгук, кажется, согласен на всё этим вечером: не возражает, когда Стигма кусает его прямо за шею, запуская руку под простую футболку чёрного цвета, очерчивая контур проступающих рёбер. Не возникает, когда с него рывком срывают весь низ, оставляя только боксеры нежно-синего цвета: в спальне царит полумрак, но всё видно прекрасно, в том числе, как сильно реагирует президент «Ангелов» на то, что с ним обращаются, словно с игрушкой — по трусам расползается постыдное пятно влаги, и когда Ким сжимает пальцами головку сквозь ткань, Чонгук мерзко поскуливает. — Я хочу, чтобы ты тёк для меня, детка, — шёпотом на ухо. — Ты же обязательно будешь, ведь так? Этим вечером для своего папочки ты будешь очень послушным, — и Чон толкается в тепло раскрытой ладони на собственном пахе, чувствуя лёгкий дискомфорт из-за ткани, но, в целом, порядок. Тэхён хочет, чтобы он был для него очень влажным? Что же: тогда ему придётся приложить все усилия, чтобы порадовать своего папочку, верно? 

И потому, когда эти проворные пальцы через нежно-синее скользят между его ягодиц и призывно надавливают на задний проход, очерчивая контур кончика пробки, Чонгук совершенно не против: наоборот, приподнимается, позволяя раздвинуть себя чуть пошире, ощупать так, как Тэхёну хочется больше всего. Абсолютно открыт и податлив: ни следа от трусливой сучки мелкой породы. Но гибкий, тлеющий в этой истоме, где хищник тихо рычит, готовый впиться ему клыками в тёплую плоть, но только до определённого момента, ведь Тэхён сам стягивает с себя чёрные узкие джинсы и майку, взглядом рекомендуя Чонгуку поступить точно так же с собственным верхом, но тот залипает, потому что в момент, когда Стигма остаётся в боксерах чёрного цвета, Чон видит выскользнувшую головку вставшего члена, и, блять, она охуительна. Крупная, тёмно-бордовая, блестящая и потрясающая: он бы упал на неё своим ртом, если бы ему только позволили, но пока не предлагали, и всё, что ему остаётся в такой ситуации — это просто смотреть. Да, жадно. Да, возможно, с надеждой, но пока Тэхён снова сверху, задирает его руки над головой и крепко-накрепко держит, позволяя Чонгуку толкаться эрекцией о своё возбуждение так сильно и часто, как это только возможно: смешение горячего дыхания, касание языка о вспухшие губы — всё это дурманит, а по телу отправляет миллионы болезненных искр, где есть место тягучему чувству огня там, внизу, где всё снова сжимается, грозясь распрямиться, ведь Тэхён поцелуи-укусы ведёт от ключицы до проколов в сосках, где позволяет себе зубами оттянуть левую штангу и насладиться очередной порцией всхлипов — детка такой чувствительный, Боже. Ровно настолько, что ощущает себя, словно в агонии, когда Ким ныряет под линию боксеров, но сзади, а не там, где хочется больше всего, и, ухмыляясь, снова толкается пальцами меж ягодиц: так, чтобы подцепить пробку и вытянуть её из плена уставших мышц сфинктера. А, откинув куда-то на пол, вдруг переворачивается, сажая Чонгука на бёдра, и, играя бровями, мурлычет: 

— Прояви инициативу, малыш, — и Чон цепляется зубами за одну из острых ключиц, чтобы, зажмурившись, начать тереться членом о член усерднее прежнего, однако, впрочем, мгновенно теряясь от ощущения крупных ладоней на заднице: Тэхён ему подыгрывает в этой игре, однако сам сминает мягкую филейную часть достаточно цепко и властно, в какой-то момент разводя её части в разные стороны и оставляя на левой из-за ткани недостаточно звонкий шлепок. Морщится — не понравился звук, но пока ничего: движения нижней частью двух тел вдруг становятся аритмичными, даже, можно сказать, хаотичными — примерно в ту же секунду, когда Стигма, оттянув одну из ягодиц в сторону, пальцами вновь давит через ткань на чувствительный вход: Чонгук снова стонет задушенно, и это его ни хрена не спасает. — Хочешь, чтобы папочка поиграл с тобой сзади своим языком? — предлагает Тэхён, проталкиваясь внутрь на одну только фалангу, но этого достаточно, кажется, чтобы мир развалился, а Чон немного поплыл головой. 

— Блять, да, — хрипом. 

— Тогда тебе придётся поработать ртом, детка, — и, нет, Чонгук не имеет ничего против того, чтобы послушно развернуться, не глядя на большое пятно на собственных боксерах, но внимательно изучая вязко текущую головку члена, который так и просится в рот — приспустив чужие трусы, он ощущает мелкую дрожь, потому что тот реально красивый, со вкусно выступающей жилой, которую хочется зажать между губ, но пока рановато. Сначала он позволяет стянуть до колен свои же трусы, почувствовать голой кожей касание чужих сильных пальцев, а после — испытать чувство смущения, когда Тэхён разводит его ягодицы в разные стороны, чтобы негромко сказать: — Блять, какая же у тебя роскошная задница. Я бы её сожрал, детка, жаль, что могу только вылизать. 

И Чонгук снова тихо скулит, когда его подтягивают ближе к чужому лицу, а когда ощущает нежным участком кожи чужое дыхание, кажется, немного умирает внутри. Потому что то, что Ким творит с его задницей, с первых секунд напоминает какой-то блядский рай на земле: подавшись вперёд, Стигма всасывает губами чувствительный сфинктер, проталкиваясь языком между растянутых мышц и не стесняясь того, чтобы пустить много слюны — толчки внутрь достаточно быстрые, сильные, горячие, влажные, а то, каким Чонгук чувствует себя уязвлённым, открытым, только лишь добавляет остроты ощущений. Ощущая, как на растянутую в районе коленей тёмную ткань срываются первые капли предэякулята, Чон наклоняется к чужому охуенному члену — он массивный, аккуратный и ровный, будто из хорошего порно, и даже крепко поджатые яйца, кажется, имеют идентичный друг другу размер. Перехватив его у основания, Чон широко рот открывает, язык высунув, и на пробу стучит крупной головкой по кончику, словно силясь распробовать, что, к слову, сложно, так как он постоянно старается не отвлекаться на то, как прохладно и влажно у него между ягодиц в те моменты, когда Тэхён отстраняется, чтобы прикусить упругую часть или же, наоборот — нежно сомкнуть изнутри зубы на особо чувствительной зоне. Но член в глотку скользит, как по маслу: он даже не давится им, смыкая на стволе свои губы, уделяя особое внимание той самой жиле, которая не даёт покоя с первых секунд. Он хорош в горловом точно так же, как его любовник — в том, что касается римминга: чужое возбуждение действительно плавно заходит ему прямо в глотку, стоит только слегка заложить корень языка и создать эффект вакуума, с силой втянув щёки. Чонгуку нравится двигаться по этому органу плотно и быстро, не щадя кивков головы, но помогая себе рукой в том числе, потому что чужая гладко выбритая мошонка кажется весьма соблазнительной — с учётом размеров Тэхёна и осознания собственных возможностей он понимает прекрасно, что ткнуться носом в лобок у него выйдет только через какое-то время, что немного снижает чувствительность и слегка портит эффект, и по этой причине отвлекает Стигму тем, что нежно массирует яйца в тот самый момент, когда тот, выстанывает ему в задницу своё раскатисто-бархатистое «Блять». И, наверное, в какой-то степени это было ошибкой, потому что третья переменная в их уравнении, а именно член самого Чонгука, на который никто не обращает внимания, болезненно дёргается, вызывая лёгкую судорогу до самой мошонки. Чонгук жалобно стонет, немного давится членом, когда Тэхён бёдра неожиданно вскидывает, однако насаживается ртом до упора, позволяя себе пустить на загорелую кожу одиночного райдера много-много вязкой, смешанной с чужой естественной смазкой слюны. Звук, такой естественный, но своеобразный, вырывается прямо из горла, и Ким утробно рычит, снова подаваясь вперёд и начиная ненавязчиво трахать рот своей детки в собственном ритме, не отвлекаясь от того, чтобы терзать своим языком несчастную задницу. Чонгук прикрывает глаза, которые немного слезятся, успевая делать короткие вдохи в момент, когда Стигма подаётся назад, извлекая блестящий от влаги ствол, чтобы через секунду загнать в его тесную глотку обратно. А после — отстраняется, чтобы, напоследок укусив ещё раз, звонко шлёпнуть по ягодице и рыкнуть: 

— Оставь свою игрушку, малыш. Может, перед тем, как ты её оседлаешь, попрактикуешься в скачках на моём лице, а? — и, выдохнув, Чон выпускает чужой член изо рта, наслаждаясь видом тягучих полупрозрачных нитей слюны, что соединяют головку с его истерзанным ртом и разрываются, когда в его талию не больно, но очень настойчиво цепляются пальцами и тянут назад. И, чёрт, возможно, это идея была реально прекрасной, потому что бёдра у Чонгука крупно дрожат, когда он, закинув голову начинает быстро елозить на чужом языке, ощущая, как тот ввинчивается в его разгорячённое тело; чувствуя, как собственный член болезненно и до пошлого влажно шлёпает прямо о пресс при каждом толчке, и, да — он задыхается короткими «Сука», «Блять» и простейшим отрывистым «Ах». Потому что язык Стигмы, которым он его трахает — это непризнанное чудо света, ни больше ни меньше. Потому что каждый раз, когда Чонгук открывает глаза на очередном грёбанном выдохе, член Стигмы, крупно пульсирующий, попадается в зону его несчастной видимости. 

А потом попадается зеркало на противоположной стене. И он начинает громко-громко скулить, ускоряясь движением таза и, словно бы завороженный, глядя на то, как его член, налитый кровью и до упора стоящий, двигается им прямо в такт. Глаза большие, больные, нет, бешеные, от рта — красный рваный контур губ, распухших от поцелуев-укусов. И, господи, он сейчас кончит. Он действительно готов к тому, чтобы... 

— Я же сказал тебе, — неожиданно отстраняясь и приподнимая за талию, сообщает Тэхён. — Вчера был единственный раз, когда ты мог кончить тогда, когда тебе только вздумается. Сегодня это решу я. 

И, жалко обернувшись через плечо, Чонгук понимает, что с ним, по сути, только играли всё это время — разделённое на них двоих этой ночью, в комнате, где, время замедлилось, и, словно бы, где грех никогда не умрёт***, пока они сгорают друг в друге. Тэхён резким движением опрокидывает его в коленно-локтевую, снова дарит шлепок, а после — широко улыбается (Чон видит в зеркале), чтобы, наклонившись, спросить прямо на ушко: 

— Нравится видеть себя, детка? 

— Очень, — хрипит Чонгук ему вместо ответа. Он хочет кончить — так сильно, как, наверное, никогда не хотел, и оргазм, уже подступающий было, но из-за отсутствия какой-либо стимуляции отошедший назад, становится целью. Но не для Тэхёна, что очевидно: 

— Куда ты спрятал игрушку, малыш? 

— В... прикроватной тумбочке... папочка... — и он скорее чувствует, нежели слышит удовлетворённый выдох Тэхёна, когда он говорит это слово. И точно так же ощущает будто бы аурой, как тот, подавшись назад, открывает один из ящиков, выуживая лубрикант, презерватив и вибратор, который уже спустя пару минут оказывается в Чонгуке отвратительно выключенным. Но задевающим простату, чёрт возьми: Чон стонет так громко, чувствуя дрожь во всём теле, пока Тэхён его трахает снова не членом, но так хорошо, однако... так ужасно недолго, ведь в какой-то момент чонгуков рот широко открывается, а кровь снова сгущается там, прямо внизу, грозясь вот-вот разразиться белёсой струёй, особенно, когда Стигма проворно рукой вниз ныряет, начиная ему быстро-быстро надрачивать: из-за количества смазки и проступающих от перевозбуждения первых полупрозрачных капель по стволу начинает пениться, а сам господин президент срывается в несвязный вой, который жаждет одного — разрядиться. Бурно излиться в тот самый момент, когда Ким так потрясающе ласкает уретру своим большим пальцем и... вновь отстраняется. Игрушка внутри Чонгука тоже, чёрт возьми, замирает, да что там игрушка — весь мир, кажется, а мозг замораживается, переходя в режим паузы. — Н-е-е-ет... — тихо молит Чонгук со слезами в собственном голосе. — Пожалуйста, не-е-ет... 

— Что такое, малыш? — он слышит улыбку в этом чёртовом голосе. Сволочь, какая же сволочь, которая не даёт ему кончить! — Ты что-то хочешь? 

— Пожалуйста... — ноет так громко, пытаясь насадиться плотнее на то, что так приятно распирает его изнутри, но не выходит, потому что Стигма ловит его на этом движении и точно так же подаёт руку с игрушкой назад. — Пожалуйста, папочка, я тебя умоляю!

— О чём? — несильно, но ощутимо ударив его по головке, интересуется Ким. — Не понимаю тебя, малыш. 

— Папочка, пожалуйста, я так хочу кончить... — задыхаясь, шепчет Чонгук, как сектант — одну из молитв. — Молю тебя, папочка, так сильно хочу... 

— Рано пока, детка, — и новый шлепок по чувствительной коже ягодиц отдаётся словно ударом по нервам. Чонгук задыхается, фактически — плачет... или даже практически, потому что чувствует по скулам горячее, видит себя в отражении зеркала и от этого ему так плохо, так плохо, что хочется выть. — Ты же не хочешь испортить мне всё веселье? 

— Тебе просто нравится мучить меня! — плачет Чонгук. — Пожалуйста, папочка, я хочу кончить, позволь мне, пожа-а... а-а! — последнее срывается в визг. Его член настолько горячий сейчас, ощущает даже малейшие колебания воздуха — опустив голову, Чонгук понимает, что под ним уже натекает обильная лужа естественной смазки, а головка красная-красная, будто её сейчас разорвёт от сильного кровяного притока. И когда Тэхён извлекает игрушку, ему так больно, потому что стимуляции больше нет никакой, потому что так хочется... так... 

...Так божественно в него спустя пару мгновений, проведённых в прострации этой истерики, входит большой живой член. Тот самый, красивый, со вкуснейшей, чёрт побери, жилкой — и как хорошо и грубо он начинает его трахать в ту же минуту: аритмично и быстро, с пальцами в отросших волосах, которые грубо оттягивают пряди там, на затылке, заставляя смотреть на то, как Тэхён берёт его сзади и по-животному, с громкими шлепками мошонки о кожу на бёдрах. Чонгук уже не стонет, он воет, в том, что вырывается из его несчастного рта, нет никаких точных звуков, одни эмоции, чувства, желание, которое перебивается кольцом длинных пальцев, что сжимают его член у основания сильно, резкой болезненностью снова отводя долгожданный конец туда, откуда ему вновь понадобится какое-то время, чтобы вернуться. Чонгук обезумел: он совсем не понимает, где находится прямо сейчас, он словно под мучительным кайфом, и всё, что имеет значение — это движение обтянутого резинкой члена внутри его тела, так восхитительно все распирающего, вокруг которого он старается сжаться так сильно. Тэхён сильно грубит: тянет за волосы, снова награждает шлепками, а в какой-то момент сильно давит на кадык пальцами с негромким рыком: «Не голоси, в доме мы не одни, если ты не забыл», и властность в его голосе почти заставляет Чонгука сдохнуть на месте. Но ровно до той секунды, когда движения Стигмы в нём не ускоряются до ненормального, а пальцы вновь не смыкаются на основании его многострадального члена, не позволяя излиться — и это уже издевательство, потому что спустя пару толчков сам Ким с громким рыком кончает в резинку. А после, не позволяя себе кайфовать внутри слишком долго, скидывает использованный презерватив на пол, заменяя себя включённой игрушкой и, перевернув Чонгука на спину, начинает ему сильно, с оттяжкой, надрачивать. 

Теперь, кажется, ему разрешили. Теперь, чёрт возьми, действительно можно. Чон срывается в вопли, прогибаясь в спине и усиливая давление вставленного в него вибратора до невозможного, почти умирает, но всё, что может — это шептать своё: «Кончаю, кончаю, кончаю, кончаю», словно в бреду... и в момент, когда он изливается несколькими потоками сразу, только лишь ахает, потому что Тэхён, наклонившись, обхватывает головку его члена своим охуительным ртом, насаживаясь не очень плотно, но безумно приятно, и подталкивая изнутри ствол языком. Чонгука действительно слепит такой яркой вспышкой: в момент долгожданного финала ему будто все кости выворачивает, и он прогибается в пояснице до хруста, изливаясь Стигме в рот снова и снова, снова и снова — он никогда не кончал так, сука, сильно, как со своим папочкой, и это так потрясающе, такое никогда не забыть, Господи, блять... 

Но вишенкой на торте другое оказывается. Потому что, когда Чон перестаёт сипеть, как придушенный, и падает на пропитанный потом и смазкой матрас, он ловит взгляд Тэхёна, который, не размыкая контакта, наклоняется над его членом и, глядя прямо в глаза, медленно рот открывает, чтобы позволить этому густому и белому обильной струёй вылиться прямо на чонгуков истерзанный пах. 

— Хороший малыш, — подмигнув, Ким только облизывается, а после, склонившись, целует грубовато и коротко. — Хочешь повторять это время от времени? 

А Чонгук слишком в ахуе от себя, от количества спермы и от жизни в целом, чтобы вдруг вспомнить, что Стигма — это одиночка, который не входит в семью «Ангелов тьмы». 

А потому отвечает коротким блеющим: 

— Да...

***

Юнги, вскинув бровь, спустя пару месяцев во время очередной остановки колонны задаст президенту вопрос. Мол, как же выходит, что одинокие райдеры могут так быстро пробиться по иерархии байкеров до места полноправного члена семьи в столь краткий срок. Это будет сказано не с претензией (ну, разумеется), а, скорее, с ехидным подъёбом, потому что в «Ангелах» дураков, конечно же нет. Как и гомофобов, если что, тоже. 

Чонгук ответить ему не успеет. За него откроет рот его бойфренд Тэхён, широко улыбаясь: 

— Ты даже не поверишь, Юнги-хён, но через постель — действительно рабочая схема. Попробуй как-нибудь. Уверен, тебе даже понравится.